Александр Розен - Почти вся жизнь

— Милая девушка, я вам очень благодарен за внимание… — и в это время замечает между большими бухгалтерскими счетами и целой кипой разноцветных чеков небольшую книжечку.

— Интересуетесь? — спрашивает Скворцов, показывая на свою книжку.

— Это… это мне один товарищ дал почитать, — отвечает Леночка.

— И вам все здесь понятно?

— Понятно… А что непонятно, то объясняет мне мой товарищ.

— Пожалуй, я тоже могу быть полезен вам, — серьезно говорит Петр Ильич. — Если хотите, то я могу хоть завтра показать вам все то, о чем здесь написано.

— Завтра? — переспрашивает Леночка. — Завтра можно: я работаю во вторую смену, — отвечает она и густо краснеет. И краснеет она не от внимания Петра Ильича Скворцова, а оттого, что у нее, у Леночки, высокая, негнущаяся прическа, тушью подведенные ресницы и чересчур длинные темно-вишневые ноготки.

На следующий день, вечером, Леночка рассказывает Коле все, что она видела в лаборатории Петра Ильича Скворцова. Об удивительных приборах, которые точно определяют, как будут вести себя грунты под огромным давлением. Рассказывает она и о специальной электропечке, в которой сотрудники лаборатории производят обжиг новых строительных материалов. И о заветном шкафчике, где в ванночках с водой проходят испытания новые, драгоценные цементы. А какие заманчивые надписи: Сталинград… Сталинградгидрострой… Город Волжский!..

Леночка и Коля, взявшись за руки, идут по Тихому переулку. Впереди них, в глубине переулка, заходит пыльное городское солнце. Лучи его, стесненные большими домами, бросают красные отблески на оконные стекла, потом на вывески магазинов, потом на асфальт. А какое дивное, какое могучее солнце уходит сейчас за Волгу, как ярко светится насквозь озаряемый красными закатными лучами маленький домик полевой лаборатории!..

— И вот еще что, — говорит Леночка. — Петр Ильич Скворцов готовит кадры для строительных лабораторий. Старшие сотрудники, конечно, только с высшим образованием, а младшие… В общем на курсы принимают и без отрыва от производства. Срок обучения один год.

— Очень, очень интересно… — отзывается Коля. Он хочет произнести эти слова с воодушевлением, но что-то мешает ему, и, чувствуя стеснение в груди, он говорит сдавленным голосом:

— Будь у меня побольше образование, я бы…

Леночка доверчиво смотрит на него и предлагает:

— Зайдем ко мне. Мама будет очень рада. Мы попьем чаю и поговорим втроем — мама, ты и я.

И снова взявшись за руки, они медленно-медленно поднимаются по лестнице и останавливаются на площадке пятого этажа. Отсюда, из окна, виден огромный, светлый, сверкающий добрыми вечерними огнями город.

«Когда ты вернешься оттуда, — думает Коля, — наш город станет еще ярче и светлее».

А Леночкина мама понимает все по-своему. Увидев Леночку и Колю, она замечает, что оба взволнованы, и вздыхает:

— Ну и хорошо… Я рада… Коля! Вы же мне всегда нравились!

Садятся пить чай, и начинается веселая пора самых дерзких, самых отважных и таких близких планов, как будто уже сама земля научилась совершать положенный ей пробег вокруг солнца куда быстрее, чем за один год…

Наступает день, когда Леночка в последний раз приходит в парикмахерскую, что В Тихом переулке, и в последний раз забирается в стеклянную конторку с надписью «Касса». С завтрашнего дня место Леночки займет пожилая женщина в пенсне, с энергичными усиками и с огромной шевелюрой из пепельно-серых, тщательно завитых локонов.

Леночка посвящает ее в дела. Серж стоит рядом. Сейчас он признается себе, что Леночка без всяких косметических ухищрений и даже без перманента куда милее ему, чем эта представительная, намертво завитая особа.

Мастера и мастерицы прощаются с Леночкой, наперебой желают ей счастливого пути, просят не забывать, писать о своей новой работе. И не только о своей. Ведь это очень приятно — прямо из писем товарища, бывшего сослуживца, узнавать о больших делах — о выемке грунта под котлован, о мощных экскаваторах, о том, как забивают двадцатиметровые сваи в речное дно… И Леночка обещает, что никого не забудет и непременно будет писать.

В последний раз Леночка обводит взглядом мужской и дамский залы, и машинки для сушки волос, и машинки для массажа лица, начищенные до блеска, как оружие, которому еще суждено послужить.

Мягкие диваны и кресла для посетителей. Газеты на столах, радио, телефон-автомат…

Сейчас Леночке кажется, что этот телефон был всегда мил ее сердцу. Разве не благодаря этому телефону познакомилась она с Петром Ильичом Скворцовым? Ну, а что касается других телефонных разговоров, то в конце концов кто знает, может быть, тот взъерошенный человек, который умолял Сергеича приехать на вокзал со сметой, работает бухгалтером на одной из новых строек? И не для той же ли стройки требовал пилорамы быстрый старичок в панамке?

Наконец Леночка и Коля выходят из парикмахерской. Они идут по Тихому переулку, и снова в глубине его грузно садится солнце, и снова зажигаются огни над городом.

Сейчас Леночке и Коле хочется, чтобы земля совершала свой путь чуть помедленнее. Но это только минутное настроение, не больше.

Тоска по родине

Прощание затянулось, и Владимиру Павловичу уже казалось, что все на перроне смотрят только на них.

— Ну, ладно, ладно, будет, Полина, — сказал он.

Она прижала к себе его голову и неудачно: смяла велюровую шляпу. Пришлось снять шляпу, чтобы поправить пролом, и в эту минуту ей удалось несколько раз поцеловать Владимира Павловича в голову. Он вынул платок и вытер ее слезы со своего лица:

— Я просто не понимаю… Я еду всего на двадцать четыре дня…

Но она не могла удержаться от слез. Владимир Павлович, недовольно покачав головой, вошел в вагон. В коридоре у окна стоял майор и улыбаясь посылал воздушные поцелуи маленькой девочке, которую ее мама приподняла на руках. Владимир Павлович с удовольствием посмотрел на мягкие голубые диваны и тоже выглянул из окна. Он сразу увидел Полину. Она плакала, комкая в руках платок. Владимиру Павловичу стало неловко, и он сделал вид, что кого-то разыскивает на перроне.

Оставалась минута до отхода поезда. Все оживились, послышались восклицания, приветы, шутки, и только Полина плакала и своими близорукими глазами искала Владимира Павловича.

«Это становится нестерпимо…» — подумал Владимир Павлович.

Поезд тронулся, майор, помахав рукой жене и дочери, вошел в купе, Владимир Павлович, нахмурившись, смотрел, как исчезает Москва.

Из окна веяло вечерней прохладой, но не раздражающе зябкой, а живой, здоровой, закаляющей тело я дух. Еще не было темно, а уже то там, то здесь зажигались уютные огоньки, и в такт им на бледном, прозрачном небе стали показываться первые неяркие звезды. Вечерний покой, не спеша, но не отставая, летел рядом с поездом. И, чувствуя прилив бодрости и обычной уверенности, Владимир Павлович тоже вошел в купе.

Кроме майора, его соседями были здесь женщина лет сорока пяти, с добродушным и вместе с тем энергичным лицом, и молодой человек в очках, читавший толстую книгу с таким видом, словно говорил: «Одолею — чего бы это ни стоило!»

Владимир Павлович снял шляпу, плащ и, мельком взглянув в дверное зеркало, остался доволен собою. Он слегка завивал волосы, и делал это только у одного мастера, на Петровке, возле Столешникова переулка, у того самого мастера, клиентами которого были известные актеры, и в их числе знаменитый московский тенор. Никто так не умел подчернить седину и замаскировать лысину… Никто!

— Не знаете, когда мы будем в Энске? — спросил Владимир Павлович, потому что считал, что долго молчать невежливо.

— Право, не знаю, — быстро откликнулась пожилая женщина и улыбнулась: — А я думала, вы на Дальний Восток едете.

— На Дальний Восток? Почему?

— Вы так долго прощались со своей женой…

Владимир Павлович покраснел:

— Вы ошибаетесь, это не моя жена. («Сто раз говорил ей: поменьше этих телячьих нежностей, хотя бы на людях», — мысленно упрекнул он Полину.)

— Виновата… Я, собственно говоря…

— Ничего, ничего. — Владимир Павлович тоже улыбнулся. — Что, разве я похож на женатого человека?

— А разве есть особые приметы для женатых? — заинтересовался майор.

— Да нет же, — оправдывалась соседка, — просто все мы в таком возрасте…

— Человеку столько лет, на сколько он выглядит, — заметил Владимир Павлович.

Тем не менее настроение его снова испортилось. Что касается Полины, то это верно: ей столько лет, на сколько она выглядит… И эти морщинки у глаз… А ведь он не раз говорил ей, что надо заняться собой, что она сильно рискует… Ну вот, теперь дождалась, теперь уже кончено: больше он к ней не вернется. «В нашем возрасте», — вспомнил он с беспокойством и снова взглянул на себя в зеркало. Сомнения его прошли. «Кто-то сказал, что интеллигентные лица не стареют. Отлично сказано!..»