Борис Изюмский - Алые погоны
Виктор Николаевич, видя, что два мальчика завозились на парте и, пыхтя, стараются боком оттеснить один другого, строго спросил:
— Что у вас там случилось?
Тогда поднялся Петя Самарцев и сказал, недобро глядя на соседа:
— Он положил локоть на мою половину парты!
Вспоминая в ротной канцелярии об этом случае, историк, смеясь, воскликнул:
— Мальчишка мне положительно нравится! Давайте, товарищи, серьезно за него возьмемся.
Он договорился с Бокановым и Васнецовым, преподающим у малышей русский язык, о плане совместных действий.
Однако под градом насмешек товарищей Самарцев так ожесточился и «окаменел», что почти перестал разговаривать.
«Что делать? — думал Боканов. — Как разбить ледок в классе и в сердце этой нахохлившейся пичужки?»
Несколько дней назад Петя уже был у Боканова. Вернее, его силой привели к воспитателю. Во время вечерней подготовки уроков Боканов не присутствовал, потому что дежурил. Самарцев, отчаявшись выучить правила по русскому языку, с ожесточением закинул учебник на шкаф и, сосредоточенно уставившись в одну точку на крышке парты, сидел неприступный и мрачный.
Алеша Скрипкин, временно назначенный старшим отделения, подошел к Петру и потребовал:
— Садись, учи! Слышишь, Азея!
Боканов недавно говорил отделению, как надо стараться, чтобы завоевать первенство в училище, каждый рвался в бой, и, может быть, именно поэтому Скрипкин так ревностно принялся за наведение порядка.
— А тебе чего? — огрызнулся Самарцев, не поднимая головы.
Ребята загалдели:
— Он старший!
— Это наше дело!
— Всех подведешь!
— Учи, говорят!
— Не буду! — упрямо крикнул Петя. — Вы кто, чтобы мне указывать! — Он решительно сложил руки на груди и опять уставился в крышку парты.
— А-а-а, так? Значит мы — никто? — пуще всех хорохорился Скрипкин, еще хорошо помнивший обиду, нанесенную ему Самарцевым на уроке истории. — Ребята, — предложил он, — давайте отведем его к майору.
— А вот не пойду! — поглядел исподлобья Самарцев и втянул голову в плечи.
— Нет, пойдешь!
— Мы тебя поведем!
Они окружили его, навалились и, связав за спиной руки, повели к Боканову.
Сергей Павлович оторопел, увидя необычайное шествие, но, узнав в чем дело, успокоился. В этой вспышке мальчишеского гнева было что-то и привлекательное — может быть, желание сломить строптивого упрямца, завоевать победу училища?
Воспитатель остановил расшумевшихся ребят и, глазами указывая на Петра, осуждающе сказал:
— Зачем вы его связали, как преступника? Развяжите!
Отпустив всех, приказал Пете:
— А вы останьтесь.
Мальчик стоял, низко опустив голову.
— Вот видишь, — сочувственно обратился к нему майор, когда они остались одни, — нельзя выступать против коллектива. Понимаешь — нельзя! Надо достать свой учебник, сесть и выучить правила. Ясно?
— Ясно, — едва слышно прошептал отступник.
— Ну, иди…
На следующий вечер Боканов сам позвал Самарцева и, когда тот пришел в ротную канцелярию, мягко предложил:
— Садись, Петя.
Мальчик продолжал стоять.
— Садись же! — повторил приглашение Боканов.
Самарцев неохотно сел. В комнате было так тихо, что слышалось тиканье карманных часов офицера.
— Ты, Петя, когда в деревне жил — рыбу удил? В лес ходил? — спросил Боканов.
— В лес ходил, — скупо ответил Петя, не поднимая глаз.
— Что же там делал?
— Птиц ловил…
— Вот оно что! А ну, расскажи, как?
Тень оживления прошла по лицу Самарцева, глаза его радостно засветились. В голосе воспитателя было столько заинтересованности и душевности, что мальчик, невольно поддавшись ей, начал — сначала медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, а потом все увлеченнее — рассказывать о сетках, приманках, птичьих повадках.
— Дятел делает гнездо для птенцов, как деревянный горшок… Оттого у них, пока маленькие, на пятках мозоли.
— Вот не думал! — воскликнул майор.
— О-о-о! — увлекаясь все больше, продолжал Самарцев. — Знаете, какие они умные! Галстушник… увидит ворону и сразу заковыляет, заковыляет, будто он хромой… Птица детей своих узнает!
— Не может быть! — недоверчиво посмотрел Боканов.
— Может! — Петя всем телом подался к майору, лицо его стало детски-открытым. — Узнает! Я курице подложил воронье яйцо. Вороненок-то вылупился, рот, глупой, раззевает-раззевает, а наседка клювом р-раз его! — и убила.
Уже улеглись спать в роте, и дан сигнал отбоя, а Боканов продолжал слушать рассказы Пети.
— Очень все это интересно! — с уважением сказал он наконец, — но спать идти все же надо.
Мальчик встал. Радостное оживление еще не сошло с его лица, будто он только что побывал в родной деревне, продирался сквозь лесную чащу, подсвистывал птицам.
— Я тебя вот о чем, Петя, попрошу: расскажи ты об этом всем в отделении.
Самарцев сразу поник, помрачнел.
— Так засмеют… Неловкий я в речи, — с горечью сказал он.
— Не засмеют! Только спасибо скажут, вот посмотришь. Ну иди, спокойной ночи…
И когда за мальчиком закрылась дверь, подумал: «Надо познакомить его с Гурыбой. Максим тоже великий знаток всех этих тонкостей».
5Утром, передавая свой разговор с Самарцевым майору Васнецову, Боканов попросил его:
— Вы уж помогите ему план рассказа составить, поддержите в классе.
Васнецов обрадовался. Потирая ладонью бритую голову, пообещал:
— Поддержу, поддержу, за этим остановки не будет!
После уроков Васнецов подозвал Петю. Самарцев опять начал мрачно отказываться:
— Засмеют… — Но на этот раз отказ звучал не так решительно, как тогда, когда он говорил с Бокановым: правду сказать, Пете уже и самому хотелось испытать свои силы.
В конце недели, на уроке развития речи, когда составляли устные рассказы, Васнецов, словно бы между прочим, вызвал Петю.
— А вы, суворовец Самарцев, расскажите нам что-нибудь о лесной жизни.
Самарцев поднялся с парты, подошел к столу учителя, несмелым, стесненным голосом сказал:
— Я о ловле птиц расскажу… — и хмуро поглядел на хихикнувшего Скрипкина.
Тот скорчил ехидную гримасу, обернулся назад, как бы призывая всех в свидетели: «Послушайте, послушайте, наш-то говорун вас развлечет: „о-о-о…“ — Скрипкин, намекая на оканье Пети, беззвучно зашевелил губами, сложив их в форме буквы „о“».
— Утром, — начал робко Петя, — только солнышко взойдет, пойдешь в лес… и вдруг дрозд: «тикс-тикс-тикс»… Это, значит, на земле опасность почуял, встревожился… потому что если сверху что заметит, так он протяжно так делает: «си-и-и».
Чем дальше Самарцев рассказывал, тем больше, увлекаясь, смелел и теперь, прямо глядя на притихшего Скрипкина, спрашивал:
— А кукушонок на какой день из яйца выходит?
И сам же отвечал:
— А на тринадцатый!
Класс начал смотреть на Самарцева с интересом и невольным уважением, словно не узнавая его и дивясь, и во взглядах ребят, обращенных к учителю, можно было прочитать: «Видали, какой? А вы думали — никуда не годится».
Офицер похвалил Петю, поставил ему в журнал пятерку и, обращаясь к классу, но глядя на одного Скрипкина, сказал:
— А что у суворовца Самарцева окающий говор, так в этом нет ничего плохого. И Горький окал… Мы с вами будем изучать тему о говорах.
В перемену Алеша Скрипкин подскочил к своему другу — земляку из соседнего отделения.
— А мы Самарцева изучать будем! — сообщил он с торжеством в голосе и многозначительно пояснил: — Говор!
Друг Скрипкина только на секунду был поражен этим сообщением, но тотчас пришел в себя и высказал предположение:
— А у нас Амбарцумян есть — может, и его мы изучать будем?
— Не-ет! — энергично замотал головой Скрипкин. — Такого, как у нас Самарцев, у вас нет!
Петя, в это время догнав майора Васнецова, застенчиво сказал:
— Я и басни умею рассказывать.
— Вот это хорошо! На следующем уроке я спрошу вас, — пообещал учитель.
ГЛАВА V
1Боканов любил в начале учебного года перелистать свой дневник: продумать, что недоделано, где ошибался.
И сейчас, после того как закончился набор и новое его отделение, как ему казалось, пошло в ногу с остальными, он достал свои записи за несколько лет.
Здесь были беглые заметки, психологические миниатюры, решенные и нерешенные ребусы воспитания, внезапно возникшие мысли и найденные приемы.
Он перечитывал страницу за страницей: «Не подменяйте убеждение уговариванием, — советует Зорин, — сознательность сознательностью, но и требуй!» Усмехнулся, вспомнив, что за пререкания лишил тогда Ковалева долгожданного увольнения в город. Зорин сказал:
