Вера Панова - Собрание сочинений (Том 1)
— Довольно, довольно…
— Скажи, — сказал он, нежно держа ее за плечи и близко глядя ей в лицо, — для чего ты мучила меня, если любишь?
— Разве ты мучился?
— Очень! — сказал он откровенно и грустно.
Она красиво положила голову ему на грудь.
— Саша, я себя тогда не понимала…
— А теперь понимаешь?
Она кивнула…
Когда он ушел наконец, она не сразу ушла с крыльца, стояла и смотрела ему вслед, завернувшись в мамин платок. Ей показалось, что в какой-то час она вспомнит этот вечер, и это крыльцо, и Сашин восторженный, доверчивый шепот, и это будет очень важное воспоминание, за которое ей дорого придется заплатить. Сознание ответственности за его судьбу, которой она так своенравно распорядилась, вдруг пронзило ее. И с этим новым сознанием, задумчивая, она вернулась в дом.
«Я пойду навстречу тому, что должно быть», — решила Нонна.
После работы, когда все разошлись, она осталась в конструкторской. Она приоткрыла дверь, чтобы свет падал в коридор.
Он увидит свет и войдет.
Она пробыла в конструкторской до десяти часов — он не пришел. Утром она узнала, что накануне он улетел в Москву.
А что, если бы его вдруг перевели на другое предприятие? Что бы она сделала? Пошла бы к нему и сказала: «Возьми меня с собой…»
Он вернулся через четыре дня.
Кто-то сказал: «Листопад приехал». И сейчас же раздался телефонный звонок. Она сразу встала и пошла к аппарату, потому что знала, что это он ей звонит.
— Здравствуйте, Нонна Сергеевна. Как живете? А я в Москве побывал. Знаете, для чего?
— Откуда же мне знать?
— Насчет наших добавлений и пожеланий к плану и насчет, в частности, тракторных частей. Основные заказы к нам пойдут… Грушевой уходит, так я договорился в наркомате, что вы на его месте будете. Начальником цеха запчастей… Ну-ну, шучу. Зачем вам это… Нонна Сергеевна, ну, а вообще как?.. Все благополучно?
— Все благополучно.
— Значит, до свиданья, Нонна Сергеевна?
— Значит, до свиданья, Александр Игнатьевич.
От первого и второго мужа у Марийки не было детей, она уж думала, что никогда и не будет. И вдруг ей показалось, что она забеременела!
— Семочка, — сказала она Лукашину торжественно и таинственно, — ты знаешь что?
— Что? — спросил Лукашин.
— Ох, ни за что не скажу! — сказала Марийка. — Сглазить боюсь.
И тут же рассказала, потому что у нее ни от кого не было секретов, а тем более от Лукашина.
— То есть, ты понимаешь, — закончила она, — это не то что наверное, но я предполагаю.
Лукашин задумался. В первую минуту ему представилось, как тесно станет в Марийкиной комнате. На секунду он пожалел, что отдал свой дом… И вообще не оберешься хлопот с детьми — вон Уздечкин как мучается…
Но вдруг Лукашин представил себе, как здесь вокруг стола будет ходить такое маленькое, с пушистой головкой, как у детей Уздечкина, — и это будет его, Лукашина, дитя, его плоть, убереженная судьбой в кровавых боях, его теплота, — неизведанная нежность задрожала в его сердце и поднялась к горлу…
— Ничего, Марийка, — сказал он, отвернувшись. — Ты, главное дело, ешь побольше и береги себя.
Она заметила слезы, блеснувшие на его глазах, и сама заплакала от умиления. И многое, многое, в чем они, может быть, согрешат в будущем, они простили друг другу за эти слезы!
— Как только стану побольше зарабатывать, — сказал он, — я тебя с работы сниму, будешь дома при мне и при детях.
Марийка сейчас же перестала плакать и подняла крик: да ни за что она с завода не уйдет! За кого он ее принимает?! Сроду не ходила в иждивенках! Ее тут, на Кружилихе, все знают, и она всех знает, да она с тоски повесится, если ее в домашние хозяйки переквалифицируют! Ребенка на день в ясли, а она будет работать, как работала, он что же думал?! Нежный какой, няня ему нужна…
В веденеевском доме новость приняли хорошо. Старик Мартьянов сказал:
— Надо полагать, горластый будет ребеночек…
Никита Трофимыч сказал:
— Ну, Марья, больше не разрешу жить на отшибе! Будет внук — перейдете в наш дом. Что, в самом деле! За какие грехи мы должны одинокую старость мыкать?
А Мариамна ничего не сказала — пошла копаться в сундуках: где-то должны быть Никиткины младенческие вещички — распашонки, чепчики, вязаные башмачки. Вот опять пригодятся!.. По временам Мариамна смеялась тихим густым смехом: сегодня в обед пришло письмо из Мариуполя от Павла и Катерины, и в конверт было вложено письмецо от Никитки, написанное по-украински. Павел писал, что Никитка учится в школе, где преподают и русский язык, и украинский, и вот написал деду и бабке по-украински, чтобы видели его успехи. Мариамна перебирала крошечные, кукольные чепчики и смеялась, перестать не могла: господи боже, Никитка пишет на украинском языке, можно с ума сойти от смеха…
В этот вечер Нонна опять осталась одна в конструкторской, и Листопад пришел.
Еще издали в пустынном коридоре она услышала его шаги, смотрела на дверь и ждала: шла судьба.
— Не помешаю? — спросил он с порога.
— Нет, — ответила она.
— Можно?.. — он взялся за спинку стула.
— Да.
Он сел и облокотился на ее стол.
— Нонна Сергеевна… — он замолчал.
— Ну, что? — спросила она с ласковой иронией.
— Мы тогда не доспорили, — сказал он. — Помните?..
— Разве мы спорили? О чем мы спорили?
— По поводу того, что в производстве мелко, что крупно. Еще вы сказали, что вы — конструктор машин и чтобы вас оставили в покое…
Она смотрела на него и думала: «Ну, о чем ты говоришь, тебе совсем не об этом хочется говорить, вот мы вдвоем с тобой… Встать, подойти к нему, откинуть ему волосы со лба…»
И она вдруг сказала — точно бросилась с высоты:
— О чем вы говорите? Вам совсем не об этом хочется говорить.
Он отшатнулся от неожиданности… Она бесстрашно смотрела на него.
Он достал папиросу, закурил.
— Вы разве знаете? — спросил он.
— Да, — сказала она, продолжая свой сумасшедший полет. — Я знаю с самого начала.
Стол разделял их, они не двигались с места, ни один из них не знал, что он сейчас скажет. Потому что ни один не выбирал слов.
— С самого начала? — повторил он, доверчиво глядя на нее. — Это когда вы приходили ко мне?
— Ну да.
У нее тоже было полное доверие к нему. Ни на секунду ей не пришло в голову, что он может подумать: «кокетничает», «вешается на шею» или что-нибудь в этом роде. Это было исключено.
— Не знаю, — сказал он, — на радость это или на беду, но вот как оно получалось…
Она подошла к нему, стала рядом и обеими руками откинула ему волосы со лба.
В серый ноябрьский день Толька с чемоданишком в руке вышел из дому.
Он перебирался в юнгородок. Ему предоставили койку, освободившуюся после Петьки Черемных.
Матери Толька сказал, что будет жить в общежитии. Мать заплакала — не от горя, а от растерянности; слезы ее не смягчили Тольку.
Выйдя на улицу, он окинул взглядом знакомые дома, и они вдруг посмотрели на него очень серьезно. Вся улица, и осеннее небо, и заводские трубы, дымящие в отдалении, выглядели сегодня как-то скучнее, взрослее. И Толька понял, что с этой минуты жизнь начинается всерьез.
Дул холодный ветер. Толька на минутку поставил чемодан на землю, опустил наушники шапки и, снова взяв чемодан, быстро пошел к трамвайной остановке.
Глава четырнадцатая
НОЧЬЮ
Ночь над поселком.
Фонари здесь не стоят правильными рядами, они разбросаны беспорядочно: фонарь тут, фонарь там; один — у трамвайной остановки, другой — над воротами пожарного парка. Единственное освещенное окно — высоко под крышей пятиэтажного дома. Кругом чернота, в черноте местами поблескивают рельсы и немые, спящие стоят дома.
Это час, когда последний трамвай давно прошел. Когда ночная смена на заводе давно заступила. И в Доме культуры, и в кинематографах не осталось никого, кроме ночных сторожей. И гуляки угомонились. И влюбленные не шепчутся в подъездах.
Тихо в домах. Люди спят, и каждый видит свои сны.
Мирзоев провел минувший день хлопотливо.
Утром он возил директора в горком. Директор велел дожидаться, но Мирзоеву подвернулась работа: хорошенькая дамочка попросила подвезти ей швейную машину, и он вез ее к чертям на кулички, на окраину, а дамочка в благодарность пригласила позавтракать, а машина, как выяснилось, шила плохо, а дамочка была прелесть какая хорошенькая, и Мирзоев починял машину и любезничал с дамочкой, а потом гнал свой ЗИС на третьей скорости обратно к горкому, и милиционер остановил его и записал номер, и он чуть не опоздал, — но ему повезло по обыкновению: подкатил к подъезду горкома как раз в тот момент, когда директор спускался с лестницы. Мирзоев вез его на завод и, смеясь, подмигивал своему счастью.
