Зубр - Даниил Александрович Гранин
Судя по отзывам специалистов – таких ученых, как Лев Берг, Николай Вавилов, Владимир Беклемишев, цена написанного Любищевым – высокая. Ныне одни его идеи из еретических перешли в разряд спорных, другие из спорных – в несомненные. За судьбу его научной репутации, даже славы, можно не беспокоиться.
Я не собираюсь популярно рассказывать о его идеях и заслугах. Мне интересно иное: каким образом он, наш современник, успел так много сделать, так много надумать? Последние десятилетия – а умер он восьмидесяти двух лет – работоспособность и идеепроизводительность его возрастали. Дело даже не в количестве, а в том, как, каким образом он этого добивался. Вот этот способ и составлял суть наиболее для меня привлекательного создания Любищева. То, что он разработал, представляло открытие, оно существовало независимо от всех остальных его работ и исследований. По виду это была чисто технологическая методика, ни на что не претендующая, – так она возникла, но в течение десятков лет она обрела нравственную силу. Она стала как бы каркасом жизни Любищева. Не только наивысшая производительность, но и наивысшая жизнедеятельность.
Этика не имеет единиц измерения. Даже в вечных и общих определениях – добрый, злой, душевный, жестокий – мы беспомощно путаемся, не зная, с чем сравнить, как понять, кто действительно добр, а кто добренький, и что значит истинная порядочность, где критерии этих качеств. Любищев не только сам жил нравственно, но чувствовалось, что у него существуют какие-то точные критерии этой нравственности, выработанные им и связанные как-то с его Системой жизни.
Глава четвертая
Про то, какие бывают дневники
Архив Любищева еще при жизни хозяина поражал всех, кто видел эти пронумерованные, переплетенные тома. Десятки томов, сотни. Научная переписка, деловая, конспекты по биологии, математике, социологии, дневники, статьи, рукописи, воспоминания его, воспоминания его жены Ольги Петровны Орлицкой, которая много работала над этим архивом, записные книжки, заметки, научные отчеты, фотографии…
Письма, рукописи перепечатывались, копии подшивались – не из тщеславия и не в расчете на потомков, нисколько. Большею частью архива сам Любищев активно пользовался, в том числе и копиями собственных писем – в силу их особенности, о которой речь впереди.
Архив как бы фиксировал, регистрировал со всех сторон и семейную, и деловую жизнь Любищева. Сохранять все бумажки, все работы, переписку, дневники, которые велись с 1916 года (!) – такого мне не встречалось. Биографу нечего было и мечтать о большем. Жизнь Любищева можно было воссоздать во всех ее извивах, год за годом, более того – день за днем, буквально по часам. Не прерывая, насколько мне известно, ни разу, Любищев вел свой дневник с 1916 года – и в дни революции, и в годы войны, он вел его лежа в больнице, вел в экспедициях, в поездах: оказывается, не существовало причины, события, обстоятельства, при которых нельзя было занести в дневник несколько строчек.
Николай Федоров, которого Толстой и Достоевский называли гениальным русским мыслителем, мечтал воскресить людей. Он не желал примириться с гибелью хотя бы одного человека. С помощью научных центров он намеревался собирать рассеянные молекулы и атомы, чтобы «сложить их в тела отцов». В фантастических человеколюбивых идеях его был страстный протест против смерти, невозможность примириться с ней, подчиниться слепой разлагающей силе – природе. Так вот, в федоровском смысле воссоздать Любищева, или «воскресить», можно, вероятно, легче и точнее, чем кого-либо другого, поскольку для этого имеется множество материалов, иначе говоря – параметров. Можно как бы восстановить все его координаты в пространстве и времени – где он был в такой-то день, что делал, что читал, кого видел.
Естественно, что из его архива меня прежде всего заинтересовали дневники.
Писателя всегда манят дневники, возможность прикоснуться к сокрытому бытию чужой души, проследить ее историю, увидеть время ее глазами. Любой дневник, что добросовестно ведется из года в год, становится драгоценным фактом литературы. «Всякая жизнь интересна, – писал Герцен, – не личность, так среда, страна занимает, жизнь занимает…» Дневник требует всего лишь честности, раздумий и воли. Литературные способности иногда даже мешают беспристрастному свидетельству очевидца. Бесхитростные, самые простые житейские дневники – их почему-то так мало… Проходят годы, и вдруг выясняется, что события исторические, народные, протекавшие у всех на глазах, затронувшие тысячи и тысячи судеб, отражены в записях современников и бедно, и скупо. Оказывается, что о ленинградской блокаде имеется считаное количество дневниковых, то есть самых насущных документов. Часть, очевидно, погибла, другие затерялись, но и велось их мало, вот в чем беда, – дневников всегда не хватает.
Дневники Александра Александровича Любищева сохранились не все, большая часть его архива до 1937 года, в том числе и дневники, пропала во время войны в Киеве. Уцелел первый том дневников – большая конторская книга, красиво отпечатанная на машинке красными и синими шрифтами, начатая первого января 1916 года. Дневники с 1937 года до последних дней жизни составили несколько толстых томов: уже не конторские книги, а школьные тетрадки, сшитые, затем переплетенные – самодельно, некрасиво, но прочно.
Я листал их – то за шестидесятый год, то за семидесятый; заглянул в сороковой, в сорок первый – всюду было одно и то же. Увы, это были никакие не дневники. Повсюду я натыкался на краткий перечень сделанного за день, расцененный в часах и минутах и еще в каких-то непонятных цифрах. Я посмотрел довоенные дневники – и там записи того же типа. Ничего из того, что обычно составляет плоть дневников, – ни описаний, ни подробностей, ни размышлений.
«Ульяновск. 7.4.1964.
Систем. энтомология: (два рисунка неизвестных видов Псиллиолес)– 3 ч. 15 м.
Определение Псиллиолес – 20 м.
(1,0)
Дополнительные работы: письмо Славе – 2 ч. 45 м.
(0,5)
Общественные работы:
заседание группы защиты растений – 2 ч. 25 м.
Отдых: письмо Игорю – 10 м.
Ульяновская правда – 10 м.
Лев Толстой “Севастопольские рассказы” – 1 ч. 25 м.
Всего основной работы – 6 ч. 20 м.»
«Ульяновск. 8.4.1964.
Систематическая энтомология: определение Псиллиолес, конец – 2 ч. 20 м.
Начало сводки о Псиллиолес – 1 ч. 05 м.
(1,0)
Дополнительные работы: письмо Давыдовой и Бляхеру, шесть стр. – 3 ч. 20 м.
(1,0)
Передвижение – 0,5 м.
Отдых:
брился. Ульяновская правда – 15 м.
Известия – 10 м.
Литгазета – 20 м.
А. Толстой “Упырь”, 65 стр. – 1 ч. 30 м.
Слушал “Царскую невесту”. Римский-Корсаков.
Всего основной работы – 6 ч. 45 м.»
Десятки, сотни страниц были заполнены вот такими уныло-деловыми записями по
