Юрий Васильев - «Карьера» Русанова. Суть дела
— А я думаю, что лучше погибнуть в бушующем море, чем захлебнуться пищей, — сказала Оля.
— Да, да, конечно, — снисходительно заметила Лена. — Белеет парус одинокий, и все такое… Со стороны да по рассказам — это одно, а когда сама видишь — это очень страшно, поверь мне. Ты даже побледнела. Ты, Оленька, наверное тоже очень впечатлительная, девочки в вашем возрасте…
— Я не впечатлительная! — громко сказала Оля. — Собирались пластинки слушать. Я поставлю? — Она обернулась к Вере. — Посмотри, какие старые, даже язык не повернется назвать их дисками.
— Это ты хорошо сказала, — поддержал сидевший рядом Пряхин. — Язык не повернется. «Диск Клавдии Шульженко», например. Не звучит. У нее могли быть только пластинки. — Он открыл патефон и стал крутить ручку. — А ты, оказывается, геройский человек, Верочка. Как юная партизанка. Мужика выволокла.
— В состоянии аффекта, — пояснила Лена. — Мне потом врачи сказали, что в состоянии аффекта и не такое можно.
— Вот именно, не такое. Некоторые, например, в состоянии аффекта совсем в другую сторону драпают, а чтобы под поезд лезть… — Внутри патефона что-то гулко треснуло. — Все, граждане! Сеанс отменяется, авария. Ветерану пора в капиталку.
— Это вы зря, — улыбнулся Гусев. — Дайте-ка мне, я его оживлю. Пружина просто соскочила.
— Реанимация, — сказал Черепанов. — Оживляем, чтобы позабавиться… Скажите, Лена, вы не помните, как его фамилия?
— Чья? — не сразу поняла Лена. — Мужчины того? Откуда же… Так все быстро случилось.
— Тем более все такие впечатлительные, — сказала Оля. — А вы, Сергей Алексеевич, наверное, больше всех.
— По-моему, ты грубишь, — тихо заметил Гусев.
Черепанов на ее слова внимания не обратил.
— А вы все-таки попытайтесь вспомнить, — настаивал он. — Может, потом слышали?
— А в чем дело? — тревожно спросила Лена. — Ничего больше мы никогда не слышали.
— Так я вам скажу. Липягин его фамилия, Иван Липягин. Я же его знаю. Пьянь подзаборная! Вот он как, оказывается, все повернул!
— Да что ты, в самом деле, — сказал Гусев, отрываясь от патефона. — Там как раз наоборот было. И не пьет Липягин, не выдумывай.
Все повернулись к Черепанову.
Что ему было сейчас до Липягина, до случайно мелькнувшего в его жизни человека, невесть куда, казалось бы, сгинувшего, но вдруг, как обвал, прорвалась в нем старая неприязнь ко всему, что было связано с прошлым, к брату, предавшему их с матерью, к артели, где он вынужден был загребать деньги, к этому чистоплюю, который от зуботычины пополам сломался, — помнит он его у ларька, опухшего, со стеклянными глазами, — и эта неприязнь обернулась сейчас личной ненавистью, благо было на кого излить…
— Ну прохвост! И ведь как ловко все просчитал, на сто ходов вперед! Девочка уехала? Вот и нет свидетелей. Да и кто проверять станет, у нас героизм в чести, я завтра же…
— Замолчите! — вдруг закричала Оля. — Сейчас же замолчите! Перестаньте! — голос ее сломался, задрожал. — Сергей Алексеевич, я очень прошу… — Она вся подалась вперед, вцепилась руками в скатерть — казалось, сейчас рванет ее на себя. — Зачем же вы так, Сергей Алексеевич? — совсем тихо сказала она. — Вы же… умный человек. Зачем вы…
Она хотела добавить что-то еще, но не смогла, перехватило горло.
— Оленька, милая, что с тобой! — Ксения Борисовна ужасно растерялась. — Успокойся, не надо. Я уверена, тут какое-то недоразумение…
— А в чем все-таки дело? — не унималась Лена. — Что-нибудь произошло?
— Тихо! Всем тихо! — властно сказал Пряхин. — Сергей, ты где находишься? — голос его был жестким. — Ты что несешь? Свои внезапные озарения ты мог бы проверить более корректно, а не слюной брызгать. — Он обернулся к Ксении Борисовне. — Примите мои глубокие извинения.
Черепанов растерялся. Что произошло? Он всего-навсего разоблачил самозванца. Ну, может быть, голос повысил, так ведь понять можно, любой возмутится. И почему Оля так болезненно восприняла? Она закричала, как будто ее ударили. Он вопросительно посмотрел на Гусева: тот сидел, сжав губы. «Не понимаю. Что-то я, наверное, сделал не так. Или не вовремя. Ладно, черт с ними, вон все какие смурные».
— Прошу меня извинить. Знаете… Столько лет прошло, возможно, я все перепутал. — Он залпом выпил полный фужер кислого до ломоты в скулах фирменного напитка Ксении Борисовны. — Фу! Прелесть какая, — сказал он свирепым голосом. — Вечер продолжается, будем слушать романсы, Володя уже музыку починил…
Вера потянула Олю за рукав.
— Бабка на меня обижается, говорит, я не восприимчива. Что мне теперь, притворяться? Пошли на улицу.
— Пошли…
Они сели на скамейку возле крыльца.
— У нас когда гости собираются, меня за стол не пускают, — сказала Вера. — Говорят: взрослые люди, взрослые разговоры, не для твоих ушей. А если бы я на кого так окрысилась, мне бы отец точно подзатыльник дал. — Она с любопытством посмотрела на Олю. — Ты чего на него так?
— Это у нас семейное. Не обращай внимания.
— Бывает… Мамочка у меня тоже хороша, любит эту историю рассказывать и всегда делает вид, что переживает. Наверное потому, что жизнь у нее скучная, а тут — приключение… Знаешь, этот дядька был, по-моему, просто пьяный. У него в кармане бутылка разбилась, он осколками поранился. — Она вздохнула. — Интересно, живой хоть остался?
— Он умер, — сказала Оля.
— Ты откуда знаешь?
— Знаю… Тот человек, который карабкался, умер. Давно умер… Но все равно ты его спасла, а он об этом даже не знал.
— Странная ты какая-то. Скрытная. А я все рассказываю, чего и не надо.
— Я не скрытная, — усмехнулась Оля. — Просто у меня переходный возраст. Так говорит моя тетка, она умный человек, ей надо верить. Затянувшийся переходный возраст…
Домой они шли пешком — через весь город.
— Это, конечно, совпадение, — сказал Гусев. — Не переживай. Мало ли таких случаев, вон сколько людей под поезд попадают.
— Не надо, папка. Ты же понял, что это правда. И Черепанов понял. Иван Алексеевич мне сам рассказал, когда я ему твою записку относила. Он хотел под поезд броситься… — Ей снова стало трудно говорить. — Тут все так…
— Не будем больше об этом, Оленька.
— Не будем. Только он ни в чем не виноват. — Она сжала отцу руку. — Ты ведь веришь, что он не виноват?
— Я тебе верю, — сказал Гусев. — Всегда верю…
34
…В цехе было темно и холодно. Гусев щелкнул выключателем, вспыхнули лампы, высвечивая длинные ряды станков, похожих… Как-то даже определения не подберешь, подумал он. Строгая математическая фантазия, воплощенная в металле формула целесообразности и порядка, отливающая синевой геометрия блоков, в недрах которых шла невидимая глазу работа, и лишь суставчатые руки манипуляторов время от времени погружались в недра машин.
Басов вынул крохотную детальку, положил в карман и вместо нее вставил новую.
— Чепуха, — сказал он. — Диод сгорел.
— Какая же чепуха, — возмутился Гусев. — Второй случай за год! Осторожней!..
Стремительно несущийся автокар едва не сбил Басова с ног, но в последний момент резко затормозил, проворно юркнул в сторону и побежал дальше, еще стремительней.
— Видал? — кивнул ему вслед Гусев. — Это он наверстывает непредвиденную остановку. Секунды даром не потеряет. Одно слово — робот!
Откуда-то сбоку неслышно появился человек в синем комбинезоне. «Откуда здесь посторонний?» — недовольно подумал Гусев, но не успел ничего сказать, потому что человек спросил:
— Как у вас тут люди работают? Темно, холодно. — Он принюхался. — Запах какой-то…
— А у нас тут люди не работают, — сказал Басов. — Разве не видите? Это полностью автоматизированная линия.
— Совсем никого? Ни одного человека в цехе?
— Ни одного.
— А брак у вас бывает?
— В каком смысле? — переспросил Гусев: слово было знакомым, но за давностью он не мог его вспомнить.
— В таком смысле, что начали вашу продукцию эксплуатировать, а она барахлит.
— Почему она должна барахлить? Мы работаем грамотно, по выверенной технологической схеме.
— Грамотно — это мало, — строго сказал человек в синем комбинезоне. — Что — никто не халтурит? Не отлынивает? Не сачкует?
— За пультом управления стоит Николай Данилович Басов, который этих слов отродясь не слышал.
— Какой молодец! На нем одном все держится?
— У меня еще несколько человек, но все они тоже Басовы, — сказал Гусев, удивляясь, почему он до сих пор терпит этого назойливого типа. — А тех, которые не Басовы, мы давно уволили.
— Ну а смежники, например? Не подводят?
— С какой стати они должны нас подводить?
