Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан
— Что ты ему ответил?
— Я?.. Сказал, что это больше зависит от Людки, чем от меня.
— От Людки? По-твоему, на Людку можно взвалить все, что положено нести обоим? Пусть Людка все тащит сама?
— Что все? — спросил Марк. — Ты говоришь это так, будто в чем-то меня обвиняешь.
Людмила покачала головой.
— Нет, Марк, я ни в чем тебя не обвиняю. — Она подошла, положила руки ему на плечи, улыбнулась. — Ну, чего ты такой хмурый, Марк? Я чем-нибудь обидела тебя?
Марк осторожно снял ее руки, сказал:
— Я хочу во всем разобраться. До конца. И ты мне все должна объяснить. Все, ничего не скрывая.
— Но это не так просто, Марк… Раньше я, признаюсь, осуждала тех девушек, которые «день с ним, ночь с ним — и по разным домам…». Что-то казалось мне в поведении таких девушек нечистым. Понимаешь, таких!
Людмила дважды подчеркнула слово «таких».
«Она и себя презирает», — с отчаянием подумал Марк.
А она думала: «Боже, неужели Марк ничего не понимает? Увидел бы он, какие взгляды бросает на меня Марина! Сочувствие ее — словно отрава: и выпил бы, да уж очень горько».
Марина… Если бы только одна Марина… Людмила вспомнила, как несколько дней назад она совсем случайно услышала разговор, который словно все перевернул в ней, и она долго не могла избавиться от ощущения, что ее ктото отхлестал по щекам.
…У них в это время был перерыв. Они вышли из трюма сейнера на палубу и расположились за надстройкой завтракать. У Людмилы с утра побаливала голова, есть не хотелось, и она, через силу проглотив стакан молока и полбулочки, сказала:
— Вы продолжайте, девчонки, а я пройдусь по берегу.
Обойдя надстройку, она уже направилась было к трапу, но, заглянув в рубку, обнаружила там книжку, которую видела у Ларисы Беляевой. «Что это она читает?» — подумала Людмила и, присев на скамейку, развернула книгу. Вальтер Скотт, «Эдинбургская темница»…
Она начала перелистывать страницы и незаметно для себя зачиталась. Вернул ее к действительности голос Зои Плетневой — счетовода доков.
— Да, девочки, — говорила она, — бабья любовь такая… Вот и ваша королева-недотрога развенчалась и ничегошеньки от того, что она проповедовала о чести там разной и тому подобное, не осталось. Винить, конечно, ее нельзя, но…
— Ты, собственно, зачем сюда пришла? — оборвала ее Лариса Беляева. — По делу или посплетничать?
— А какая тут сплетня! — сказала Плетнева. — Будто сами ничего не видите… Да вы не думайте, девочки, что я это со злом говорю, боже упаси. Мне жалко ее, честное слово, жалко! С кем из нас такое случиться не может? Все мы одним миром мазаны…
— Ты-то особым «миром» мазана, — сказала Лариса. — К морячкам льнешь, как муха к меду. Каждую неделю меняешь… Зачем пожаловала, спрашиваю?
— А ты не кричи на меня! — вспыхнула Плетнева. — Подумаешь, адвокатша!
— Слушай ты, конторская крыса! — сказала Инна Ляшко. Сказала таким тоном, что Людмила подумала: «Она может ее ударить». — Ты понимаешь, что такие, как ты, Людкиного и ногтя не стоят? Понимаешь или нет? Гадина паршивая! Если ты еще где-нибудь болтнешь такое о Людке…
…Сейчас Людмила вспомнила этот разговор, хотела рассказать Марку. И не рассказала. Не нашла в себе сил для этого…
Но Марк и без того давно все понял.
— Людка! — говорил он, подхватив ее на руки. — Людка, как же я раньше не думал об этом! Как я мог вот так…
— Отпусти меня, медведь, — попросила Людмила. — Сумасшедший. Хочешь поломать мои кости? Отпусти, слышишь?
— Не отпущу. Тебе не больно. Тебе хорошо, я это чувствую. Хорошо, правда?
— Правда.
Разве с ним бывает нехорошо? И разве можно привыкнуть к этому необыкновенному чувству, когда ты забываешь обо всем на свете и тебе ничего не надо, лишь бы ощущать силу вот этих рук, горячих и беспокойных, видеть близко вот эти глаза, тоже горячие и беспокойные… «Такая уж наша бабья доля: влюбишься — и конец!»
Марк остановился, потом подошел к креслу и опустил на него Людмилу. Что он надумал сейчас? Может, вытащит из кос заколки, разбросает ее волосы и станет перебирать их, все время спрашивая: «Тебе не больно?»
А еще он очень любил приказать ей закрыть глаза, сам тоже закрывал и требовал, чтобы она поцеловала его в губы. Они обязательно сталкивались носами, и Марк хохотал так, будто все это было невесть как смешно.
— Знаешь, что я надумал? — спросил Марк.
— Не знаю.
— А ты подумай. Попробуй отгадать.
— Хорошо. Попробую. Ты сейчас принесешь «малаги» и маленький торт. Мы придвинем к креслу стол и начнем пировать.
— Фыо! — свистнул Марк. — Совсем не то. Хотя… Это вторая половина программы. А первая?
— Не тяни, Марк. Давай выкладывай, что ты надумал.
— Одевайся. Мы идем.
— Далеко?
— Очень.
— Куда же?
— Очень далеко, — повторил Марк. — Совсем в другую жизнь.
Людмила засмеялась:
— В сказку?
— Сказки оставим для детей. «Жил-был старик, жилабыла старуха…» На чертей нам это нужно? Мы с тобой не скоро состаримся… Да одевайся же поживее, не на похороны собираемся! Где твой паспорт?
— Все ясно, — сказала Людмила. — Наверное, мне надо было бы сейчас выразить сперва чувство «неподдельного» изумления, потом для эффекта растеряться и уже в самом конце спектакля повиснуть у тебя на шее и воскликнуть горячим шепотом: «Ах, Марк!.. Все это так неожиданно!..» Но…
— Но ты не станешь этого делать потому, — сказал Марк, — что все значительно проще. Да?
— Нет. Я не стану этого делать потому, что все значительно серьезнее. Зачем же притворяться? Разве то, что ты собираешься делать, для меня неожиданность? Все это время для других я была «такой» девушкой, но для себя я была сама собой. Когда мой внутренний голос спрашивал у меня: «Кто ты теперь есть, Людмила?», я всегда отвечала: «Я — жена Марка…»
Он подумал: «Сколько я ни проживу, я никогда этого не забуду. Никогда абуду, как ты поверила в меня!»
Марк взял ее руки и поцеловал. Сначала одну, потом другую. И отошел к окну. Постоял, потом тыльной стороной ладони провел по лбу. «Спокойнее, старик. Разве ты не знаешь свою Людмилу? Знаешь. И все-таки каждый раз открываешь в ней что-нибудь такое, чего еще не ведал. Узнаешь ли ее когда-нибудь до конца? Пожалуй, нет. И это хорошо… „Кто ты теперь есть, Людмила?“ — „Я — жена Марка…“»
5Это было воскресенье. Они взяли такси и поехали за Стеной.
— Самый надежный свидетель, — сказал Марк Людмиле. — Если кто-нибудь из нас сплутует, Степа изречет: «Чтоб тебя сожрали волки! Ты — Вынукан!» И это будет самый жестокий приговор.
— Ты не станешь его обжаловать? — засмеялась Людмила.
— Я не собираюсь плутовать, — ответил Марк. — Надеюсь, что и другая сторона…
— Молчи! — Людмила приложила ладонь к его гу бам. — Молчи, Марк. Обойдемся без этих плоских шуточек.
Степа встретил их не то чтобы холодно, но не выказал и особой радости. Приехали в гости? Ну что ж, заходите. В тундре гость, даже если он и не ахти какой друг, — почетный человек. А Степа Ваненга живет по обычаям тундры. Самовара у Степы, правда, нету, но есть коньяк — «городская цивилизация», как говорит вахтер старик Спиридоныч.
— Выпьем?
— Выпьем, — сказал Марк. И прошипел в Степино ухо: — Ты хоть бы улыбнулся гостье, темнота!
Степа посмотрел на Людмилу, без улыбки сказал:
— Хи-хи. — И, почувствовав, что этого недостаточно, добавил: — Ха-ха.
Людмила поклонилась.
— Благодарю вас. — И Марку: — Переведи, что говорит сын тундры. Я не сильна в ненецком.
Марк сказал:
— Он говорит, что рад тебя видеть. И что восхищается твоим белым платьем. И еще просит тебя быть в этой келье хозяйкой, он хочет, чтобы за ним поухаживали.
— С удовольствием.
Людмила взяла Степу за плечи, подтолкнула его к Марку.
— Посиди, я сама. У тебя что — коньяк? Хорошо. Где стаканы? Боже, свиньи и те не стали бы пить из таких стаканов. Сплошная грязь. А на закуску, конечно, треска в томатном соусе? Великолепно.
Степа растерянно стоял в сторонке, наблюдая, как Людмила ловко накрывает на стол. Черт, а не Людка! Тарахтит, будто сорока. А платье на ней и вправду шибко красивое, и сама она красивая… И не обидчивая. Скорее бы женился на ней Марк Талалин, гляди — Саня Кердыш забывать бы маленько начал. Теперь все равно дело кончено: вон какими глазами Людка на Марка поглядывает. Бог для нее теперь Марк Талалин, вот что!
— Прошу за стол, — через несколько минут сказала Людмила. — Садись, Марк Талалин. А ты, сын тундры, подожди. С такими патлами за стол не садятся. Марк, дай расческу. Не крути головой, Степка… Вот так. Не парень, а загляденье. Можно тебя поцеловать, Степа? Спасибо… Даже дух захватило.
