Василий Шукшин - Киноповести
Матвей внимательно посмотрел на Степана. Понял.
— Во-он ты куды. Ушел?
— Ушел.
— И к тебе пришел?
— И ко мне пришел. А к кому больше?
— Знамо дело, больше некуда. Про Гришку Отрепьева слыхал?
— Про Гришку?— Степан задумался, пораженный какой-то сильной, нечаянной мыслью.— Слыхал про Гришку, слыхал... Как бабу-то зовут? Женку-то мою...
— Ариной.— Матвей засмеялся.
— Арина.
Арина вошла, одетая в дорогие одежды.
— Чаво, залетка моя? Чаво, любушка...
— Тьфу!..— обозлился Степан.— Перестань! Сходи передай казакам: пускай найдут Мишку Ярославова. Чтоб бегом ко мне!
Степан надел штаны, чулки. Заходил по горнице.
— А какой бог мужику нужен?— спросил.
— Бог?..— Теперь Матвей задумался.
— Ну?
— Да вот думаю. Какой-то, знаешь, такой, чтоб мне перед им на карачках не ползать. Свойский. Как сосед мой... Был у меня в деревне сосед. Старик. Вот такого б...
— Что ж старик?
— Старик знатный. Тот говорил: я сам себе бог.
— Умный старик.
— Славный старик. Помер, царство небесное. Вот такого я б не боялся. А ишшо — понимал бы я его. Того вон,— Матвей посмотрел на божницу,— не понимаю. Всю жисть он меня пужает, а за что — не пойму.
Степан остановился перед Матвеем.
— А меня-то правда ли любишь?— спросил тот.
— Как это?..
— Вчерась говорил, что жить без меня не можешь,— Матвей искренне засмеялся.
Вошел Мишка Ярославов.
— Здорово ночевал, батька!
— Здоров. Садись, пиши.
Мишка нашел бумагу, чернила, перо...
— «Брат!» — стал диктовать Степан, прохаживаясь по горнице.
— Это кому ты?
— Шаху персицкому. «Брат! Бог этой ночью посоветовал мне хорошее дело. Я тебя чтой-то полюбил. Значит, надо нам с тобой соединиться против притеснителей...».
— Погоди маленько,— сказал Мишка.— Загнал. «Притеснителей»... Дальше.
— «Я прикинул в уме: кто больше мне в дружки годится? Никто. Только ты. Посылаю к тебе моих послов и говорю: давай учиним союз. Я считаю, что у тебя хватит ума и ты не откажесся от такого выгодного мово предложения. Заране знаю, что ты с великой охотой согла-сисся со мной. У меня бесчисленное войско и столько же богатства всякого, но есть нуждишка в боевых припасах. А также в прочих припасах, чтоб кормить войско. У тебя всяких припасов много...».
— Погодь, батька. «Много»... Так?
— «У тебя припасов много, даже лишка есть, я знаю. Удели часть своему другу, я заплачу тебе. Я не думаю, чтоб тебе отсоветовали прислать это мне. Но если так получится, то знай: скоро увидишь меня с войском в своей земле: я приду и возьму силой, что ты по дурости не захочешь дать добровольно. А войска у меня — двести тыщ».
— Так,— сказал Мишка.
— «Так что выбирай: или ты мне друг, или я приду и повешу тебя». Печать есть у нас?
— Своей нету. Я воеводину прихватил тут...
— Притисни воеводину. Надо свою заиметь.
— Заимеем, дай срок.
— Собери сегодня всех пищиков астраханских: писать письма в городки и веси. Много надо! Разошлем во все стороны.
— Когда же вверх-то пойдем?— спросил Матвей.
— Пойдем, Матвей. По Иване панихиду справим да пойдем.
...Царские палаты в Кремле.
Думный дьяк читает царю и его ближайшему окружению обширное донесение, составленное из сведений, полученных из района восстания.
— «...А был он, Стенька, в Астрахани недели две и пошел на Царицын Волгою. И после себя оставил он, Стенька, в Астрахани товарищев своих, воровских казаков, с десятка по два человек, а с ними, воровскими казаками, оставил в Астрахани начальным человеком товарища свово Ваську Уса.
А от Астрахани он, вор Стенька, до Царицына шел Волгою две недели.
А богу он, вор Стенька, не молится, и пьет безобразно, и блуд творит, и всяких людей рубит без милости своими руками. И говорит, и бранит московских стрельцов, и называет их мясниками: вы-де, мясники, слушаете бояр, а я-де вам чем не боярин?
А из Саратова к ему прибегают саратовцы человека по два и по три почасту и говорят ему, чтоб он шел к им под Саратов, не мешкав, а саратовцы — городские люди — город Саратов ему, Стеньке, сдадут, только-де в Саратове крепится саратовский воевода».
Дьяк кончил вычитывать. Однако было у него в руках что-то еще...
— Что?— спросил царь.
— Письмо воровское...
— Ну?
Дьяк стал читать:
— «Грамота от Степана Тимофеича от Разина.
Пишет вам Степан Тимофеич всей черни. Кто хочет богу, да государю послужить, да великому войску, да и Степан Тимофеичу, и я выслал казаков, и вам бы заодно изменников вывадить и мирских кровопивцев вывадить. И мои казаки како промысел станут чинить и вам бы иттить к ним в совет, и кабальныя и апальныя шли бы в полк к моим казакам».
Саратов сдался без боя. Степан велел утопить тамошнего воеводу Кузьму Лутохина. В городе введено казацкое устройство, атаманом поставлен сотник Гришка Савельев.
Не задерживаясь в Саратове, Степан двинул выше — на Самару. Он торопился. Шли с поразительной быстротой.
В последнее время, когда восстание начало принимать — неожиданно, может быть, для него самого — небывалый размах, в поведении Степана обнаружилась какая-то одержимость. Страшное нетерпение охватило его: все, что вольно или невольно мешало ему направлять события на свой лад, вызывало его ярость. Устремленная к далекой цели неистребимая воля его, как ураган, подхватила и его самого, и влекла, и бросала в стороны, и опять увлекала вперед.
Приходили новые и новые тысячи крестьян. Поднялась мордва, чуваши... Теперь уже тридцать тысяч шло под знаменем Степана Разина. Полыхала вся Средняя Волга.
Остановились на короткий привал: сварить хлебова и немного передохнуть.
— Загнал, батька.
— Куды он торопится-то?— переговаривались гребцы.— Али до снега на Москву поспеть хочет?
— Оно не мешало б...
— По мне, и в Саратове можно б зазимовать. Я там бабенку нашел... мх... Сладкая... Жалко, мало там постояли.
Атаману разбили на берегу два шатра. В один он позвал есаулов, татарских главарей, от мордвы — Асана Карачурина, Акая Боляева...
— Вот чего... Я их объявляю.
— Степан...— заговорил было Матвей.
— Молчи!— повысил голос Степан.— Я твою думку знаю, Матвей.
— Зря не даешь ему сказать,— упрекнул Федор.— Он...
— Я спрашиваю не его!
— Какого черта зовешь тада!— рассердился Федор.— Никому рта не даешь открыть. Не зови тада.
— Не прячься за других. Как думаешь? Говори.
— Что это — курице голову отрубить?.. «Говори». С бабой в постеле я ишшо туды-суды — поговорю. И то — мало. Не умею, не уродился таким. А думаю я с Матвеем одинаково: на кой они нам черт сдались? Собаке пятая нога. У нас и так вон уж сколь — тридцать тыщ.
— Говорить не умеет! А нагородил с три короба. Тридцать тыщ — это мало. Надо три раза по тридцать. Там пойдут города не чета Царицыну да Саратову.
— Они же идут! Они же не... это... не то что — стало их тридцать, и все, и больше нету. Две недели назад у нас пятнадцать было.
— Как ты, Ларька?
— Да меня тоже воротит от их. На кой?..
— Ни дьявола не понимают!— горестно воскликнул Степан.— Иди воюй с такими!
— Чего не понимаем?
— Так будут думать, что сам я хочу царем на Москве сесть. А когда эти появются,— стало быть, не я сам, а наследного веду на престол.
— Ты поменьше кричи везде, что не хошь царем быть, вот и не будут так думать,— посоветовал Матвей.
— Пошел ты!..
— Я-то пойду, а вот ты с этими своими далеко ли уйдешь. Мало ишшо народ обманывали! Нет!.. И этому обмануть надо.
— Для его ж выгоды обман-то.
— А все-то как? Все для его выгоды. А чего так уж страшисся-то, если и подумают, что царем хошь стать? Ну, царем.
— Какое нам дело — кем ты там станешь?
— Вам нет дела — другим есть.
— Кому?
— Стрельцам, с какими нам ишшо придется столкнуться. Им есть дело: то ли самозванец идет, то ли ведут коренного царевича на престол. Сам про Гришку говорил...
— Да пусть будут!— воскликнул Ларька.— Мы что, с рожи, что ль, спадем? Объявляй.
— Не то дело, что будут,— упрямился Матвей.— Царевич-то помер — вот и выдет, что брешем мы. А то бояры не сумеют стрельцам правду разъяснить! Эка!.. Сумеют, а мы в дураках окажемся с этим царевичем.
— Боярам веры мало.
— А на Москве как? На Москве-то знают, что царевич в земле.
— До Москвы ишшо дойтить надо. А там видно будет. Будет день, будет пища. Зовите казаков, какие поблизости есть. Объявляю. Как думаешь, Асан?
— Как знаешь, батька,— отвечал татарский мурза.— Объявляй.
Казаки — рядовые, десятники, какие случились поблизости от шатра атамана,— заполнили шатер. Никто не знал, зачем их позвали. Степана в шатре не было (он вышел, когда стали приходить казаки).
