Геннадий Семенихин - Летчики

Этим и закончился в тот день разговор между приятелями.

Сейчас Борис сидел за столом, чуть прикрыв веки. Он видел в мечтах Наташу, видел ее такой, какой она была прошлой осенью, когда во время отпуска он заезжал на несколько дней в Москву. Бродя по Москве, они зашли в уже тронутый осенью парк культуры и отдыха имени Горького. Наташа взяла у Бориса летную фуражку и надела себе на голову. Так они и сидели на одной из скамеек парка, в глухом уголке, до тех пор, пока не стали один за другим гаснуть вечерние огни. Она трепала ладонью его курчавые волосы и смеялась счастливым приглушенным смехом. И было тогда у них такое состояние, в котором люди не задают друг другу вопросов и не ждут ответа, потому что все кажется им ясным и понятным.

— Какой ты у меня славный! — говорила Наташа. — Примчался, и сразу все у меня стало светлым и радостным… А завтра опять уедешь, и снова разлука.

— Кто же виноват в этом, как не ты. Бросила бы все — и со мной в Энск!

— Нельзя, мой хороший, — улыбалась Наташа, и он видел, как над верхней ее губой вздрагивает родинка, — год всего остался. Нужно окончить консерваторию, тем более, что наши профессора сулят мне будущее.

Борис носком ботинка начертил на песке какой-то замысловатый узор.

— А я боюсь твоего будущего. Станешь, чего доброго, известной пианисткой, потянут, как это говорится, огни рампы, и прощай навсегда старший лейтенант из захолустного Энска.

Она заглядывала ему в лицо и прижималась теснее.

— Как же я могу забыть? Где же я найду еще одного такого, курносого и упрямого? Все равно от тебя никуда! Все равно после консерватории прямо в Энск, навсегда в Энск.

— А как же с музыкой? — недоверчиво спрашивал Борис.

— Музыка везде остается одинаковой, — смеялась Наташа, — и в Москве, и в Энске. Заведем пианино, буду тебя изводить. Если когда-нибудь доведется жить в большом городе, стану выступать в концертах. А нет — в самодеятельности. Но чтобы вместе, всегда вместе! Пусть даже в клубе буду выступать у своего бывшего начальника Палкина. Проживем и без гонораров.

— Проживем, — улыбался Борис, — счастливо проживем! С тобой нигде не будет скучно.

— Нигде! — повторяла Наташа, и они снова целовались.

А теперь две недели подряд нет от нее писем.

В окно влетел светлячок и зигзагами стал кружиться по комнате, натыкаясь на стены, увешанные плакатами.

«Попался, глупый», — пожалел Борис. Он без особого труда изловил эту живую искорку и выбросил в окно. Светлячок по спирали начал снижаться и сел на чахлые кусты сирени, росшие под окнами штабного здания. Потом снова влетел и долго еще мельтешил в потемках, излучая ровный спокойный свет.

Раздался телефонный звонок.

— Дежурный по гарнизону старший лейтенант Спицын слушает.

— Спицын? — раздался на другом конце провода знакомый голос, — это Цыганков говорит.

— Слушаю вас, товарищ капитан.

— Мне срочно нужна дежурная машина. Жену отвезти в родильный дом.

— Сейчас будет, — ответил Спицын, — подъеду сам. Мне как раз в столовую надо.

Схватив фуражку, Борис сбежал по лестнице. У подъезда дремал в открытом «газике» шофер. Спицын потряс его за плечо:

— На квартиру Цыганкова.

Мотор заурчал, и, прыгая по ухабам, машина помчалась в городок. За пять минут доехали к дому, где жил замполит. У подъезда уже стоял Цыганков, придерживая за локоть жену. Валерия Николаевна была в широком белом пыльнике. Она смущенно посмотрела на выскочившего из машины Спицына.

— Берите «газик», товарищ капитан.

Цыганков подсадил жену и, разводя руками, сказал:

— Вот дела, Спицын. Спать было собрались, и вдруг… А она у меня хоть и храбрится, но трусит немного.

— И ничего подобного, — подала голос Валерия Николаевна, — сам ты, Гришук, трусишь. Врачу и перед родами первого ребенка не положено бояться.

Машина плавно скользнула по асфальтовой дорожке к выездным воротам, и вскоре задний темно-красный огонек скрылся из вида.

Спицын наведался в летную столовую, проверил порядок на кухне, поговорил с дежурным по столовой. На все это ушло около получаса. Выйдя из помещения столовой, он сразу попал в полосу фар подъезжавшей машины. Резкий свет ударил в глаза, скрипнули тормоза.

— Ну что, Спицын, побывал в столовой? — раздался возбужденный голос Цыганкова.

— Да, товарищ капитан, а как у вас?

— Порядок, дружище. Врач сказал, что доставил в самую пору. Одним словом, к утру я стану отцом.

Он выскочил из машины и стал тормошить Бориса, беззвучно смеясь. Ровные крепкие зубы замполита поблескивали в темноте.

— Кого хотите: мальчика или девочку? — спросил Спицын.

Цыганков остановился, хлопнув себя ладонью по лбу.

— В самом деле? Вполне обоснованный вопрос. Ясное дело, что лучше хлопца. Как-никак, появится продолжатель рода Цыганковых. Впрочем, и девочка неплохо. Кто ни родится, все равно наш. Хочешь, Спицын, в крестные запишу?

— Да я как будто уже принял участие, машину прислал.

— Верно! — закричал Цыганков, — по рукам. Только одно условие. Когда у Наташи появится сын или дочь, тоже меня позовешь.

— Ой, когда это еще будет, — смутился Спицын.

Григорий уловил печаль в его голосе.

— Будет, Борис Леонтьевич, обязательно будет. Любит она тебя.

— Да откуда вы знаете?

— Замполиту все положено знать. Когда вы поймали заморского гостя и после воздушного боя сидели в горах на вынужденной, я наблюдал за нею: на девке лица не было, одни только глаза горели. И столько в них тоски, столько тревоги было, Спицын!

— Она такая, она это может, — обрадованно подхватил Борис, — а когда рядом, только и знает, что шутит.

Цыганков достал папиросу, размял ее в руках:

— Шуткой часто настоящие чувства прикрывают.

Над ними блестело звездами небо. В офицерском клубе погасли огни. Большие каменные здания Энска сразу потемнели. Лишь в редких окнах горел свет. Неумолчно трещали цикады.

— Чего же мы стоим? — спохватился Цыганков.

— Мне, как дежурному, пора в штаб.

— Давай и я с тобой проеду, — неожиданно предложил Цыганков, — дома пусто, непривычно. Схожу-ка в дежурное звено, поговорю с летчиками, а потом к беседе с офицерами буду готовиться.

Через час замполит уже был в штабе. Он снял с себя тужурку, подтянул рукава рубашки и сел за стол. Придвинув к себе кипу газет и журналов, он стал набрасывать тезисы предстоящего доклада. Но работа двигалась туго. Мысли путались в усталой голове.

Шел третий час ночи. Перед замполитом лежали две мелко исписанные страницы. Григорий с шумом отбросил от себя книги, взялся за телефонную трубку и назвал номер родильного дома.

— Это Цыганков, — одним дыханием выпалил Григорий, — капитан Цыганков, из Энска. У меня жена…

— Знаю, что жена, а не дедушка, — сердито ответили из приемного отделения родильного дома, — сейчас посмотрю.

И опять все замерло в мире. Только сердце у капитана Цыганкова стучало в эту минуту гулко, как стенные часы. Оно, казалось, умолкло лишь в ту секунду, когда в трубке опять заговорила дежурная.

— Слушаете?

— Да, да…

— Все благополучно с вашей женой, дорогой товарищ. Сорок минут назад родила мальчика. Весит три кило четыреста граммов. Бывайте здоровы.

Григорий с шумом ворвался в «дежурку».

— Борис! Полное исполнение желаний. Появился на свет Володька Цыганков, весом в три четыреста.

— Поздравляю, товарищ капитан! — бросился к нему Спицын.

А за окном уже брезжил рассвет. Небо было чистым и безоблачным. И в самом низу, у подножия двух удивительно похожих гор, прозванных в Энске Сестрами, блеснула розовая веселая заря…

После полудня Григорий Цыганков вырвался на два часа в город. С кульками в руках он вошел в прохладный вестибюль роддома. Седая старушка, подняв на лоб очки, критически оглядела его с головы до ног.

— Вы, что ли, Цыганков и есть?

— Я и есть, — весело согласился Григорий.

— Ну и трезвонила ваша телефонистка давешней ночью. Как ко всенощной.

— Смилуйтесь, я тут ни при чем, — засмеялся капитан.

Дежурная прикрыла очками подслеповатые глаза.

— Передачу оставьте и записку можете написать, а жену свою только через неделю увидите.

Оставив кульки и записку, Григорий вышел на улицу. Два раза он остановился и оглянулся на окна второго этажа с тайной надеждой увидеть в одном из них светлую головку Валерии. Но к окнам никто не подходил, тихо и мирно колыхались на них марлевые занавески.

День выдался жаркий. Солнце неподвижно повисло над городом, у Григория легко и весело было на душе. Опять, как и три года назад, когда в глухую вьюжную ночь помирились они с Валерией, большое чувство любви захлестнуло его.

Думая о сыне, Григорий неожиданно открыл, как много интересного есть в окружающем его мире, чего он прежде никогда не замечал, к чему никогда не присматривался. Разве привлек бы его внимание раньше торговец разноцветными воздушными шарами, стоявший на углу, где сходились две главные улицы. А теперь Григорий подошел к нему и даже узнал, сколько стоит шар.