Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
– Нет, не все, – глаза Швейцера засверкали под стеклами очков, – нет, это еще не все. Рассказ только начинается.
– Но я больше ничего не знаю.
– Не входи в азарт, – предостерегающе сказал Вермель.
– Прежде всего, – сказал с торжеством Швейцер, – позвольте вам сообщить, что у Каролины Сабанской была сестра, графиня Ганская. После смерти своего первого мужа она вышла замуж за Бальзака!
Швейцер обвел всех глазами, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. Все ждали, что он скажет дальше.
– Значит, – продолжал Швейцер, – вы, Татьяна Андреевна, в некотором роде отдаленная родственница Бальзака.
– Дурацкое обаяние имен! – рассердился Вермель. – Оставь его Мише и другим восторженным мальчикам. Честное слово, когда я не знал, что Татьяна Андреевна родственница Бальзака, я относился к ней так же хорошо, как и сейчас. Ничто не изменилось.
– А все-таки в этом что-то есть, – заметил Швейцер. – И оно никогда не перестанет нас волновать. Как вы думаете, Миша?
– Что я? – усмехнулся Пахомов. – Я восторженный юнец. На меня такие вещи действуют сильно.
– А теперь, Татьяна Андреевна, я вам устрою допрос. – Швейцер потер руки. – У вашего прадеда Чиркова, кроме вас, были потомки?
– Конечно, были.
– Кто-нибудь из них жив?
– Да, мой двоюродный дядя, внук Чиркова.
– А что с ним?
– Он живет в Киеве. Чем он сейчас занимается – не знаю. Когда-то был кутила, играл на бегах.
– Тоже не плохой родственник, – заметил Вермель.
– Наша семья очень резко разделилась, – сказала, смутившись, Татьяна Андреевна. – Мой дед и отец были скромные небогатые люди. А другая половина семьи – все были безалаберные и богачи. Они нас стыдились. Мы никогда друг друга не видели.
– А как зовут вашего киевского дядю? – спросил Швейцер.
– Кажется, Сергей Петрович Чирков.
– Адреса вы не знаете?
– Нет.
– Ну, хорошо. Теперь пойдем дальше. Вы не слышали от вашей матушки – не осталось ли у вас в семье или у этого киевского дядюшки писем, вещей, документов Каролины Сабанской?
– Ну, пошел! – проворчал Вермель. – Шерлок Холмс из пушкинского дома.
– У нас ничего нет, – ответила Татьяна Андреевна. – Но может быть, у этого дядюшки что-нибудь и осталось. Мне мама что-то рассказывала, о какой-то вещи, будто она хранилась у него. Какая-то очень интересная вещь… Погодите… Нет, никак не могу припомнить. Какая досада! Как будто из поколения в поколение переходила фамильная ценность, память о прабабке, – но что именно, я забыла.
Швейцер страдал не меньше Татьяны Андреевны, а она мучительно старалась вспомнить, о чем рассказывала ей мать. В конце концов Вермель окончательно рассердился.
– Хватит тебе, Семен! – закричал он на Швейцера. – Черт знает что! И остались-то от прабабки, верно, сломанная бирюзовая брошь или веер из выщипанных страусовых перьев. А вы оба будете ломать головы!
– Не люблю, когда с таким апломбом вмешиваются не в свое дело типы, которые ничего не понимают! – вскипел Швейцер. – Да ты соображаешь, бестолковый старик, что здесь, конечно, риск, здесь бабушка надвое сказала, но вдруг найдутся ценнейшие материалы о Пушкине.
– Вдруг ничего не бывает! – закричал Вермель. – Самое это слово надо выбросить из русского языка. Вдруг! Внезапно! Ни с того ни с сего! Как снег на голову! По щучьему велению! Бах! Бац! Это несерьезный разговор, Семен Львович.
– Какую ахинею ты плетешь! – Швейцер с жалостью покачал головой. – Сам-то ты понимаешь или нет?
Ссора разгоралась. Швейцер, как взъерошенный воробей, наскакивал на Вермеля, а Вермель гудел басом:
– Рваные митенки остались от этой прабабки. Напиши о них исследование. Собери документацию. Открой на них глаза миру. Может быть, Пушкин видел эти митенки, и на них материализовалась часть его взгляда.
– Боже мой, боже мой! – стонал Швейцер и с отчаянием хватался за голову. – Что он говорит! Что он говорит, этот циничный старик!
Татьяна Андреевна сначала притихла, а потом засмеялась. Вермель и Швейцер замолкли, с недоумением уставились на нее. Потом Швейцер махнул рукой, а Вермель сказал:
– Ты, Швейцер, безнадежный чудак, но черт с тобой. Я тебе прощаю.
Глава 14
Днем водовоз Степа запряг своего Мальчика в розвальни и отвез всех в Пушкинские Горы.
Ехали шагом. Желтоватый дым висел над деревьями. Его мотало ветром, прибивало к земле. Даже в полях пахло гарью.
Пушкинские Горы были видны издалека. На холме темнел монастырь. Серые стены собора облупились. Под штукатуркой выступил розовый кирпич.
В дороге все озябли и заехали погреться в чайную на въезде. Косматые старики возчики пили жидкий чай и дули на блюдца. По липкому полу бродил боевой облезлый петух. Каждый раз, когда он находил затоптанную корку или крошку сахара, он хлопал крыльями и сипло, победоносно кричал. Старики говорили о сене, морозах, новых шлеях.
За дальним столиком сидела высокая строгая девушка и рядом с ней парень со светлыми глазами. Время от времени он растягивал гармонику и пропащим голосом заводил песню: «Отчего, да почему, да по какому случаю…»
Девушка хмурилась, что-то сердито говорила парню, и он покорно замолкал. У девушки под распахнутой шубкой виднелось голубое ситцевое платье. Из-под белого платка на голове выбивалась черная прядь.
– Ах, какая красавица! – вздохнул Вермель. – Если бы время, написал бы ее.
Девушка, очевидно, услышала Вермеля и улыбнулась.
– Отчего, да почему, да по какому случаю… – снова запел парень, но девушка стукнула его кулаком в плечо, и он отупело затих.
Тотчас же заорал под лавкой петух, захлопал рваными крыльями.
– Черт его знает, – сказал Швейцер. – Хоть сейчас садись здесь и пиши сцену в корчме из «Бориса Годунова».
Из чайной пошли пешком в монастырь на могилу Пушкина. Под стенами монастыря стояли обозы с сеном. Над розвальнями перелетали сороки, садились на сено, что-то выклевывали из сухих стеблей. Лошаденки дремали – привыкли подолгу ждать хозяев. Из кооператива пахло рогожами, столярным клеем.
Трудно было представить, что в нескольких шагах от этих саней с сеном, от чайной, ларька с газетами и календарями – могила Пушкина. Татьяна Андреевна сказала об этом Швейцеру, но он ответил, что именно здесь, в этой глухой стороне, среди снежных равнин, галок, под этим низким небом и должна быть его могила.
Когда вошли во двор монастыря, у Татьяны Андреевны так заколотилось сердце, будто она шла на первое свидание. Серый денек, дремавший
