Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой
— Успокойтесь, успокойтесь, — повторяла Катя. Страшно ей было, как напрягается и вздрагивает большая грудь Ольги Агеевны.
— Каюта у тралмейстера отдельная, понимаешь, девонька, — выдохнула Ольга Агеевна и заплакала, зарыдала, комкая руками подушку. — Специально Дунька за ним в море пошла. Специально. Трудно мужику полгода без бабы быть, вот и…
Совсем осатанел ветер, носясь над морем. Налетел на домик, швырнул мокрым песком в окошки. Пахнуло в комнату влажным воздухом. Точно приблизилось — с новой силой загрохотало море.
Ольга Агеевна скинула одеяло, встала.
— Попью только, подожди.
Катя свернулась в клубок, прижалась лбом к коленкам.
«Когда же люди без горя жить научатся, — думала она, — когда? Вот женщина эта скромная, тихая, плачет, трясется вся…»
— Все восемь баллов верняком в море задувает, — громко сказала хозяйка, возвращаясь.
— Да что это за Дуня? — спросила Катя.
— Дунька-то? В бригаде моей раньше работала. Мужик ее в позапрошлом году с моря не пришел. Смыло его за Нордкапом где-то. С тех пор бесится баба. А я ей свои думки рассказывала, что Иван уйти грозится, потому что детей ему не рожаю. Думала, по сродству поймет. Вот и поняла… Да ты видала ее. Помнишь, ватник она мне заносила как-то?
Когда вспыхивал на молу огонь, быстро скользила по стене над кроватью перепутанная тень от куста герани на подоконнике, и Кате чудилось, будто это рябит мелкая волна в пасмурный, но спокойный день у рыбацких причалов. Она вспомнила лицо Дуньки Трифоновой, злое, но красивое, и ее бахилы, подтянутые к самому животу, скомканную и завязанную сбоку узлом юбку…
— Тетя Оля, — сказала Катя, — ведь вы уже давно знаете, что будет у вас маленький. Ну и… послали бы в море телеграмму, молнию бы… И все образуется. Послали вы?
Ольга Агеевна просунула под одеяло руку, коснулась Катиных ступней.
— Согрелась, что ли?
— И все время так и ждете, и ждете, да?
— Молоденькая ты еще. Боюсь, не поймешь меня. Двинься чуть.
Катя пододвинулась. Ольга Агеевна легла. Пружины матраца скрипнули, зазвенели тонко, стихли.
— Если не забыл, как первые годы любились мы, то и из этого рейса моим вернется. А нет… Сама сына растить буду… Или дочку, — тихо добавила она.
Слезы прижгли глаза Кате. Она заплакала.
— А мне как, тетя Оля? — Говорить Кате было трудно. Она вздыхала порывисто и неглубоко. Ольга Агеевна, наверное, не разобрала ее вопроса.
— …или доченьку, — повторила она чуть слышно, но так, что Катя почему-то затихла и сперва одним, а потом другим плечом вытерла на щеках слезы.
Больше они не говорили — лежали молча. Ветер слабел. Березы в леске шумели устало.
Потом Катя почувствовала, как тяжелеет у нее на бедре рука Ольги Агеевны — хозяйка уснула.
Брызги долетали до окон все реже и реже.
За стенкой звякнул будильник. Катя встрепенулась.
Будильник зудел в темноте требовательно и сердито. Катя сползла с кровати, долго смотрела в лицо Ольге Агеевне и вдруг прошептала:
— Тебе только сияние на голове распустить… Икона!
Тучи над морем расползались. Небо светлело от лунного света. Рябь на лужах серебрилась.
Катя торопливо сошла со ступенек крыльца, запахнула платок. Тяжелые казенные сапоги хозяйки были велики ей. Сапоги вязли в грязи, мешали идти.
С берез падали в лужи капли. Влажный воздух зыбко дрожал между деревьями.
Катя скинула сапоги, побежала к почте босая. Она не оглядывалась.
С моря, шаря лучом прожектора по молу, пробирался в бухту траулер. Он грузно качался на мутных волнах. Ветер трепал привязанные на косых вантах сети.
1957
Последняя ночь Бандита
— Собака закрыта?
— Да.
— Тогда выпускай ребят.
— Как быть с Ахиллом?
— Его не надо, ссорится с Каиром.
— Из-за Лорки?
— Да. И следи за тигренком…
Старый цирковой пес Бандит опустил голову на пол, понюхал щель у порога и продолжал слушать давно знакомые слова и звуки. В вольере звякало железо и скрипели дверцы клеток — зверей выгоняли на вечернюю проминку перед кормлением. Ассистент укротителя ворчал на тигров.
— Куда?! Ну, давай, давай, шевелись… А тебя долго упрашивать?.. Алексей Петрович, Каир за спину заходит вам…
Раздался резкий, острый щелчок шамберьера, потом мягкий топот бегущего тигра.
— Пускай рабочие моют сперва переходные клетки, — сказал укротитель. — И скажи, чтобы насухо вытирали, сгниют скоро доски.
— У Байкалихи крайняя доска уже подломилась… А тигренок-то боится! И уши прижал, и есть не может…
— Привыкнет…
Бандит медленно привстал и взглянул через выпиленное в двери каморки треугольное отверстие. Все было привычным и совсем обыкновенным. Разве только чуть больше шума — в цирк привезли для детских представлений маленького тигренка.
Бандит был огромный и мрачный псина с тяжелой грудью, непропорционально узким задом и лобастой, густо заросшей длинным волосом головой. От головы к заду количество волос убывало, и хвост был почти совсем гол. Наверное, поэтому Бандит часто паршивел, и тогда его мазали синькой. Он привык к ней и не лизал ее, так и ходил в ярких синих пятнах. А длинная шерсть ниже пасти была грязно-красного цвета, слипшаяся от крови, потому что Бандит ел сырое мясо. На левом боку от плеча до брюха тянулся неровный шрам — след удара тигриной лапы. После этого удара бок у Бандита болел, и он спал возле паровой батареи, прижимаясь к ней. А когда пробегал мимо тигриных клеток слева направо, то держался от клеток чуть дальше.
Он лежал в своей конуре позади вольера, смотрел в треугольное отверстие на маленького тигренка и чувствовал приближение чего-то совершенно необычно-тихого, обволакивающего. Это необычное и неизвестное входило в Бандита через сердце. Сердце болело, и он чувствовал его удары в каждой подушечке на лапах.
Клетку с тигренком поставили в вольере высоко над полом, на оцинкованном ящике. Тигренок лежал на самой середине клетки, прижав передними лапами кусок мяса, и рычал, и молотил хвостом. Малыша только что привезли из уголка Дурова, он первый раз видел взрослых тигров и страшно испугался их. Взрослые ходили вокруг, часто поднимались на задние лапы, пытаясь достать мясо, но прутья клетки были частые и лапы взрослых тигров не пролезали сквозь них. Однако тигренок не мог понять, что он в безопасности. Малыш взвизгивал, жмурился и быстро-быстро вилял самым кончиком хвоста.
Мельтешня в вольере раздражала Бандита, он привык, что в эти вечерние часы уже наступала тишина и его выпускали из каморки. Бандит со стоном зевнул, его клыки глухо лязгнули после зевка. В ответ на этот лязг возле отверстия возникла тигриная пасть, душное дыхание Каира окутало пса. Каир повернулся к двери каморки задом и помочился, стараясь попасть в отверстие.
— Старый разбойник! — сказал укротитель и ударил тигра веником по морде.
А Бандит равнодушно чихнул, он давно уже привык к таким проделкам зверей — им не оставалось ничего другого, чтобы свести с ним счеты. Уже десять лет он жил в цирке. Когда-то с ним занималась известная дрессировщица. Она промучилась больше двух лет, но не смогла изменить характер Бандита — вздорный и угрюмый. Пес быстро осваивал любые трюки и хорошо запоминал их. Иногда на репетициях он даже оживлялся и, казалось, начинал работать с удовольствием, но на манеже что-то случалось с ним, он замыкался, тускнел, ложился под барьер и вжимал голову в опилки.
С детства Бандит не любил, когда на него смотрели, когда он оказывался весь на свету, среди большого, открытого пространства. Это был ночной пес. Бодрствуя в настороженной тишине, среди полного мрака или в тусклом свете дежурной лампочки, он чувствовал себя свободно и хорошо. Ночами он делался как-то эластичнее, естественность повадки скрашивала его некрасивость. Пожалуй, он становился даже изящным, когда бесшумно шел вдоль ряда тигриных клеток, отвернув морду в сторону, шел легким, скользящим шагом, чувствуя каждое движение зверей, выражение их глаз, настроение.
Он родился в отрогах Хингана на Амуре. Его отец и мать рыскали по тайге и переплывали реки. Отец погиб в схватке с медведем, а мать задрал тигр. Его первые хозяева отлавливали зверей для цирков и зоосадов. И запах тигров он помнил с тех пор, как помнил себя.
Бандит никогда не издевался над тиграми, не давал им понять, что он свободен, а они нет; что он стережет их, что он принадлежит к тем, кто командует ими. Но тигры не любили его, хотя тоже привыкли к его всегдашнему присутствию. Они не любили, когда среди ночи он появлялся перед клеткой и тихо ложился вблизи. Сквозь густые брови не были видны его глаза. Каждый из зверей знал, что Бандит лежит на расстоянии в коготь больше того, на которое можно высунуть лапу сквозь прутья клетки…
Шум в вольере нарастал. Взрослые звери потеряли всякую солидность, пытаясь достать еду тигренка. А малыш так разволновался, что мясо не лезло ему в глотку, он уже устал рычать, урчать и прижимать уши. Кончик хвоста тигренка вылез за прутья клетки. Байкалиха сразу же куснула этот кончик. Тигренок с чрезвычайной скоростью замолотил хвостом, но на хвосте не было глаз, а обернуться малыш боялся. Тринадцать здоровенных зверюг столпились возле клетки тигренка, стараясь укусить маленький хвост. Им стало тесно, и они, конечно, передрались. Прибежал ассистент, раздались удары бича; тигров загнали по клеткам, а маленький зверенок победно рычал им вслед, стоя в скульптурной позе, придавив лапой расплющенное мясо.
