Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
Татьяна Андреевна узнала, что Рамон находится на «Коимбре», и немного успокоилась. Она снова решилась написать ему, но все, что начинала писать, казалось ей скучным, смахивало на нравоучение. В конце концов подумала, что лучше отложить письмо, пока у Рамона не притупится первая боль.
Через две недели после выздоровления Татьяна Андреевна уехала в Новгород.
Глава 12
Весь следующий день Татьяна Андреевна пролежала с головной болью. Несколько раз к ней заходили Вермель, Швейцер. По их глазам она видела, что они встревожены, улыбалась им и успокаивала: «Ничего, это у меня иногда бывает».
Утром в Михайловское прибегали лыжники, но Швейцер не пустил девушек к Татьяне Андреевне – она как раз в это время уснула.
Проснулась Татьяна Андреевна в сумерки и несколько минут широко открытыми глазами оглядывала комнату, припоминала, как сюда попала. Боль прошла.
В соседней комнате за освещенным столом сидели Швейцер, Вермель и Пахомов и вполголоса разговаривали.
Она окликнула Вермеля и попросила закрыть дверь – ей лучше, и она будет одеваться. Вермель закрыл дверь, и тотчас в соседней комнате зашумели. Засмеялся Швейцер. Вермель начал что-то доказывать ему сердитым голосом, а Мария Прохоровна внесла самовар и сказала Вермелю, растягивая слова и явно кокетничая:
– Я на вас пасьянс разложила. И можете себе представить, такой затруднительный пасьянс, а вышел.
– Не люблю я, милая, ваших пасьянсов, – рассердился Вермель. – Увольте меня, пожалуйста.
Татьяна Андреевна долго умывалась. Огня не было. В окна светила луна. Вода лилась из кувшина в таз белой лунной струёй.
Оживленная, свежая, Татьяна Андреевна вышла в соседнюю комнату.
Швейцеру очень хотелось сейчас же расспросить ее о Каролине Сабанской, но он заметил угрожающий взгляд Вермеля и смолчал. Вермель был убежден, что головная боль у Татьяны Андреевны началась из-за вчерашней истории с портретом, и запретил Швейцеру разговоры об этом.
– Ты, – сказал он Швейцеру, – пушкинист несчастный! Чтоб ты не смел сегодня приставать к ней с Сабанской и со всей этой генеалогией! Слышишь?
– Вот глупости! – пробормотал Швейцер. – Ну, хорошо. Но пойми, какие удивительные вещи можно открыть вот так, из-за случайной встречи.
– Успеешь открыть. У тебя в запасе еще весь завтрашний день.
Швейцер пожал плечами.
После чая решили пойти в лес, в сторону Петровского – усадьбы, где жил пушкинский дед Ганнибал.
Стояла насквозь прозрачная ночь. Месяц склонился над дорогой.
Безмолвие, глубина ночи, странный ее блеск – были видны даже высохшие стебли бессмертников, стоявшие, как вехи, в снегу, – все это поразило Татьяну Андреевну. Она подумала, что есть же вещи, излечивающие несчастье, заставляющие забыть обиды и неудачи. Она вспомнила о Рамоне. Вот эта ночь, белеющая просеками и полянами, медленно идущая вместе с течением звезд к далекому рассвету, – она ведь могла вернуть спокойствие многим измученным людям.
А рассвет даже не синел над равнинами и лесами. Он был далеко, по ту сторону огромной Земли. Единственным его отблеском, рассеянным и бесстрастным, был лунный свет – отражение дня на свинцовой поверхности мертвой от рождения планеты.
Вермель остановился, посмотрел на небо.
– Когда я был мальчишкой, – сказал он, – я думал, что звезды можно пересчитать за одну ночь. Эх, Миша, Миша! Возимся мы всю жизнь с дегтем, а не с красками. Какими красками, скажите вы мне, можно написать это ночное небо? Чепуховая наша работа!
Все говорили громко до тех пор, пока не вышли на Ручьевую гору. С горы открылись ночные леса. Они подымались над оврагами, наполовину засыпанными снегом. Они расстилались внизу, залитые голубоватым воздухом ночи. Это был величавый мир теней, снежных пещер, черной хвои, непробудного сна.
В лесу послышался резкий звук. Он был похож на выстрел. Ночь будто вздрогнула, сделалась светлее.
– Что это? – встревожился Швейцер.
– Должно быть, треснуло дерево, – сказал Пахомов. – От мороза. Вообще вся эта ночь напоминает переохлажденную воду.
– Опять, Миша, вы взялись за свое, – пробормотал Вермель. – Интересно, что вы еще выдумаете? Пахомов промолчал.
– Ну что же вы? – промолвила с упреком Татьяна Андреевна. – Почему замолчали?
– Да так… Чуть не сказал глупость.
– А вы скажите эту глупость только мне одной, – попросила Татьяна Андреевна.
– Не нужно.
– Нет, скажите!
– Вы знаете, что такое переохлажденная вода?
– Нет.
– Если воду охлаждать осторожно и медленно, она долго не будет замерзать. Термометр ниже нуля, а вода все еще будет жидкая. Но лишь только щелкнешь пальцем по стакану с такой водой, и вся она внезапно, в одно мгновение превратится в лед.
– При чем же здесь ночь? – спросила Татьяна Андреевна.
– Да так… Все кажется, что стоит крикнуть – и эта ночь сразу превратится в глыбу черного льда. И мы окажемся внутри ледяной глыбы.
Вермель как-то театрально захохотал.
– Ха-ха! – сказал он. – И еще раз ха!
На Ручьевой горе стояли долго. Месяц опускался к земле, покрывался красноватым пеплом. Швейцер забеспокоился. Надо было возвращаться – месяц скоро зайдет, и в темноте будет трудно отыскать дорогу.
Но страхи Швейцера оказались напрасными. Дорогу освещали звезды. Пылью лег через небо Млечный Путь. Пылал зловещий Сатурн. Но прекраснее всех были пепельный Юпитер и три звезды, стоявшие рядом.
Возвращаться в комнаты никому не хотелось. Прошли по парку. Под елями было так темно, что близорукий Швейцер совсем ослеп. Вышли к берегу Сороти, к домику няни, и заглянули в его низкие окна. Но там, кроме отражения звезд в стеклах, ничего не увидели.
Вернулись к дому, долго стояли на крыльце, пока далеко в непроглядной темноте не запели петухи.
Глава 13
Швейцер позвал всех к себе в комнату и достал из чемодана две бутылки саперави. Спать никому не хотелось.
Татьяна Андреевна выпила со всеми красного вина. Швейцер наконец не выдержал и сказал умоляющим голосом:
– А теперь расскажите нам все, что вы знаете о Каролине Сабанской.
– Ну что ж, – согласилась Татьяна Андреевна, но было заметно, что ей не хочется сейчас говорить об этом. – Мой прадед Чирков был драгунским офицером. Он служил в Одессе в тот год, когда там жил и Пушкин. В Одессе тогда же блистала красавица полька Каролина Сабанская. Может быть, я что-нибудь путаю. Я рассказываю со слов мамы, а она многое позабыла. Говорят, что Сабанская была эксцентричная женщина, настоящая авантюристка.
– Да, довольно известная авантюристка, – подтвердил Швейцер.
– Вот видите, какая у меня родня, – засмеялась Татьяна Андреевна.
– В этом есть своя прелесть, – сказал Вермель. – Авантюристы были люди талантливые.
– Что же было дальше? Да… В Сабанскую был влюблен Пушкин. Но почему-то она предпочла моего прадеда, хотя это был
