Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов
И вот позади тревоги поспешных сборов, после которых обязательно выясняется, что что-то забылось дома, хотя было приготовлено и положено на видном месте, что-то брошено в чемодан совершенно не нужное, что-то не сказано соседке, на которую оставлен дом, и так далее. Позади и почти четырехчасовой перелет из Ташкента до Сочи, встретившего Ильхома, Лолу и Маратика с бабушкой теплым дождиком. Ему дали две путевки, а им хотелось, чтобы сын побывал на море, закалился. Решено было взять и мать Лолы, устроить ее с Маратом на частной квартире. Получив свой багаж, они вышли на площадь перед зданием аэропорта, поймали такси и уже через полчаса были в санатории. Устройство там заняло еще около получаса, а потом Ильхом попросил дежурного администратора помочь устроить бабку с внуком, если это возможно, где-нибудь поблизости.
— Ты мне все-таки скажи, женушка, — обнял Ильхом Лолу, когда они остались одни, — что в тебе произошло такое особенное, что заставило переменить свои взгляды на нашу семейную жизнь, а?
— Я многое передумала после того случая. А потом решила все-таки, что из меня нового Станиславского все равно не получится, я ведь знаю свои способности, в мои годы пора это знать, а когда-нибудь ответить Марату, где его отец, если так пойдет дальше, мне придется. Мне папа сказал, что мой сын не вечно будет ползать на четвереньках под столом, что завтра он встанет на ноги, а послезавтра обязательно спросит о своем отце. И я решила, что, раз вас мне дала судьба, то и нечего капризничать, мое предназначение — рожать и воспитывать детей, а режиссерство… поживем — увидим, Ильхом-ака!
— Родная моя, — произнес Ильхом, поцеловав Лолу, — умница! Не думай, что я буду эгоистом и заставлю тебя сидеть в четырех стенах. Нет, ты будешь работать, а между делом — рожать. Согласна?
Отдыхать — не работать. Это давно известно. Но Ильхома все равно тяготил этот отдых, ему казалось кощунством, чуть ли не предательством, уехать на море в самое напряженное время. Да и обсуждение его предложений тревожило: как оно там проходит, не влияют ли на ход те, кто проголосовал против. И хоть он и пытался держать, как говорится, себя в форме, быть всегда жизнерадостным, радующимся и синему простору моря, и прозрачному сочинскому небу, и теплому солнышку, Лола все же почувствовала, что Ильхому все это в тягость, что, дай ему волю, он сию минуту улетит в свой Чулиабад.
— Завтра мы улетаем, Ильхом-ака, — объявила она как-то утром.
— Как улетаем? — воскликнул он с удивлением. — Мы же только десять дней и прожили тут, а срок путевки — двадцать четыре. Нет, женушка, будем отдыхать.
— Мама моя уже знает тут все ходы и выходы, — сказала она, — так что мы их оставим, билет я им купила, они не возражают против нашего вылета. Вот и все!
— Ну, почему, Лола? — произнес Ильхом, в душе радуясь, что так складываются дела.
— Я же вижу, Ильхом-ака, сердцем чувствую, что все эти десять дней отдыха вы сменяли бы на один час пребывания в Чулиабаде. Я знаю, почему вы тревожитесь. Завтра улетим, остановимся в Ташкенте на часок и полетим дальше. Вместе!
— Спасибо, друг мой! — Ильхом поднял жену и закружил ее по комнате…
