Аркадий Львов - Двор. Книга 2
Привезли баллон с кислородом, доктор велела пока оставить в коридоре, больные иногда чересчур реагируют. Иона Овсеич то ли услышал, то ли каким-то чудом догадался, сам попросил, чтобы занесли в палату, доктор сказала, особой надобности нет, но дала команду закатить, установили недалеко от изголовья, когда подключили маску, шланг оказался коротковат, пришлось еще придвинуть, больной покорно сносил весь этот шум и возню, наконец, навели порядок, опять наведался завотделением, сам измерил давление, тщательно выслушал, пощупал пульс и громко сказал, что объективно больной должен чувствовать себя лучше.
— Слышите, Дегтярь, — повторил заведующий, обращаясь уже непосредственно к больному, — сейчас вы должны себя чувствовать лучше.
Выйдя из палаты, заведующий незаметно поманил к себе доктора и сказал: надо непременно задержать кого-нибудь из сестер, пусть подежурят возле больного.
Под вечер наступило облегчение, дыхание сделалось ровнее, глубже, сестра разрешила снять маску, хуже не стало, наоборот, было явственное чувство освобождения, от недавнего страха остались лишь глухие отголоски, захотелось обменяться словом, узнать, какая на дворе погода, наверно, во всем уже видны приметы весны, больной вспомнил, что только сегодня утром сам выходил из палаты, побрился у парикмахера, сидел возле открытого окна, любовался улицей, а ощущение было такое, как будто с тех пор минула целая вечность.
Часов в десять пришла доктор, свой неурочный визит мотивировала тем, что надо оформить кой-какие истории болезней, огромная писанина, днем просто физически не успела. Иона Овсеич в ответ грустно улыбнулся, конечно, все прекрасно понимал без дополнительных объяснений, доктор тоже улыбнулась, глаза были добрые, чуть-чуть озабоченные, велела сестре вместо морфина сделать инъекцию промедола, меньше задерживает диурез, пожелала спокойной ночи, еще раз улыбнулась и окончательно попрощалась: до завтра.
Сестра сделала укол, вышла по своим делам, кажется, впервые за целый день Иона Овсеич остался один, в коридоре больные стучали костяшками домино, хлопала дверь женского туалета, чьи-то ноги быстро прошлепали по коридору, загремела металлическая кружка, видимо, набирали из бачка кипяченую воду, хриплый мужской голос закричал, у кого это дрожат руки на самогонку, опять застучали домино, в этот раз целая автоматная очередь, от всех этих звуков складывалась странная картина благополучия, вроде людям наскучило у себя дома и сами решили пересидеть какой-то срок здесь, а потом опять вернуться каждый к себе. Захотелось подремать, вначале что-то внутри сопротивлялось, будто сон — это не просто сон, но в конце концов организм взял свое.
Среди ночи Иона Овсеич несколько раз просыпался, повторялась знакомая реакция, сразу не мог сообразить, где находится, сердце замирало в страхе, проходили мучительные секунды, понемногу успокаивался, на соседней койке спала сестра, слышно было, как похрапывает, однажды подняла голову, спросила, в чем дело, почему больной не спит, он сказал, ничего, пусть спокойно отдыхает, опять послышался негромкий храп молоденькой девушки, звук был приятный, вспомнился, бог знает почему, запах лежалого сена, перед глазами возник пригорок, где-то вдали мирно рокочет трактор, по склонам бродят коровы, у каждой огромное вымя, переполненное, за день, молоком, вечернее солнце посылает прощальные лучи на землю, и вокруг так красиво, так хорошо, как будто нарисовано на картине. Потом, безо всякого перерыва, хотя за окном уже светало, вдруг послышался тревожный голос диктора, назвали имя Сталина и слово за словом стали читать:
— В ночь на второе марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года у Иосифа Виссарионовича Сталина произошло внезапное кровоизлияние в мозг, захватившее важные области мозга, в результате чего наступил паралич правой ноги и правой руки с потерей сознания и речи. Второго и третьего были проведены соответствующие лечебные мероприятия, которые пока не дали существенного перелома. Лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства.
— Сестра, — окликнул Иона Овсеич, — вы слышали, что передавали по радио!
Никто не отзывался, только теперь Иона Овсеич увидел, что он один в палате, не с кем даже поделиться, машинально сделал движение, чтобы подняться с койки, выйти к людям, но тут же схватился обеими руками за сердце, громко вскрикнул, из коридора заглянул больной, хотел немедленно позвать дежурного врача, Иона Овсеич остановился, поманил пальцем к себе и сказал:
— Вы слышали, что передали по радио!
Человек горько вздохнул, опустил голову и прошептал: не дай бог, не дай бог! Сердце буквально жгло от боли, сверху давило на грудь, как будто наступила своим копытом лошадь, пришлось опять надеть кислородную маску, но облегчения не было, уже хотелось кричать диким криком, слава богу, пришла доктор, сделали какой-то укол, боль немного утихла, однако через минуту поднялась такая дикая тошнота, что стало еще хуже, чем от боли.
— Оой! — застонал Иона Овсеич и сорвал с себя маску. — Ой, мне плохо!
Доктор ласково просила успокоиться, сейчас прежде всего требуется покой, но больной не слышал, тогда она приказала сестре надеть на него маску и закричала грубым голосом:
— Дегтярь, прекратите! Вы здесь не один, кроме вас, здесь еще сто больных.
Иона Овсеич зажмурил глаза, в уголках выступили слезинки, и прошептал:
— Доктор, мне так плохо, почему вы мне не верите.
Доктор поправила маску, немного освободила ремешки, чтобы меньше теснило, увеличила подачу кислорода из баллона, спросила, не сушит ли во рту, взяла больного за руку, в нескольких местах нажала пальцами, и сказала сестре, пусть принесет большую ампулу глюкозы, пятьдесят кубиков, попробуем сделать внутривенно.
Вена скользила под иглой, доктор на секунду застыла, как будто прицеливалась, и быстро подала шприц вперед, на дне появился темно-бурый слой крови, сначала он быстро увеличивался, затем, по мере того, как опускался поршень, постепенно исчезал, осталась одна прозрачная жидкость и медленно, отделения к делению, переходила в организм больного.
В обед раздатчица принесла тарелку манного супа, фрикадельки с картофельным пюре и стакан киселя, у порога замешкалась, сестра велела поставить все на тумбочку, раздатчица попросила чистое полотенце, чтобы накрыть, поискала глазами, ничего не нашла, глянула сбоку на больного, махнула рукой и тихонько вышла.
До вечера состояние держалось на одном уровне, не лучше, не хуже. В пять часов пришла Клава Ивановна, первое, что бросилось в глаза, это баллон с кислородом, на тумбочке стоял нетронутый обед, сестра приложила палец к губам, но старуха уже села на кровать, взяла больного за руку и громко спросила:
— Дегтярь, что с тобой такое? Это я, Малая.
Иона Овсеич в ответ повернул голову, из-под век виднелись узкие, белесые, как бельма, полосочки, Клава Ивановна секунду-другую всматривалась в лицо и сама догадалась:
— Сердце?
Сестра выждала момент, когда больной закрыл глаза, и произнесла одними губами: инфаркт. Старуха вздрогнула, словно от икотки, выпрямилась, застыла в этой позе, чуть-чуть двигалась нижняя челюсть. Иона Овсеич приоткрыл глаза, по взгляду было ясно, что все прекрасно понимает и сознает, поднял руку, видимо хотел снять маску и что-то сказать, но успели остановить.
— Дегтярь, — старуха уже пришла в себя и взяла вожжи в свои руки, — лежи спокойно, теперь я сама будут сидеть возле тебя.
Внезапно распахнулась дверь, на пороге появилась Ляля, глаза были просто безумные, счастье, что больной не мог видеть. Клава Ивановна поднялась навстречу, взяла за руку, как маленького ребенка, вывела в коридор и категорически запретила заходить в палату.
— Ой, мамочка, — завыла Ляля, — он умирает!
— Дура! — рассердилась Клава Ивановна. — Набитая дура!
— Ой, — ничего не хотела слышать Ляля, — он умирает!
— Орлова, — еще больше рассердилась старуха, — иди и не мешай здесь людям работать. Иди по-хорошему, пока я не позвала санитаров.
Ляля спустилась вниз, под лестницей стояли длинные скамьи без спинок, она села, прислонилась к стене, уткнулась взглядом в цементный пол и так просидела до семи часов. Закончилось посетительское время, гардеробщица сказала, пора уходить, Ляля вдруг вскочила, сунула ей в карман рубль и, не говоря ни слова, помчалась наверх, в отделение. У палаты она остановилась, чтобы перевести дыхание, ноги буквально подсекались от страха, наконец, немного овладела собой, но едва отворила дверь и опять увидела этот страшный баллон, эту маску на лице, все внутри перевернулось, как полоумная бросилась на колени, схватила больного за руку и стала покрывать поцелуями. Получилось так неожиданно, что Клава Ивановна не успела реагировать, больной сам вырвал руку и сделал пальцами знак, чтобы немедленно удалили. Старуха с трудом заставила ее подняться с полу, несколько раз повторила, какой позор, в стране такое горе, заболел Сталин, люди, здоровые, хворые, дети, все подряд, из последних сил держат себя в руках, а Ляля Орлова в это самое время позволяет себе распускать нервы и устраивать дикие истерики!
