Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Вера вышла снова во двор. Огляделась. Людей много. Тоже строят баррикады — и у проходной, и у вспомогательных цехов. Она подошла к дружинникам, разламывавшим товарный вагон, узнала среди них слесаря Семена, «дядю, достань воробушка», и стала расспрашивать, не видел ли он Савву. Тоже нет. Тогда она спросила еще:
Здесь-то зачем строите баррикады? Семен ответил:
А это, девушка, наперво, чтобы и во двор не дать им войти, коли вздумают. Видишь, заборы какие надежные? А выломать в них доски и ворваться во двор все-таки можно. Тогда зажмут нас еще крепче в каменных-то стенах. Так вот, чтобы они ломать заборы не вздумали и весь двор был бы наш, мы и тут кой-где ставим свои укрепления. С этих двух сторон, — Семен показал на проходную и потом к пустырю, где за забором стояли старые, ржавые паровозы, — с этих сторон двор-то эвон какой широкий, поле целое. Из окон главного цеха его никак не оборонишь. Надо, стало быть, и здесь нам на всякий случай иметь защиту. Смекаешь теперь?
Ну, смекаю. Только ведь не будут же они стрелять, дядя Семен! — После того как Вера проскочила сквозь оцепление, ей стало казаться, что стоят солдаты просто так: попугать видом своим. — Зачем им в рабочих стрелять?
На это я тебе, девушки, скажу: кто его знает…
Семен опять занялся своим делом, а Вера дальше побрела по двору, думая над его словами. Да, конечно, хотя заборы и высокие и солдаты вообще, может, не станут стрелять, а приготовиться к бою нужно.
Вере очень хотелось есть, но взять из корзины хотя бы только один пирожок она не смела, ей казалось это нечестным: взять самой, прежде чем она накормит отца и Савву.
Ей повстречались Лиза и Дарья, они волокли по снегу длинную лестницу. Под мышкой у Лизы было зажато красное знамя на древке. Вера подумала: наверно, знамя будут прикреплять на крыше главного цеха. Дарья кинула ей:
Ищешь Савву? Он в нарядной.
Вера еле втиснулась туда. Но Саввы и там не оказалось. Были знакомые: Лавутин, Мезенцев, Севрюков, Нечаев, Порфирий, с ними вперемежку много солдат и рабочих. Говорил Лебедев, по-видимому отвечая Буткину, который стоял перед ним, недовольно встопорщив свои угловатые, острые плечи. Вера прислушалась.
…мы не должны выжидать. Я считаю, что и теперь самое лучшее, пока не прибыл второй эшелон к Зубицкому, выйти отсюда, захватить вагоны, прицепить паровоз и уехать всем, кто имеет оружие, в Красноярск. Надо соединять наши силы. Нельзя дробить их! Порознь каждому городу драться труднее. И надо наступать! Я возражаю против обороны.
Лавутин глухо спросил:
— Уедем, а как тогда наши семьи? Нечаев закипел:
А я бы все это оцепление сейчас перестрелял. Они все на виду, а мы из-за укрытия — раз, раз! Просто и здорово.
Целый полк нам одним не перестрелять, — сказал Порфирий, — а могут и второй тогда еще подослать. Егор Иванович верно говорит. Ежели мы с Красноярском сольемся, да еще, может, иланцы туда подъедут, из Канска, из Тайшета, — какая будет общая сила! А с Буткиным я тоже никак не согласен.
Что теперь скажет Заговура? — крикнул кто-то из толпы. — Военное дело он лучше знает. Ему сейчас и решать.
Заговура молодецки поправил папаху.
Я думаю по-прежнему. Оборона у нас очень сильная. Взять нас здесь невозможно. На штурм они не рискнут. Зубицкий должен будет согласиться на наши условия. Тем более что мы требуем только справедливого. Они уйдут, и это будет нашей победой. Нечаев страстно вдруг выкрикнул:
Я проберусь сегодня ночью и испорчу телеграфный аппарат, я знаю, как это сделать…
Вера спохватилась: чего же она стоит? Выбралась из толпищи пошла опять по главному цеху. Но слова, услышанные в нарядной, никак не покидали ее. Очень хотелось поверить этому молодому, красивому офицеру с черными усиками. Не сдаваться! Держаться до победы! Пусть уходят эти… Разве им одолеть такие баррикады и крепкие каменные стены? И тут же рисовалось сосредоточенное, напряженное лицо Лебедева: «Нельзя дробить наши силы, надо объединять их, пробиваться в Красноярск…» Порфирий Гаврилович его поддержал, сказал: «Верно». Должно быть, уедут. И Савва уедет. Ей сразу стало холодно от этой мысли. Но только на минуту. А пусть, если надо! Уедут — и она с ними уедет. Останутся здесь — она тоже останется. Слово «свобода» па утесе они вдвоем с Саввой писали и патроны хоронили, прятали вместе. И как бы теперь их жизни пи повернулись — они всегда будут вместе и всюду вместе будут защищать свободу…
Веруська!
Саввушка!
Он спрыгнул откуда-то сверху, с баррикады, взгроможденной у окон вдоль всего цеха. Вере показалось, что он спрыгнул прямо с потолка. Такая высокая баррикада!
Савва увлек девушку в сторону, посадил за чугунной махиной станка на ящик с песком. Здесь было почти вовсе темно, и оттого как-то особенно поблескивали глаза у Саввы.
Ух ты! Ну, понимаешь, никак не думал я, — повторял он, примащиваясь на ящике поудобнее и запуская руку в корзину. — Вот здорово! Капустные! А мы тут с Филиппом Петровичем…
И Савва принялся рассказывать, как утром на общем с солдатами митинге рабочие поклялись, что будут стоять за свободу до последней крайности. А чего же и не постоять? Мужчины имеют винтовки, патроны есть, баррикады построили прочные. С едой только дело похуже. Да ничего, солдаты с собой кое-чего принесли. Делятся… Егор Иванович, правда, сразу говорил, что не нужно запираться в мастерских, а лучше уехать всем в Красноярск или выйти за город, чтобы иметь подвижность. На Вознесенке, говорил он, засесть будет куда крепче, чем здесь, в кольце. Послать своих товарищей в соседние города, чтобы тоже быстрей поднимались, и к войскам — чтобы отказались стрелять в рабочих, ушли бы. Ну, а не уйдут — тогда сражаться, наступать, маневрировать. По обстоятельствам — так и в деревни отойти, там определенно подкрепление из крестьян получить можно. Словом, бороться в движении, пока по всей железной дороге восстание не сольется в единое. Но Заговура — военный человек! — пересилил, сказал, что в таких мастерских сидеть можно, как в крепости, хоть год. И это тоже будет победа. Ну и рабочим это как-то ближе к сердцу пришлось: все родное, даже стены, каждый кирпич сто раз своей рукой ощупан. А куда же на Вознесенку? Да в такой мороз… Тут Буткин еще поддержал Заговуру: «Правительство вернее пойдет на уступки, если мы не станем первыми нападать!»
Он говорил, как всегда, чуточку ухарски, с бесшабашинкой, и Вера совсем повеселела: Савве все удается, он все может, и если он здесь — то непременно победит, а с ним вместе и все победят. Она тоже теперь шутила, смеялась и по очереди с Саввой таскала из корзины пироги. А когда стала объяснять ему, как пробиралась сюда, то и дело прибавляла: «Потеха да и только!»
Здесь, за станком, было хорошо, как в маленькой комнатке. Они сидели вдвоем, и никто сюда не заглядывал. Иссякли наконец разговоры о солдатах, о баррикадах и вообще обо всем таком. И Вере постепенно все больше стало казаться, что она где-то дома или возле дома, сидит и болтает с Саввой.
Она полезла в корзину и вместо пирога впотьмах схватила там руку Саввы. Выпустила, засмеялась. Но тогда Савва, в свою очередь, поймал ее за руку, и они шутя стали бить друг друга по пальцам. Веру смех одолевал все больше, она качнулась, наклонилась вперед, и Савва неожиданно обнял ее за плечи, припал лицом к волосам и, может быть, даже поцеловал возле уха…
Вера тихонько высвободилась, поправила шаль. Погрозила пальцем: «Больше не смей!»
В дальнем конце цеха зажгли масленый факел, по потолку и стенам заметались крылатые тени. И это сразу напомнило Вере, что здесь они сидят давно, отец, наверно, совсем голодный, корзина же наполовину опустела. II еще подумалось, что хлеба-то и у всех осажденных мало, а она знает, каким способом можно его сюда передать. Наскоро пересказав свой замысел, Вера вскочила.
Ой, Саввушка, побежала я. А тяте, пожалуйста, ты уж сам отнеси.
Савва пошел ее провожать. У пролома они постояли, прислушиваясь. Солдаты кашляют, словно дрова рубят, под каблуками у них повизгивает мерзлый снег.
Веруська, там… не опасно?
Ну!
Смотри, только не приходи сюда больше.
Ладно, — она беззаботно махнула варежкой и ловко нырнула в пролом.
Смеркалось. Морозный чад еще плотнее, чем утром, стлался над землей. С револьвером наготове Савва пробрался вслед за девушкой до угла депо. Припрыгивая на своих местах, закутанные в башлыки, топтались солдаты. Вера пошла прямо на них, беспечно помахивая варежкой. Савва приподнял револьвер: «Посмейте обидеть». Один солдат было и потянулся, хотел дать дерзкой девчонке крепкий подзатыльник, но Вера бесенком извернулась у него под рукой, отпрыгнула, как мячик, и уже издали залилась долгим звенящим смехом. Савва счастливо улыбнулся и тихонько поставил курок револьвера на предохранительный взвод.
23
