Два очка победы - Николай Павлович Кузьмин
— У тебя кто: пацан, девчонка? — спросил он, будто знал, что кто-то у Решетникова есть, но только он забыл, кто именно.
Решетников поморщился и посмотрел на свою уродливо увеченную ногу.
— И пацан, и девка. Ревут поди сейчас.
— Да… — вздохнул Скачков и помолчал. Представил, как переживают за отца мальчишка и девчонка, а жена, быть может, сейчас бежит на телеграф, на переговорный, а может быть, ждет не дождется, когда откроют утром кассы «Аэрофлота».
— Ну, поправляйся. — Придерживая за полы наброшенный халат, он встал. — Я еще забегу.
— Бывай! — Решетников чуть шевельнул покоившейся на подушке головой и приподнял ладонь. Скачков пожал ее без всякого усилия. В больничном белье, на больничной койке Решетников казался слабосильным, хотя всегда был мускулистым, будто литым парнищем килограммов на восемьдесят пять.
— И здорово-то, знаешь, не того… — попробовал Скачков утешить на прощанье. — Оно, конечно, хоть кого коснись, но все же…
— Иди, иди, — с усмешкой покивал Решетников. — У нас же знаешь: при любой погоде.
— Вот именно!.. Ну, будь здоров. Я как-нибудь еще зайду.
— Геш, — позвал Решетников, — говорят, отвальную сыграл?
— Да как сказать? — Скачков остановился. — Может, и отвальная получиться. Но в Баку уже не лечу.
— Что так?
— Да дела. Всякое там…
— А нога?
— Болит. И мешает, знаешь… Заметил, наверное, сегодня?
— А ну-ка покажи.
Скачков уселся, задрал штанину.
— Ух ты! Кто это тебя? Фохт?
Со всех коек потянулись головы, кое-кто подшлепал босиком, в одном белье, Скачков опустил ногу.
— У баб, — сказал Решетников, — видал? В палец жилы надуваются. У тебя, по-моему, такая же штука.
— Так вот…
— А игрушку вы сегодня провели прилично. Особенно концовочку рванули.
— Старались, — улыбнулся Скачков.
— Дома вам нельзя было проигрывать, — серьезно сказал Решетников. — До финала вы нынче доберетесь — это точно, Геш. Ну, а там…
— Брось загадывать. Не дело.
— Я по игре смотрю.
Провожая его, Решетников беспомощно заозирался, пытаясь приподняться и лечь повыше. Скачков вернулся и подбил подушку.
— Спасибо, Геш… А что, «Сухой» у вас так и не просыхает? Какую он вам штуку проворонил! А? Безногий бы забил.
Скачков уже не помнил зла: матч выиграли все равно. Представил пьяного, несчастного Федора и — жалко стало.
— Что сделаешь? Кончаемся мы, Леха. Все кончаемся.
— Футбол-то не кончается! Какие пацаны растут! На воротах у вас стоял: откуда только взяли! И тот, по краю, — тоже ничего.
— Белецкий? Белецкий ничего. Играть будет.
— И здорово будет. А нашего усек? Как он мне выкатил на гол! Это же уметь, сообразить надо… Вот будут пацаны играть! А? Куда нам!
— Вот, самый стариковский разговор! — Скачков рассмеялся. — Ладно, побежал я. Будь здоров!
Он занес с улыбкою ладонь, Решетников свою подставил, — они ударили и тряхнули на этот раз крепко, как будто расставались там, на поле, после финального судейского свистка.
— Сколько там? — спросил Скачков, когда приехали, остановились у подъезда и он открыл дверцу, чтобы при свете лампочки вверху увидеть цифры на таксометре.
— Да что ты, Геш! — обиделся шофер. — Скажешь тоже!
— Брось, брось! — запротестовал Скачков. — Вот еще!
— Ладно, давай тогда рублевку, что ли.
— Возьми вот… — Скачков вывернул карман и быстро сосчитал, что осталось. — Два… Сколько тут? Вот, два с полтиной. Бери, бери — ничего!
— Ну, спасибо, Геш. Бывай здоров! Говорят, не летишь завтра? На тренерскую переходишь?
— Вот телеграф! Подумать не успеешь… — изумился Скачков, вытаскивая за собою из машины сумку. Шофер засмеялся и захлопнул дверцу. Машина отъехала.
Высоко вверху во всех окнах квартиры горел свет, я он только сейчас спохватился, как долго задержался после матча.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дверь он отомкнул бесшумно, неслышно приоткрыл, но не успел ступить через порог, навстречу вылетела Клавдия, уже навеселе, нарядная, очень красивая.
— Приветик! — накинулась, не дав поставить сумки, — Ты попоздней не мог?
Из комнаты, откуда она выскочила, наплывал табачный дым, смеялись и галдели подвыпившие гости. Скачков, устало поднимавшийся на плавном тихоходном лифте, с порога угадал тот ералаш в квартире, когда все за столом перемешались, пьют без тостов и курят, курят без конца, гася окурки где попало. Сама Клавдия была возбуждена, глаза блестели. Скачков догадывался, что завелись они еще все там, на стадионе, а сразу после матча расселись в несколько машин и к ним: шуметь, горланить, праздновать. Зазвенела гитара. Взрыв хохота покрыл и заглушил пение.
— Кто там опять? — спросил Скачков.
— Опять! — передразнила Клавдия, забирая у него из рук сумку. — Можно подумать… Опять!
— Так кто там?
— Геннадий Ильич, успокойтесь, пожалуйста! Все приличные люди. Хотят, кстати, помочь тебе. Так что меняй свою кислую физиономию, я тебя в таком виде не пущу. Сегодня, может быть, еще Сашка Боксерман заскочит. Он обещал. И мне обещал, и Валерии.
— Польщен! — хмыкнул Скачков.
— Свою иронию можешь оставить при себе! — осадила его Клавдия. — Видали его… Все-таки где ты был так долго, не скажешь? Его ждут, ждут, а он…
— Так, понимаешь, штука одна… — объяснил он негромко. — Заехать пришлось в одно место.
Она стала рыться в сумке, поставила ее на согнутое, на облитое чулком колено. Бутылку она вытащила сразу, но больше ничего не находилось. Футболка полетела в угол, полотенце. Клавдия опустила сумку, в глазах ее, заметно удлиненных зачесанными наверх волосами, мелькнуло пьяненькое удивление:
— И это все? Ты что, хозяин дорогой, не болен?
Ногой он отодвинул брошенную сумку. Давно уж он не узнавал в ней ту, какой ее увидел в стайке восторженных поклонниц футболистов.
— Скачков? — позвала Клавдия, сердито дожидаясь объяснений.
— Ну… понимаешь? Так случилось. Парня я одного заломал и надо было в больницу… Такое, в общем, дело.
— И что — ты все угробил на больницу? Хо-рош хозя-ин! А может быть, ты по дорожке, да заехал опять к какой-нибудь зна-ко-мой? А? Старинной?
Интонация жены удивила Скачкова, он вытаращил глаза:
— Постой… ты это о чем?
— О! Он еще удивляется! Не понимает… У-у, ненавижу! Притворство твое ненавижу. Любящий папаша, называется, сплошная добропорядочность! А я-то дура… «Куда это он, думаю, всегда так рано рвется? Не посидит, не поговорит ни с кем». Режим, значит? Ну, ну, — режим… Так к кому ты заезжаешь но ночам? Или отпираться будешь?
— Да ты постой… Послушай… — лепетал Скачков, отчаянно краснея. Он уже давно все понял.
В Ереване, после утренней разминки, Матвей Матвеич предложил ему идти в гостиницу пешком и по дороге, как
