Иван Кудинов - Переворот
Штаб бригады разработал детальный план операции. Наступление должно вестись по двум направлениям: 2-й полк движется по Уймонскому тракту до Келей, где останавливается на короткое время, чтобы связаться с командованием первого полка для уточнения последующих совместных действий. Первый же полк идет не по тракту,[8] а несколько левее, через урочище Яконур и Келейский перевал…
Передвижение и приближение партизанских частей не осталось, однако, незамеченным — и тотчас наблюдательные посты противника подняли тревогу. Село подхватилось, взбудоражилось — забегали, заметались по улицам казаки и каракорумцы, поспешно седлая, а большей частью вскакивая на неоседланных лошадей, беспорядочно отстреливаясь и пытаясь прорваться по тракту. Но кольцо партизанских полков стремительно и грозно сжималось… И все же белогвардейцам удалось на одном из флангов прорвать засады второго полка и уйти частью в горы, а частью вниз по Чарышу, на Тюдралу, оставив около ста человек убитых и раненых… Партизаны же в этом бою не потеряли не одного бойца, лишь трое было ранено.
Собрали трофеи — винтовки, патроны, оставленную впопыхах амуницию… Кто-то притащил пачку бумаг, найденных в помещении бывшего казачьего штаба, но бумаги, как выяснилось, были пустяковыми и никакой ценности не представляли.
Потом, чуть погодя, подъехала подвода, на которой сидели две молодые женщины. Несколько бойцов следовало за телегой, громко и оживленно разговаривая, а еще один боец, худой и длинный, как жердь, шел впереди, ведя коня в поводу. Оказалось, подвода была остановлена подле поповского дома, как раз в тот момент, когда выезжала из ограды…
— Вот, товарищ комбриг, — не выпуская из рук повода, доложил боец, — хотели убечь. А мы их, стало быть, перехватили.
Третьяк подошел ближе:
— Кто такие?
Одна из женщин гневно и в то же время просительно, с надеждой глянула на него, оперлась обеими руками о кромку телеги и легко соскочила, выпрямилась, но не сделала навстречу ни единого шага.
— Ваши солдаты совершенно не правы, — слегка задохнувшись, сказала она сильным и низким голосом. — Никуда бежать мы не собирались.
— Но вы же, насколько я понимаю, уезжаете? — возразил Третьяк, внимательно оглядывая женщину; была она высокой и очень стройной, в короткой, подбитой мехом кацавейке, из-под туго повязанной шерстяной шали проглядывали светлые волосы. — Куда уезжаете? Кто такие? — перевел взгляд на другую женщину, молчаливо и неподвижно сидевшую в телеге, рядом с двумя баульчиками и какими-то узлами.
— В Шебалино, — ответила та, что стояла сейчас в двух шагах от него и смотрела все так же гневно и чуть просительно с надеждой. — Разве это запрещено нынче?
— Мет, не запрещено, — чуть помедлив, сказал Третьяк, — по опасно. Однако вы не ответили на мой вопрос.
Женщина постояла, отвернувшись, затем подошла к повозке, открыла один из баульчиков, достала откуда-то из глубины маленький, вчетверо сложенный листок, сама развернула и молча подала Третьяку. Он пробежал глазами по тексту, потом негромко, но отчетливо, должно быть, не столько для себя, сколько для тех, кто стоял рядом, прочитал вслух:
— «Клавдия Ивановна Герасимова, счетовод потребкооперации…» Печать, подпись — все на месте, — добавил и поднял глаза на женщину. — А в Усть-Кане как и зачем вы оказались? Все же не близкий свет…
— Приезжала с подругой, — кивнула та на сидевшую в повозке женщину. — Гостили у ее дяди, здешнего священника…
— Нашли время по гостям разъезжать, — буркнул Третьяк.
— Да врет она, товарищ комбриг, врет! — подал голос один из бойцов, сопровождавших повозку. — Жена офицерская — вот кто она… Мне тут один мужик сказывал: убили, говорит, ейного супруга намедни уймоновские партизаны, а она тут обреталась… А теперь хотела убечь — и концы в воду.
Третьяк выслушал и посмотрел на женщину:
— Так это?
— Нет, не так, — вспыхнув, ответила она. — Ложь. Третьяк сложил бумагу вчетверо, как было, помедлил немного, задумчиво и прямо глядя в лицо женщины, налитое молодым и здоровым румянцем, улыбнулся каким-то своим мыслям и протянул ей, тихо проговорив:
— Бумага в порядке. Можете ехать. Извините, что задержали…
Партизаны потом на все лады обсуждали этот случай. И кое-кто сожалеючи вздыхал: «Эх, зря все ж отпустил комбриг… птичка-то, видать по всему, не нашего полета! Допросить бы ее как следовает… — И добавлял, не то оправдывая комбрига, не то осуждая: — Красивая больно, вот и не устоял».
Пополудни, когда солнце выглянуло из-под редких кучевых облаков и, словно зацепившись за снежные вершины Терехтинского и Тигирецкого хребтов, облило их красновато-холодным текучим светом, партизанские полки, миновав урочище Кырлык, спустились в долину, к Сугашинскому логу, и здесь остановились. Штабу еще вчера стало известно, что выбитые из Усть-Кана каратели хорунжего Михайлова и поручика Жучкина, пройдя верст семь вниз по Чарышу, повернули затем и пошли по тракту на Уймон… Если это так — другого выхода у них нет и они столкнутся непременно с уймонскими повстанцами. Стало быть, бригада, следуя по пятам карателей, должна перекрыть все возможные для отступления проходы, зажать карателей в теснинах или выгнать в Абайскую степь и уничтожить на открытом месте. Посовещавшись с командирами и начальниками штабов, Третьяк согласился, что, в целях большей предосторожности, полки должны разъединиться и дальше двигаться разными направлениями — первый полк проселочной дорогой по Сугашинскому логу, а второй — по Уймонскому тракту.
Двигались медленно, чтобы сильно не растягиваться. Холодно синело над горами небо, сверкали снежные вершины справа, вдали, порывами задувал ветер, но в логу было все же потише и даже потеплее… Когда прошли версты четыре, Огородников выслал вперед разведку, и та вскоре вернулась и доложила, что неподалеку, за поворотом, в овражистой впадине, цепью залегли какие-то вооруженные люди…
— Что за люди? — спросил Огородников.
— Заслон, должно быть, какой-то, не разобрали.
— Какой еще заслон? Почему они вас не обстреляли?…
— А черт их знает! Может, растерялись и не успели, а может…
— Может, может! — оборвал Огородников. — Чеботарев! — негромко позвал. И всадник на стройном мухортом коне тотчас подъехал вплотную. — Надо уточнить, что там за люди вблизи деревни окопались, — сказал и чуть усмехнулся, скосив глаза в сторону стоявших разведчиков. — А то вон они ворон считали, а что к чему — не разобрались… Возьми несколько человек и все выясни. А мы будем потихоньку подтягиваться. Если что — поддержим вас по первому сигналу. Действуй.
Чеботарев с тремя бойцами уехал. Прошло минут десять, а может, и того меньше, — вдруг с той стороны, куда уехали разведчики, донеслись выстрелы. Поначалу редкие, одиночные, потом зачастили.
Огородников почувствовал холодок в груди — медлить было нельзя — и, пригнувшись в седле, гикнул:
— Пошли! Вперед!..
И помчался, увлекая за собой остальных. Но пальба в это время прекратилась. Тихо стало. И вскоре Огородников увидел двигавшееся оттуда, из-за поворота, странное шествие — четыре всадника, а за ними человек двадцать или тридцать пеших, один из которых, шедший впереди, размахивал узкой красной тряпицей, привязанной на длинном шесте, и что-то кричал.
Огородников осадил коня перед самым его носом:
— Кто такие?
— Свои, местные партизаны, — пояснил Чеботарев. — Они приняли нас за каракорумцев, вот и решили дать бой…
— Ошипка мал-мал вышла, — подтвердил низкорослый и коренастый алтаец, в широких, обильно смазанных дегтем сапогах, все еще держа над собою шест с флажком. — Тумали, Кайхород пошаловал, вот и стрельнули мал-мал…
— Черти бы вас побрали! — облегченно и радостно выругался Огородников и, спрыгнув с коня, подошел к алтайцам. — Никого хоть не задели, все целы?
— Целы, целы!
— А чего ж красный, а не белый флаг выкинули?
— Пелый нелься, — крутнул головой алтаец. — Пелый наша не приснает!..
— Ладно, — махнул рукой Огородников. — Вот пощекотали бы вас мал-мало шашками… Командир-то хоть у вас имеется?
Тут же и командир появился. Подошел, вскинул, как и полагается, ладонь к виску, представился:
— Кужай Тобоков. Извините, товарищи, за ошибочные выстрелы…
— Ничего, — смягчился Огородников. — Будем считать эти выстрелы салютом в честь нашей встречи. Сколько у вас человек?
— Тридцать семь.
— Что ж, и это — сила.
— Сила, — польщенно улыбнулся Кужай Тобоков. — Двадцать человек пришли со мной из Верх-Ануя, остальные тут записались…
— Так вы из Верх-Ануя?
— Ага, — кивнул Тобоков и как бы вторично представился: — Председатель Верх-Ануйского Совета… Там теперь Хмелевский хозяйничает. Зверь, а не человек. Хуже Сатунина.
