Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
— Неужели правда?
— Да, милая! Моя покойная мама рассказывала вот что. Раньше не было ни больниц, ни врачей. Новорожденные выживали очень редко. Трое маминых детей умерли; когда она была беременна мною, одна старая женщина принесла ей гранат и открыла его тайну. Мама съела волшебный плод, не уронив ни зернышка; я осталась жива и, как видишь, живу до сих пор.
— Бабушка, я загадаю, чтобы папа скорее вернулся с войны.
— Правильно. — Она протянула мне половинку граната.
Я взяла одно зернышко, но тут же два других упали на пол.
— Бабушка, они падают! — сказала я сквозь слезы.
— Потому, дорогая, что у тебя в руках силы нет, слабенькая еще. Ничего, гранатов-то у нас одиннадцать. Ты каждый раз и загадывай.
Я стала есть одно зернышко за другим, забывая даже про мед. Плоды перестали казаться мне кислыми, ведь они вселяли надежду, что сбудется мое желание.
На третий день я уже ела гранат, сидя в постели. Язык не болел, руки двигались живее, движения были осторожнее, но все же зернышки нет-нет да падали.
— Бабушка, опять!
— Ничего, у нас еще восемь гранатов, макай в мед!
И вот на седьмом гранате случилось чудо: я съела весь и не уронила ни одного зернышка.
— Бабушка! — Но ее в комнате не было. У меня откуда-то взялись силы, и я вскочила с постели.
В это время бабушка появилась в дверях.
— Почему ты встала? — Она побледнела и бросилась ко мне.
А меня переполняла радость:
— Скоро папа вернется!
— Кто тебе сказал?
— Я ведь весь гранат съела и ни одного зернышка не уронила.
— А-а, — протянула бабушка. — Вот и хорошо! Ложись.
— Я ходить хочу, мне надоело лежать.
— Рано, доченька, еще нельзя.
— Надену платье, выйду на крыльцо посмотреть разочек на аул.
— Потерпи немного, скоро будет можно, — укладывая меня, говорила бабушка.
Сердце мое радостно билось. Я уже слышала стук копыт и видела скачущего на коне мужчину. На нем были сапоги и военная форма, а грудь — вся в орденах.
Когда я управилась с десятым гранатом, на меня надели малиновое платье, перешитое из маминого. Я вышла на крыльцо и увидела, что небо такое голубое, совсем как бирюза в колечке, которое мама отдала за гранаты. Вдохнула прохладный дрожавший воздух. Какими необыкновенными стояли передо мною маленькие домики с плоскими крышами родного аула. И каждый голос, который я слышала, был для меня дорогим.
На другой день, когда я ела последний гранат, я услышала крик, полный боли, тоски. Гранат выпал из рук, посыпались зернышки, оставляя на полу кровавые следы.
— О аллах! — сказала бабушка, уронив кринку с молоком. Кринка разбилась вдребезги, и черепки разлетелись по комнате.
Мы выбежали во двор. Субайбат и Умалхайир вели маму, держа ее под руки с обеих сторон. За ними шли женщины. Мама плакала.
— Что я буду делать с сиротами! Черная весть! Черная весть! Черный день!
Перевод М. Магомедова.
БРАЧНАЯ НОЧЬ
А рассвет был изумрудным. А изумруд этот из солнца, из зелени, из синевы. К нему тянулось все живое: тяжелые колосья пшеницы, сочная трава, цветы, которые прихорашивались, стряхивая росу, говорливые ручьи, что спешили к реке, и река, что спешила к морю…
И птицы. Они проснулись раньше людей, и каждое дерево, наполненное ими, защелкало, засвистало.
«Наверное, они рассказывают этим гаснущим звездам, этому восходящему солнцу, как прекрасно жить и какое это счастье — родиться», — думала Атигат, разбуженная плачем своей годовалой дочки.
Девочка, выпростав из-под одеяла руки, протягивала их матери и кричала, требуя пищи. Лицо Атигат стало серьезным. Она посадила дочь на колени и с тем же строгим и важным лицом, словно исполняя священный ритуал, расстегнула пуговицу на своем платье; грудь ее, набухшая от молока, была большой и круглой, как земной шар. Темные, словно спелая вишня, губы девочки жадно прильнули к ней. И в эти утренние звуки вошел еще один новый звук — это девочка глотала молоко.
Вдруг она отпустила грудь и улыбнулась, обнажив чистые розовые десны. Белая пена молока скопилась в уголках губ. Ее лицо выразило напряжение, верхняя губа прижалась к нижней, потом с трудом отлепилась, и в тишине раздалось неуверенное «ба», а потом второе «ба», и вот уже легкие звуки, как первые ласточки, закружились над головой матери: ба-ба, ба-ба, ба-ба[10].
А девочка, словно радуясь своему открытию, засмеялась так громко, что длиннохвостая птица с желтой грудкой испуганно вспорхнула с ветки.
— Хасбулат! Хасбулат! — закричала, опомнившись, молодая мать. — Ты слышишь? Аминат сказала первое слово. Она сказала «ба-ба».
И на крыльцо вышел мужчина. Был он гигантского роста, с широкими могучими плечами, с выбритой до блеска головой.
— Чему тут радоваться, — сказал он. — Значит, у нас будет и четвертая дочка… Ну скажи «да-да»[11], — нагнулся он над колыбелью.
— Ба-ба, — словно дразня отца, восторженно произнесла девочка.
Смущенная Атигат подошла к мужу и с виноватой лаской прижалась к его плечу.
— Ну зачем ты обращаешь внимание на эти предрассудки? — неуверенно произнесла она.
— Не знаю, не знаю, — пробурчал мужчина. — Наша Башият сказала «ба-ба», и ты родила Хафизат. У той первым словом тоже было «баба» — и родилась Аминат. А теперь и Аминат… — Он махнул рукой, словно отчаявшись. — Видно, не дождаться нам сына. А вот помнишь, у моего брата Магомеда дочка сказала «дада», и вторым родился сын.
— И у нас будет сын, вот увидишь, — оправдывалась жена, прижимаясь щекой к его плечу и пытаясь заглянуть в глаза.
— А ты все-таки ступай в Слепое ущелье.
— Мне же надо сейчас приготовить муг.
— Я сам приготовлю.
У горцев был обычай: когда ребенок произносит первое слово, собирали у всех родственников по горстке пшеницы, гороха, бобов, фасоли, чечевицы и вместе с сушеным мясом варили в большом котле. Варево это, необычайно ароматное и вкусное, раздавали всем соседям и родственникам. Причем, если хотели сына, брали зерна в тех семьях, где были сыновья, и — наоборот.
— Возьми тот прошлогодний курдюк с черного барана, — говорил Хасбулат, собирая жену в дорогу, — и мерку пшеницы… да спички не забудь.
— Хорошо, дорогой. А ты присматривай за детьми, да не раздавай муг, пока я не вернусь.
Атигат взяла спички с выступа очага — в нем еще тлели искры от вчерашнего огня — и зашла в комнату, где спали ее старшие дочери. Башият разметалась на кровати, раскинув руки и рассыпав по белой подушке множество мелких черных косичек. Хафизат, наоборот, свернулась в клубок, почти до головы подняв сжатые коленки. Щеки девочек горели румянцем и загаром.
И так
