Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Глянув в окно, Гранька оповестила:

— Профессор чешет. Слышь, Нина, в нашей бригаде профессор. Анатом. Простецкий дядька. Ты его не стесняйся.

Гранька явно покровительствовала Нине.

Профессор — коренастый крепыш, бритоголовый. Ни бороды, ни усов. Взглянув на Нину поверх запотевших стекол пенсне в золотой оправе, сказал:

— Откуда вы, прелестное дитя?

Гранька принялась рассказывать: «вместе играли»… «бабушка у нее знаете какая»… «Нина девять верст оттопала и не побоялась…»

— А вы, Виталий Викентьевич, побоялись бы?

— Я охотник.

«Но все-таки, — подумала Нина, — где же Зорин? Может быть, он и на вечер вопросов и ответов не придет? Мне, конечно, все равно, но уж если обещал…»

— А чего вы Зорина с собой не привели? — напала на профессора Гранька. — Что он такое делает, что даже про жратву забыл?

— Составляет с этой высокой учительницей план политмассовой работы.

Нине внезапно стало грустно: позвал на вечер, а сам…

— С высокой? — спросила Гранька. — Вот уж пусть какая она расхорошая, а в нее не влюбишься, такая она страхитозина.

— Неправда, в ней есть шарм, — почему-то покраснев, вступилась за учительницу Маруся.

— Все французишь? — возмутилась Гранька. — И откуда у тебя цирлихи-манирлихи берутся? Происхождения ты пролетарского, а послушаешь, так можно подумать, что мадам Бовари.

— Происхождение пролетарское ни при чем. — Маруся одернула портупею. — Почему ты считаешь, что культура речи — частная собственность потомственных дворян? А потом ты же знаешь, что наша ячейка объявила поход против словесных паразитов.

— Буза, — отмахнулась Гранька.

Все невольно засмеялись, громче всех хохотала Гранька.

Стукнула входная дверь. Девушки насторожились.

— Однако вас заждались, — сказала за перегородкой хозяйка.

Нина заметила: Маруся украдкой глянула в зеркало, поправила волосы. «Неужели?..» Но она не успела додумать: в дверях стоял Зорин. Он отыскал Нину глазами.

— Выспались?

Нина молча кивнула, удивляясь и радуясь своему внезапному волнению.

Зорин скинул кожаную куртку и буденовку, и Нина про себя ахнула — на голове у него целый сноп золотой соломы. Он расчесал сноп собственной пятерней. Маруся, улыбаясь, протянула ему гребенку.

— Ну как, девчата, шамовка готова?

За столом, уплетая картошку с квашеной капустой, много смеялись, даже Маруся повеселела. Под конец ужина не обошлось без спора. Зорин сказал:

— Виталий Викентьевич, вы вчера замечательный доклад сделали.

— Слова, слова… — покачал головой профессор.

Маруся сразу прицепилась:

— Вы считаете антирелигиозную пропаганду бесполезной?

— Во всяком случае, малоэффективной.

— А что эффективно? — встрепенулся Зорин.

— То, что делает сия молоденькая барышня, — сказал профессор.

Нине было и лестно и неприятно, что он назвал ее барышней. Небось Марусю не назвал бы.

— Вот видите, — сказал Зорин и легонько коснулся ее руки.

Он сидел рядом. Нине от этого дружеского прикосновения стало жарко и безотчетно весело.

— Ясное дело: пока крестьяне неграмотные, их трудно отвернуть от религии, — сказал Зорин.

— Видите ли, борьба с религией значительно сложнее, чем мы это себе порой представляем. Читать доклады — все равно, что бросать щепку в море — ее тут же выбрасывает обратно.

— Что же вы предлагаете? — спросила Маруся.

— Надо, чтобы деревня окрепла экономически, чтобы мужик не боялся завтрашнего дня, чтобы освободился от надежды лишь на господа бога.

— Что-то очень туманно, — сказала Маруся.

— К сожалению, очень ясно. Почему мужик идет в церковь? Каких он благ для себя вымаливает? Два блага: урожая и здоровья. Надо устранить первопричину…

— То есть? Болезни еще долго будут существовать и неурожаи, конечно, — сказала Маруся.

Похоже, что она сердится.

— Ешьте вы картошку, — вмешалась Гранька. Ей, по-видимому, надоел серьезный разговор. — Остынет же!

— А я понимаю, — неожиданно для себя сказала Нина.

Все оглянулись на нее. Отступать было поздно.

— При коллективизации крестьяне не будут бояться неурожая, — сказала Нина и, заметив одобрительный кивок Зорина, смелее продолжала: — Если везде будут больницы, они пойдут не в церковь молить о здоровье, а в больницу. Я сюда шла с одной девушкой, Стешей, моей ученицей. У нее мать больна, возили в город в больницу, Но там не оказалось мест. Вот мать и отправила Стешу в Верхне-Лаврушино отслужить молебен за ее здоровье. А еще они хотят поискать знахарку.

— Вот видите, факты упрямая вещь! — заметил профессор.

— Здесь есть фельдшер, — сказала Маруся, — разве ты не знала?

— Можете представить, у того фельдшера вторую неделю запой. Но вообще-то бабы говорят, что лечит он не хуже докторов. — Гранька пропела: — Пьет дена-ту-у-урку заместо кваса-а-а-а.

— Религии нужно противопоставить культуру, — профессор всем корпусом повернулся к Зорину и, склонив голову набок, приготовился слушать. И, так как тот молчал, спросил: — Вы со мной, Виктор Иванович, не согласны?

— Как сказать? Возьмите Англию. Культуры ей не занимать. А религия там процветает. Религия процветает там, где это выгодно господствующему классу. Как хотите! Но я верю, что слова действуют. Вот Ленин умел же бороться! Ему верили, что революция победит. Его слова действуют.

— Эко, батенька, куда метнули, — такие умы, как Владимир Ильич, рождаются раз в века. Я утверждаю, что нужны более действенные средства. Но ежели хоть одному человеку то, что я говорю, заронит в душу сомнение, я готов читать лекции и доклады денно и нощно. Уж я-то знаю, как попы калечат души.

— Пора, товарищи, — спохватился Зорин. Он взглянул на Нину. — Вы пойдете с нами?

— Что за цирлих-манирлих? — возмутилась Гранька. — Подумаешь, не будет же она здесь одна сидеть. Одевайся, Нина.

В Народном доме Зорин потянул Нину за рукав.

— Идемте с нами на сцену, включайтесь в нашу бригаду.

— Говорите мне «ты».

— Ты тоже, — сказал он.

— Хорошо, я буду говорить тебе «ты».

Ничего, кажется, необыкновенного они друг другу не сказали и все-таки сказали. Его взгляд как бы говорил: «Ты очень славная», а она ответила взглядом же: «Ты тоже».

В углу Народного дома пылала огромная, неуклюжая железная печка. Две висячие керосиновые лампы-«молнии» — одна на сцене, а другая посреди зала — все же плохо светили. Народу набилось столько, что не закрывалась дверь. Ребятам места на скамейках не хватило, и они расположились на полу у сцены.

Нина устроилась на скамейке в глубине сцены и с любопытством наблюдала за ребятами. Они, показывая пальцами, громко переговаривались:

— Энтот, в кожане, комиссар!

— А где у него револьверт?

— Может, он его под кожаном прячет. Станет он всякому револьверт казать.

— Гляди-ка, баба, а курит. Видать, тоже комиссарша. Ремней-то сколь.

«Комиссарша, конечно, Маруся», — мысленно отметила Нина.

— Глянь, а энтот, энтот, — не унимались мальчишки, — голова голая, как пузо.

Настроение у Нины приподнятое, как в праздник, хотелось, чтобы время шло как можно медленнее. Она с удовольствием слушала лекцию профессора, хотя с детства знала, что гром и молния отнюдь не силы небесные. Как все просто и понятно объясняет профессор!

— Ты будешь выступать? — тихонько спросил Зорин Нину.

— Нет, что вы! — испуганно произнесла Нина, вспомнив свой провал на собрании в Лаврушине.

— Опять «вы»?

— Ты, — сказала она, улыбаясь.

…Разве можно определить, когда зарождается любовь? Почему вдруг все — взгляд, улыбка, слово — приобретает совсем новое и такое важное значение?

— Зорин, веди собрание, — в сдержанном шепоте Маруси разве чуть-чуть прорвалась досада. На Нину она не смотрела.

И снова Нину уколола догадка: строгая, суровая Маруся тоже…

Зорин пересел к столу и объявил выступление Маруси. Как ни старалась Нина с особым вниманием слушать, но Марусины гладкие книжные фразы, минуя Нину, опрокидывались в зал. Не поворачивая головы к Зорину, каким-то боковым зрением Нина видела каждое его движение. Вот он вытащил из пачки, лежащей на столе, папиросу, повертел и положил перед собой. Вот погрозил мальчишкам, затеявшим возню. Потом он вышел за кулисы покурить, Возвращаясь, шепнул ей:

— Садись за стол, а то спряталась в угол, как Золушка.

Он посадил ее рядом с собой.

— Пиши протокол, — взяв протокол у Граньки, положил его перед Ниной и громко объявил, что слово для ответа на вопросы предоставляется товарищу Никифоровой.

— Вот тут одна гражданочка хочет знать, — Гранька помахала чистым листком бумаги, — можно ли присыпать землей рану? Отвечаю: которые несознательные хотят умереть — можно.