Виталий Закруткин - Сотворение мира
— Не знаю.
— Может, поднимем на чердак? Там есть сено. Возле печного боровка будет тепло.
— А как ударят морозы? — засомневалась Настасья Мартыновна. — Да и не поднять нам его туда.
— А если устроить в твоем закутке, за печкой?
— И правда, за печкой можно! — обрадовалась Настасья Мартыновна. — Только проход туда надо чем-нибудь загородить…
В единственной просторной комнате, где зимовали Ставровы, в правом заднем углу стояла огромная русская печь. Ее боковина не вплотную примыкала к стене. Между печной боковиной и стеной оставалось пространство, которое вся ставровская семья называла закутком. Когда-то, давным-давно, Дмитрий Данилович сколотил и поставил в этом закутке узкие деревянные нары, на которых из года в год, сменяя друг друга, спали дети: сначала Андрей, потом Роман, за Романом — Федор. В этом незаметном чужому глазу запечье и решено было спрятать раненого комиссара.
Настасья Мартыновна тщательно обмела там пыль, постелила на нары постель. Дмитрий Данилович все время поторапливал ее:
— Быстрей, быстрей, не чухайся.
Когда перекладывали раненого с кушетки на носилки, потом с носилок на запечные нары, он от боли опять потерял сознание. Пока приводили его в чувство и загораживали узкое пространство между печью и стеной высоким кухонным шкафчиком с тарелками и сковородками, на улице совсем рассвело.
Улица была пустынна. Даже у колодца, где обычно женщины поили по утрам коров, не показывался никто. В последние дни оставшиеся на месте огнищане порезали свою скотину и запрятали мясо в ямы, так что поить теперь было некого.
Почти до полудня стояла в деревне непривычная тишина. Но вот на вершине ближнего холма грохнуло один раз, второй. Взметнулась вверх земля. Невидимые немецкие пушки били по пустому месту. Короткий артиллерийский налет остался безответным — на холме советских войск уже не было.
Спустя час Огнищанка подверглась обстрелу из пулеметов. Вслед за этим беспорядочным обстрелом со стороны Казенного леса показалась группа немецких мотоциклистов. С грохотом и треском промчались они по огнищанской улице, длинными очередями из автоматов выбили в избах почти все стекла. Вернулись назад и сгрудились у колодца.
Дмитрий Данилович видел, как немцы — их было десятка полтора — сняли каски, заполнили водопойный желоб колодезной водой и, оживленно переговариваясь, начали умываться.
Потом его внимание привлек длинный камуфлированный автомобиль, медленно спускавшийся к деревне по лесной дороге. У колодца из этого автомобиля вышел худощавый немецкий офицер. Минуты три-четыре он говорил о чем-то с одним из мотоциклистов, должно быть командиром. Наконец тот вскинул руку к каске. Офицер ответил на это небрежным кивком и пешком направился к дому, где жили Ставровы.
Это был подполковник Юрген Раух. Тот самый, который родился и вырос в этом приземистом доме. Более двадцати лет Юрген Раух мечтал о дне, когда ему посчастливится хоть одним глазом глянуть на эту землю, поклониться отчему дому и могиле матери на убогом деревенском кладбище, а самое главное — увидеть ту, которую он не переставал любить все эти годы, простую огнищанскую девушку Ганю Лубяную. Увидеть, чтобы сказать ей о своей неизбывной любви и уйти из этих мест навсегда. Пусть Ганя замужем, пусть она давно не такая, как была, — все равно!..
И вот он дождался этого дня.
3Эшелон, в котором ехал Андрей Ставров, застрял в Батайске. Там скопилось еще несколько таких же эшелонов, а также встречных поездов с заводским оборудованием, эвакуированным из Ростова в тыл.
Прихватив чайник, Андрей отправился на вокзал за кипятком. И уже на обратном пути попал под бомбежку: над скоплением поездов появилась девятка немецких пикирующих бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
Услышав свист падающей бомбы, Андрей кинулся к сложенным в штабеля рельсам. Хоронясь за них, уронил чайник. Кипяток больно обжег руку. А вокруг уже все содрогалось от взрывов. Истребители, расстреливая толпы людей из пулеметов, проносились так низко, что поднятые ими воздушные вихри крутили по перрону обрывки газет, какое-то тряпье, чьи-то шапки и шляпы, корзины, листы фанеры. Неподалеку истошно кричала женщина. Горели вагоны с боеприпасами, грохоча детонировавшими снарядами.
После этой жестокой бомбежки Андрей не сразу разыскал свой эшелон — столько было вокруг разрушений и пожарищ. Да и его эшелону досталось: четыре теплушки оказались разбитыми вдребезги. Из-под их обломков санитары выносили и складывали рядком мертвых, неподалеку — раненых. Начальник эшелона, маленький чернявый капитан, метался вдоль уцелевших вагонов, крича озлобленно:
— Кто жив, быстро выходи строиться! Не паниковать! Тут вам не гулянка, а война! — Увидев Андрея, закричал ему: — Старший сержант Ставров! Вот тебе список! Веди всех живых на северную окраину Батайска, там построй их, проверь по списку. Я приеду, как только управлюсь с погибшими и ранеными.
Андрей увел с собой сотни полторы парней, только что призванных в армию. Обмундирование им еще не выдали, и потому даже в строю они походили на толпу — кто в пальто, кто в фуфайке, кто в поношенном пиджаке.
Как было приказано капитаном, на городской окраине состоялась перекличка. По списку. Ошеломленные первой бомбежкой, парни постепенно пришли в себя. Рассредоточились вдоль заборов, закурили, осмотрелись.
Впереди расстилалось широкое речное займище, на котором рыжели сухие камыши и высокая куга с поникшими, тронутыми инеем метелками. Прямо по займищу уходила вдаль, светлой стрелой белела дамба. А в конце дамбы, по всему горизонту, неясно синел Ростов, скорее угадывались, чем просматривались контуры его собора, элеватора, высоких домов. Зато хорошо были видны клубы черного дыма и даже зловещие отсветы пожаров.
Капитана ждать пришлось недолго. Он приехал на грузовом автомобиле, выскочил из кабины и закричал:
— Построиться в шеренгу по одному!.. Ростов, товарищи, отпадает. Получен приказ направить вас в другое место. Сейчас подойдут машины и доставят всех куда положено.
Для Андрея это было неожиданным. Перед отправлением на фронт майор Бердзенишвили столько доброго наговорил ему о прославленной 30-й дивизии, что он не выдержал, подошел к капитану и отчеканил:
— У меня, товарищ капитан, направление в Ростов, и я обязан следовать туда, в тридцатую.
Капитан вскинул бровь:
— Ты что, Ставров, ошалел? Или не видишь, что в Ростове творится? Где ты будешь там искать свою дивизию? Сейчас все войска в движении. Так что не ерепенься, вон подходят машины, садись в первую, и поехали!
Но Андрей заупрямился:
— Не могу, товарищ капитан, не имею права. Не хочу числиться в дезертирах. Дивизия не иголка в копне сена, как-нибудь найду.
Капитан махнул рукой:
— Хрен с тобой, старший сержант! Вали в свою тридцатую, только не морочь мне голову, без тебя тошно… Если бы ты, черт рыжий, рвался не на фронт, а подальше от фронта, я б с тобой поговорил иначе. Бывай здоров, ни пуха тебе, ни пера!
Капитан вскочил в кабину, грузовики один за другим развернулись и ушли. Андрей остался один. Не спеша докурил папироску, затоптал окурок, затянул потуже ремень на полушубке, полученном при выпуске с курсов, и зашагал по дамбе к Ростову.
Навстречу ему медленно брели женщины с узлами и корзинками в руках, с мешками за спиной. Многие толкали перед собой самодельные тачки с домашним скарбом и коляски с детьми. Ростовчане покидали Ростов.
Одна тачка опрокинулась. Над ней, тяжело дыша, склонился старик, а молоденькая девушка подбирала упавшие на дорогу тяжелые связки книг. Андрей приостановился с намерением помочь им. Спросил старика:
— Что в городе, отец? Почему все уходят?
Старик измерил его недобрым взглядом:
— Об этом, молодой человек, я должен спросить вас. Вы одеты в военную форму, солдатским ремнем подпоясаны, и на шапке вашей красная звезда. Вот и разъясните, пожалуйста, старому учителю, который почти полвека обучал таких; как вы: почему в городе горят школы, библиотеки, жилые дома? Почему у этой девушки, моей ученицы, вчера осколком бомбы убита мать? Почему, наконец, мы должны уходить неизвестно куда из родного города, кстати сказать, очень далекого от Германии? Почему вы, военные люди, допустили такое? — Кряхтя, старик поднял с земли измятый, по-видимому при падении тачки, перепачканный дорожной пылью школьный глобус. — Мне вот эта вещица представляется символом, — с укоризной проговорил он. — Вы знаете, что такое символ? Разве не так сейчас мнут и топчут в грязь бедную нашу землю фашисты? А вы, именующие себя защитциками справедливости на земле, бежите от них без оглядки. — И вдруг сорвался на крик: — Убирайтесь отсюда, жалкий трус! Ступайте туда, где обязаны быть сейчас!
