Самуил Гордон - Избранное
— Не знаю…
Симон заступил ей дорогу.
— Я не отстану от вас, пока не скажете мне правды. Всей правды… Не может быть, чтобы вы не знали. Вы ведь были соседями, дверь в дверь, и, помню, добрыми соседями… Я ведь чувствую, что вы скрываете от меня… Я хочу знать правду. Всю правду…
— Клянусь вам, я ничего не утаила, рассказала все как было. За несколько дней до того, как немцы вывесили тот ужасный приказ, мать Найлы взяла внука и уехала с ним назад, в Бахчисарай. Туда немцы пришли еще раньше, чем к нам. Но там никто не знал, что отец ее внука — еврей. В метрике вашего Сервера было записано, что и отец, и мать — татары. И носил он ту же фамилию, что и они: Самединов. Если бы старуха вовремя не увезла мальчика и не спрятала, его бы и метрика не спасла. Не знаю, помните ли вы нашего бывшего дворника Османа. Иди знай, что этот тихий Осман, с вышитой тюбетейкой на бритой голове, окажется таким выродком. С первых же дней пошел на службу к оккупантам. Это он донес немцам, что у сына Найлы отец — еврей. Вечером, накануне того дня, когда согнали евреев и убили их, этот выродок даже явился к Найле в дом напомнить, чтобы не забыла привести мальчика завтра на сборный пункт и чтобы выкинула из головы мысль, будто ей удастся обмануть власть и выдать Сервера за татарина. Она поплатится собственной головой, если скроет своего наполовину еврейского мальчика.
— Ведь дворник был татарином и, насколько помню, даже земляком Найлы. Бахчисарайский. Как же случилось, что татарин выдал татарина? Хотя понимаю, что спрашивать глупо. У всех народов всегда были и выродки, и предатели. Среди евреев они тоже нашлись.
— Неужели в такое время они и среди вас нашлись?
— Нашлись, Тамара Степановна, на беду нашу и позор нашлись и среди нас такие.
— Что-то не верится.
— Сейчас нам во многое не верится. Ну, а дальше, что было дальше?
— Не знаю уже, как потом дошло до Османа, что за несколько дней до того, как вывесили приказ, старая Левиза, мать Найлы, увезла Сервера в Бахчисарай и там где-то спрятала. Этот выродок Осман показал немцам на меня и еще на нескольких соседей, что мы можем подтвердить, будто отец мальчика Найлы не татарин, а еврей. Но мы заранее договорились с Найлой, что говорить, и в гестапо все твердили одно: что в то лето, когда муж Найлы долгое время был в экспедиции, она несколько раз ездила к нему. Но тот выродок стоял на своем: будь Амет отцом Сервера, то, вернувшись из экспедиции, не разошелся бы ни с того ни с сего с женой и не жил бы с ней врозь, на другой квартире. Кончилось тем, что Найлу забрали в гестапо. Этот предатель потом спьяну болтал, будто ее отослали в Бахчисарай и там расстреляют вместе с ее еврейским сыном. Так это или не так, здесь вам ни одна душа не скажет. Перед тем как Найлу забрали в гестапо, она успела сказать мне, что не увези ее мама отсюда Сервера, она все равно не рассталась бы с сыном. Пошла бы вместе с ним… Если погибнуть, так вместе, и, наверное, так оно там и случилось. Останься они живы, то после освобождения вернулись бы сюда. Правда, она бы тут уже ничего не застала. Квартира занята, картины немцы вывезли, а все остальное в доме превратили в прах. Все порушили и погубили.
К чему соседка Найлы завела разговор о квартире и о том, что в квартире все порушено и погублено? Что с того, что у Эфраима Бройдо сохранился дом, если те, кто жил там, уже никогда не переступят его порога? И та же острая боль и тоска, что охватила Симона в мезонине у Таисии и не отпускала все дни и ночи, которые он там провел, охватила его и сейчас, не давала ступить и шагу. Но там не отнимали у него всецело надежду на чудо — ни Таисия, ни вернувшиеся из эвакуации евреи в солдатской синагоге. Но какие претензии могут быть у него к этой женщине за то, что отнимает у него надежду увидеть Сервера и Найлу? Он ведь сам просил ее, Тамару, рассказывать всю правду.
— А Амет жив. Пришел с войны без ноги.
— Амет?
— Ну, муж ее. У нее ведь был муж.
Симон понял, что Тамара сказала это не для того, чтобы напомнить ему, что у Найлы имелся муж. Конечно, она хотела напомнить, что все началось из-за него, Симона, что он, по сути, виноват во всем. Ну, конечно. Откуда Тамаре знать, кто виноват, если Найла ничего ей не рассказала? Но он, Амет, ведь знает. Ему-то Найла наверняка рассказала. Но не потому, что хотел отвести от себя упрек, Симон спросил:
— Он здесь?
— Нет, — Тамара взглянула на Фрейдина, словно хотела спросить, не желает ли он с ним увидеться. Но о том, что взгляд ее означал совсем другое, Симон догадался, когда она закончила рассказ: — Ни дня не задержался тут Амет, когда узнал, что произошло у него дома. Сразу же уехал в Бахчисарай. Просто ума не приложу, почему он сюда не вернулся. На свете всякое бывает. Быть может, матери Найлы удалось спрятать мальчика, Амет его нашел и они переехали в другое место. Сервер, конечно, не его сын, но ведь он сын его жены, а Амет очень любил Найлу.
В ту же ночь Симон Фрейдин выехал в Бахчисарай со слабой надеждой на чудо, которую подала ему бывшая соседка Найлы.
21
Никто из пассажиров вагона, с кем в то ясное солнечное утро Симон сошел на станции Бахчисарай, не мог сказать ему, где жил художник Шевкет Айлимов. Симона это крайне удивило. Бахчисарай, как они сами говорят, — не город, а районный центр. Возможно ли, чтобы они не имели даже представления о том, кто такой Шевкет Айлимов, чьи полотна, по словам Найлы, находятся в картинных галереях? Но когда он услышал, что среди его попутчиков нет ни одного коренного бахчисарайского жителя, что все они поселились здесь в конце войны, Симон перестал удивляться, что его расспрашивают, какие картины написал художник и в какое время он тут жил. По их словам выходило, что из коренных жителей здесь вообще мало кто остался. Единственное, чем они могут ему помочь, — это показать, как легче добраться от станции до райисполкома. Там наверняка знают, где жил тот человек, о ком он спрашивает.
Еще рано было идти прямо туда. До начала работы в райисполкоме оставалось, самое малое, часа три. Вместо того чтобы маяться три часа на вокзале или проторчать их у закрытых дверей райисполкома, он лучше побродит это время по городу. Он никогда не поверит, что не встретит тут никого, кто смог бы показать ему, где жил Айлимов.
Насколько Симон помнил по рассказам Найлы о детских и девичьих годах, проведенных ею здесь, дом их стоял на узкой зеленой улочке недалеко от центра. За домом был большой сад. В глубине сада — белоснежная беседка, где часто работал ее отец. А вдруг все же произошло чудо и он сейчас встретит Сервера?..
Симон идет не спеша, но все равно задыхается. Давит в горле. Кажется, он сейчас закричит: «Где ты, сыночек мой?..»
В первом же переулке, куда Симон свернул с центральной улицы, он останавливался у каждого домика, чем-то напоминавшего тот, каким он представлял его себе по рассказам Найлы. К одному из домиков приглядывался особенно долго и с бьющимся сердцем ждал, не покажется ли кто-нибудь оттуда. Он не станет прятаться, если этим кем-то окажется Амет. Его, мужа Найлы, он тоже ни разу не видел. Но узнает его.
Полуголый мужчина, кого Симон увидел выходящим из дому, по виду был намного моложе мужа Найлы и притом не хромал. Обе ноги у него были целы.
Очевидно, это и на самом деле так, как предупреждали его попутчики в вагоне: мало кто тут остался из прежних жителей. Полуголый молодой человек в трусах ответил Симону то же, что и другие, кого он, идя сюда, расспрашивал: не слышал он о человеке с таким именем и фамилией, и дал тот же совет: наведаться в райисполком.
Идти туда Фрейдину не пришлось. Женщина, стоявшая на улице тремя-четырьмя домами дальше, назвала ему улочку, где жил художник, о котором он спрашивает, подробно объяснила, как туда пройти. При этом она странно приглядывалась к нему и тихо спросила:
— Вы кем-нибудь им доводитесь?
— Нет.
— Тогда другое дело.
— А что такое?
— Бабуля, — послышался из открытого окна детский голосок, и женщина вернулась в дом.
Фрейдин прождал довольно долго, но женщина к нему не вышла.
Теперь, когда Симону уже не нужно было ни у кого спрашивать, куда идти, шагать ему стало тяжелей, словно дорога все время подымалась в гору. После того как женщина на улице ответила ему так загадочно, надежда на чудо затрепетала над ним, как воздушный шар, который едва удерживается на натянутой нитке и в любое мгновение может сорваться и улететь.
Конечно, что-то скрывается за тем, почему женщина, показав ему дорогу, утаила, что дома Айлимовых он там уже не найдет. На том месте, где стоял дом, тихо и таинственно шелестела трава. Симон руками разгребал густые травы, достигавшие ему чуть ли не до плеч, и искал хоть каких-нибудь следов, что тут было прежде. Вот здесь, где он стоит, не раз играл его мальчик… Но как ни закрывает Симон глаза, не может представить себе облик Сервера. В воображении Симона Сервер ничем не отличается от Даниелки — у обоих одинаковые узкие смуглые личики, улыбающиеся глаза, ямочки на подбородке. Симон еще крепче зажмуривает глаза и видит их вместе. Они держатся за руки и бегут ему навстречу.
