Николай Иванов - Разговор с незнакомкой

— Да… но минных полей как будто бы нет, — проговорил Кирсанов.

— Плохо дело! — раздался во вновь наступившей темноте голос дозорного Артищева. — Впереди, за кустарником, ручей.

— Как же мы его проглядели? — недовольно спросил Прибытков.

— Аллах знает… — ответил Артищев. — Вообще-то, может, он короткий.

— А может, есть обход? — предположил подползший Кружилин. — Иначе надо форсировать… а как?..

— Какая ширина ручья? — спросил Прибытков.

— Метра четыре… — Кружилин кашлянул, прикрывая рот рукавицей. — Вымокнем вконец, а ползти еще метров триста, не меньше.

— Где-то здесь у них проволочное заграждение, — вспомнил Прибытков. — Мы же его с НП видели… стало быть, проволока протянута позади ручья или упирается в него.

— Все в порядке, братцы… — Кирсанов буквально выкатился из темноты. — Ручей как сквозь землю провалился.

— Может, и правда под землю… — Артищев не договорил. Спереди из темноты и откуда-то сверху громкой чеканной очередью ударил крупнокалиберный пулемет.

— Только бы не из миномета… — глухо проговорил Кирсанов, когда смолкла на мгновенье стрельба. И точно дьявол в преисподней услышал его слова: справа и позади разведчиков заухали, засвистели мины. Стоило прекратиться свисту, вновь рокотал пулемет, и казалось, что в ночи разразилось какое-то сатанинское огненное состязание. И не было возможности ни приподнять головы от земли, ни шелохнуться…

Когда все стихло, долго еще продолжало казаться, что в тишине дрожит и давит на уши воздух.

Порывом ветра до разведчиков донесло человеческие голоса, обрывки невнятно сказанных фраз.

— Что за язык — не поймешь… — вздохнул Прибытков. — Ротгольца бы сюда!

— Лопочут чего-то, может, смена карауля… — Кирсанов не успел договорить. Тишину разорвал протяжный, надрывающий душу собачий вой.

— Вот тебе и на… — Кружилин выругался, вытряхивая из-за воротника землю. — Шестиствольный вроде.

— Точно, — подтвердил Прибытков. — Сами немцы называют этот миномет «собакой Гитлера». Воет почище волка. Но до «катюши» ему далеко…

Мины разорвались далеко за нашим передним краем, в тылу.

— Вперед! — решительно скомандовал Прибытков.

Кружилин и Артищев исчезли в темноте. Рассредоточившись, за ними двинулись остальные.

Прошли какие-то считанные минуты, и вновь рядом с командиром упал вынырнувший из темноты Кружилин. И сразу же справа от разведчиков послышалась громкая отчетливая речь. Кого-то окликали или звали к себе буквально в двух-трех десятках метров от них.

— Замри… — только и успел шепнуть Прибытков.

— Хальт! Вер да? — хрипло прокричали в темноте.

Взвившаяся ввысь ракета высветила бруствер и черный зев небольшого окопа с единственным ходом сообщения. Находившийся ближе всех к окопу Иван Артищев выхватил противотанковую гранату. Прибытков рванулся было к нему, пытаясь остановить, но опоздал. Граната разорвалась на бруствере. И в ту же секунду звук взрыва перекрыл с утроенной силой завизжавший немецкий миномет. От окопа доносились крики, но трудно было что-либо разобрать. Возле наших позиций, за нейтральной полосой, рвались мины, вторя им, снова заработал в стороне крупнокалиберный пулемет.

Вслед за Артищевым к окопу бросились Кирсанов и Прибытков, Бондарь и Кружилин метнулись вправо, стремясь подойти к ходу сообщения с тыла.

В меркнущем свете догорающей ракеты Прибытков успел увидеть троих, четвертый, поверженный, лежал под ногами Артищева. Рослый фельдфебель трясущимися руками рвал затвор своей винтовки, возле его ног, скорчившись, в испуге прикрывая голову рукавом, сидел унтер-офицер. Кирсанов и Артищев бросились к ним. В это время второй унтер-офицер, находившийся ближе к ходу сообщения, вскочив на бруствер, короткой очередью полоснул по окопу из «шмайсера» и бросился наутек. Бондарь, выпустив из рук автомат, схватился за плечо.

— Черт! — выругался Прибытков, подхватывая под руку Бондаря. — Кто мог подумать, что у них тут боевое охранение, в двух шагах от нейтральной…

Кирсанов, подмявший под себя фельдфебеля, барахтался на дне окопа, Кружилин и Шаврин буквально за шиворот тащили из окопа унтер-офицера. Вцепившись зубами в руку Кружилина, тот яростно отбивался.

— Идти сможешь? — спросил Прибытков Бондаря и, не дождавшись ответа, подтолкнул его к брустверу.

Заработали пулеметы на всем участке фронта, от десятков ракет стало светло, как днем.

Замерев на мгновенье, Прибытков высунулся из окопа и тут же скомандовал:

— Отходим! Бросить все, в бой не ввязываться!

Выбравшись из окопа, он подал руку Бондарю. С другой стороны того подхватил подбежавший Шаврин.

— Порядок, командир, — запыхавшись, проговорил он. — Фриц, что стрелял, с испугу побег в нашу сторону. Лебедев наперерез ему кинулся — не упустит!

…Они бежали вдоль ручья. Падали, в воронках, в жидкой грязи с осколками льда ждали, когда между вспышками ракет на секунду-другую наступит тьма. Это были поистине считанные секунды, позволявшие разведчикам переметнуться от воронки к воронке или пригорку и замереть в напряжении перед следующим коротким броском.

Возле разбитой самоходки наткнулись на Ивана Лебедева. Его огромный кулак был обмотан веревкой, вторым концом которой были связаны руки унтер-офицера, что стоял в метре от него, притулившись к гусенице.

— На поводке, Ванюш?.. — хмыкнув, спросил Кирсанов.

— Хитлер капут! — прохрипел пленный, отшатнувшись от рассматривающего его Бондаря.

— Ложись! — выкрикнул Прибытков, успев оттолкнуть унтер-офицера от самоходки.

Мины рвались, что называется, в двух шагах, осколки, визжа над головами разведчиков, дробно бились в искореженный металл самоходки. Комья мерзлой земли, взметнувшись в воздух, тяжелым градом опускались на головы разведчиков.

Внезапно фашистский ротный миномет замолчал.

— Все живы?.. — спросил Прибытков, помогая Лебедеву оторвать от земли дрожащего унтер-офицера.

Через час унтер-офицер 2-й венгерской горнострелковой бригады сидел в подвале дома, где располагался разведотдел дивизии. На вопросы, задаваемые капитаном Ротгольцем, он отвечал невнятно или молчал, напряженно ссутулившись.

— Ну, что он там лопочет, Андрей? — не выдержал майор Филатов, собирая с соседнего стола разложенные листки донесений.

— Понимаешь, никак не могу с ним договориться. По-немецки он, можно сказать, ни в зуб ногой…

И вдруг Ротгольц, резко повернувшись к пленному, заговорил. Унтер-офицер оживился, вздохнул и стал отвечать.

— Это по-каковски же ты с ним? — удивился Филатов.

— Пытаюсь по-фински… — замялся Ротгольц. — Пацаном еще немного натаскался на даче. Раньше-то их под Ленинградом много было…

— Так он же венгр! — недоуменно пожал плечами Филатов.

— Их языки в одну группу входят — в угро-финскую. Много общего.

— И что он толкует?

— Коммунистов хвалит и ругательски ругает фюрера.

— Знакомая песня.

Унтер-офицер, будто почувствовав, что ему не доверяют, торопливо заговорил, активно помогая себе жестами и мимикой.

— А сейчас он про что? — спросил старший лейтенант Прибытков, сидевший на скамье у входа вместе с Артищевым и Лебедевым.

— Насколько я понял, он утверждает, что сам побежал к нам сдаваться.

— Врет, подлец! — возмутился Лебедев. — Уж я-то видел, как и куда он побежал.

Допрос продолжался более часа. После того как капитан Ротгольц получил от пленного данные о дислокации венгерских и немецких подразделений, он был спешно отправлен в штаб корпуса. В тот же день группа разведчиков, выполнявшая задание, была представлена к правительственным наградам.

ПОСЛЕДНИЙ ПОИСК

…В последние дни войны 237-я стрелковая дивизия в составе войск 4-го Украинского фронта вела бои в Чехословакии, в районе Моравской Остравы. Овладевая этим важным политическим и промышленным центром, дивизия стремилась взять его в кольцо, чтобы не дать возможности остаткам войск противника прорваться на юго-запад — к Праге.

2 мая 1945 года командование дивизии получило приказ овладеть г. Тржинец и перерезать пути отхода противника на юг.

Они сидели прямо на земле, на огороде, на задах высокого острокрышего дома. Над подогретой землей вдалеке, над пашней, от теплых испарений дрожал воздух. Над головами разведчиков протянула к небу пушистые ветки ранняя расцветающая сирень. В листьях ее, запутавшись, поблескивала на солнце едва видимая паутина.