Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой
Бандит вышел в вольер и занял свой пост у входа. Его сразу опять потянуло лечь, но он остался сидеть, привалившись плечом к стальной раме ворот. Где-то близко, за дощатой перегородкой, тяжело вздыхал больной верблюд, хрумкал овес на стертых зубах пони, журчала вода в душе.
Тигров кормили, они чавкали.
— Байкалихе еще дай… Почему Роза не ест? Гуляет?.. Сколько раз я приказывал точнее развешивать мясо!.. — говорил дрессировщик, осторожно переступая золотыми сапожками через кучи мокрых опилок; разноцветными искрами вспыхивал его манежный костюм.
Бандит ждал, когда хозяин заметит его. Но укротитель ушел в душ. И тогда Бандит лег. Вообще, он никого не любил за всю свою жизнь, и только делал вид, что привязан к укротителю, потому что так было положено ему отроду. Было положено встречать хозяина утром, настойчиво и угрюмо подставлять голову под тяжелую ладонь, идти за ним по пятам среди утреннего циркового оживления, слушать привычно ласковые слова. Но Бандит знал, что укротитель боится тигров, и потому не мог уважать его. Раньше укротитель не боялся. Это началось тогда же, когда Лора распорола Бандиту бок. И теперь укротитель потел еще до входа к зверям. И запах пота был иным, нежели после выхода из клетки, после работы. Но Бандит понимал и то, что хозяин неплохой человек. Укротитель каждый день сам проверял, не завелись ли у зверей глисты. И у него не было любимчиков. И на манеже он работал легко, в хорошем темпе, красиво, всегда повторяя не получившийся трюк. Его называли Королем тигров. И только Бандит знал, что этот человек боится каждой репетиции и представления, хотя и побеждает страх, делает его незаметным.
Укротитель пришел из душа в халате, с папиросой в руке, сел на реквизитную тумбу и тяжело задумался о чем-то, покачивая ногой рулон старых афиш, изодранных тигриными когтями. Бандит ждал, когда укротитель докурит папиросу, чтобы потом проводить его до дверей конюшни, потому что хозяина положено провожать.
— Ты что, болен? — спросил укротитель. — Поди сюда!
Бандит подошел и лег. Что-то слишком сильно билось в подушечках его лап, стоять было тяжело.
— Ты стар, приятель, — сказал укротитель. — Ты слишком стар, мудр и слишком много знаешь… И ты слишком много жрал сырого мяса в последние дни. Завтра я прикажу дать тебе касторки.
Бандит пошевелил ушами.
— Скучная у тебя жизнь, — говорил укротитель. — Пожалуй, она даже скучнее моей… Для тигров — ты собака. Для собак — ты тигр. Для людей — угрюмый и мрачный тип, с которым лучше не связываться…
Бандит слушал и соглашался. Действительно, всякая собака, почуя его, поджимала хвост и неслась прочь, и шерсть на ее холке торчала дыбом, потому что Бандит пропах тигриными запахами. Конечно, он мог догнать пса или суку на пустынных ночных улицах, когда ассистент выводил его на прогулку, но что было от этого толку? Что толку в дрожащей от судорожного ужаса городской собаке, сбитой им с ног на скользком асфальте?.. Уже много-много лет Бандит жил в одиночестве, но так и не смог привыкнуть к нему, хотя давно смирился с ним. Люди, которых ему было поручено кусать и отгонять от клеток, злились на него. Им хотелось поближе рассмотреть тигров… Что знали эти случайные в цирке люди о тиграх? Что знали они о бесконечной дикости или о великой нежности, которая рождается вместе с тигренком, о нежности, с которой тигрица облизывает своих детей в ночной тишине? И разве они могли догадаться о том, что под каждым когтем тигриной лапы притаилась смерть, ибо сырая убоина, попавшая под когти, разлагается быстро и несет в себе трупный яд? И разве кто-нибудь рассказывал им о жизни тигренка? О том, что любой рожденный в неволе тигр выкормлен собакой, потому что тигрица задавит тигренка на жестком полу клетки? А тигры? Кто из них вспомнит о суке, которая кормила их в детстве? Кто из них вспомнит о нежном сосце, прокушенном острым тигриным зубом, о струйке крови, текущей по животу дворняги, о великом терпении, с которым она переносит боль?
— Можете уходить, — сказал укротитель своему ассистенту. — Я сам закрою вольер. И чтобы к утру вы достали новый стек!
— Где же я его достану?
— А мне какое дело? Вы поломали, вы и доставайте! И не лезьте на манеж, когда вас не зовут. Нечего корчить из себя артиста… Ступайте!
Ассистент ушел, тихо ругаясь. А укротитель продолжал бормотать:
— Молоко на губах не обсохло, а туда же… Он уже хочет показать, что может работать не хуже меня… Машет бичом, зажмурив глаза… Того и гляди, глаз вышибет. Хватит мне шрама на лбу… И вообще, следует брать в ассистенты старых, а не молодых, ты понимаешь, о чем я, Бандит? Надо брать старых, чтобы они не старались подставить подножку и вылезти на твое место… Это мои животные, мои! — громко сказал укротитель и отшвырнул папиросу. — Ну, что ты смотришь? — спросил он Бандита. — Ты на самом деле меня понимаешь? — Он опустил руку и потрепал пса за ушами. — Ты думаешь, я побаиваюсь? Нет! Просто у меня нет порядочного ассистента. А мне положено их два!
Бандит привык к тому, что ассистенты менялись часто, Дрессировщик менял их, как только замечал, что они осваивались со зверями. Он ревновал и боялся стать ненужным. Он ощущал животных как свою собственность, как неотъемлемую часть самого себя. И он любил животных. И сейчас он встал и помазал Бандита синькой.
— На ночь я открою тигренка, — говорил укротитель. — И ты, старая псина, не трогай его… Малышу надо размяться… А ты не бойся, — говорил он тигренку. — Если пес решит куснуть тебя, ты прыгай обратно в клетку, а Бандит не допрыгнет туда. Он уже слишком стар, понял? Все то стары, то молоды… А что лучше? Это не так просто решить… Выпить мне сегодня или не пить? Идти мне сегодня к Наде или не идти? Пустит она меня к себе или не пустит?.. Опять доски остались мокрыми в переходной клетке!
Так разговаривал укротитель, пропуская цепь в скобы, задвигая щеколды. Потом он ушел, по конюшне расползлась тишина. И наконец стало слышно мерное дыхание тигров, тихое бурчание в их животах. А когда Бандит услышал даже стрекозиное дрожание раскаленной нити в дежурной лампочке, то встал и пошел в обход по вольеру, задерживаясь на несколько секунд возле каждой клетки.
Каир дремал, высунув передние лапы из клетки, касаясь ими каменных плит пола.
Ахилл бесшумно кружил из угла в угол: он любил Лорку, а Каир отбил ее у него, и теперь Ахиллу не спалось.
Байкалиха валялась на спине, поджав лапы совершенно по-кошачьи, ее зеленые пустые глаза были полуприкрыты.
Большой и грустный лев Персей, привезенный в цирк для киносъемок, болел. Накануне его стравили с Каиром и снимали для картины их драку. У Персея оказался поврежден позвоночник и оторвано ухо. Весь день его кололи пенициллином, но веселее он не стал. Персей был старым львом, и когда на него выпустили старого, но еще очень сильного тигра Ахилла, то Ахилл не полез драться. Ахилл понял, что лев слаб и совсем не хочет меряться силами. И потом оба они — и лев, и тигр — были уже достаточно мудры, чтобы понять, что стравливают их нарочно. И тогда они легли и отвернулись в разные стороны, и ничего не хотели друг другу дурного. Но людям надо было затеять драку. И в клетку пустили молодого Каира. Каир сразу бросился на льва и рвал его, а тот не сопротивлялся, потому что Каир был слишком молод, силен, и глуп, и жесток. И получилась не драка, не сражение могучих и красивых зверей, а избиение. И люди из кино остались недовольны. Персея лечили, чтобы потом еще один раз попробовать стравить его с Ахиллом. Лев понимал это, был вял и грустен.
Бандит миновал Персея и тихо лег перед клеткой тигрицы Лоры. Лора сразу проснулась от прилива злобы. И начала метаться из угла в угол, судорожно позевывая, притираясь на ходу затылком к прутьям, будто быстро считая их. Она не могла спать, когда близко лежал Бандит.
Ночная тишина текла низко по полу вместе с уличным холодом. Из кладовки, где хранились мясо и бутылки с рыбьим жиром, пахло мертвечиной. И все поскрипывали колеса Лориной клетки, то упираясь в стопорные клинья, то чуть отходя от них — в ритм метания тяжелого тела Лоры. Потом Лора тоже легла, она сдержала себя, свои метания, и легла на усыпанный влажными опилками пол клетки. И они в упор стали смотреть друг на друга.
Века дикости и ненависти разделяли их. Они обоняли друг друга и разговаривали запахами. Запах крови, беспощадности, бесшумности тек от тигрицы. Ночной треск камышей, хлюпанье грязи под копытами дикого кабана, дыхание ветра в ветках старого кедра, чуть слышный шелест обмерзших почек шиповника, журчанье таежной реки, хриплый крик ночной птицы, внезапный треск подламывающихся досок тигриной ловушки слышала Лора в эти тягучие минуты. Потом она услышала медленно приближающийся лай и увидела оскаленную пасть лайки над краем ямы. И больше она не могла лежать и сдерживать себя, и она опять начала метаться по клетке, прижимаясь затылком к прутьям и судорожно позевывая. А Бандит, казалось, спал. Но это только казалось. Он вспоминал перестук колес товарного вагона, запахи угля и мазута, быстро мелькающие за открытой дверью снежные леса, неожиданный и визгливый скрип тормозов, грохот сорвавшихся с креплений клеток, лязг железа, испуганный рев тигров, невнятные крики людей, зажмуренные глаза Лоры, ее длинное, гибкое тело, протискивающееся сквозь согнутые прутья клетки, бегущего к дверям вагона дрессировщика с шапкой в руках, других людей на снегу; и первый прыжок Лоры к дверям, первый удар ее лапы по шапке укротителя и второй удар уже по плечу его, и вдруг опустевший проем дверей перед Лорой, ее силуэт на фоне снега, и свой бросок, удар клыков, треск упругой и жесткой кожи тигрицы под его клыками и сразу огромную боль в боку, и запах своей крови, и клокот ненависти.
