Арчил Сулакаури - Белый конь
Ровно полтора года — восемнадцать месяцев понадобилось мне, чтобы составить опись всех книг калбатони Мариам. В конце июня сорок седьмого года я каталог закончил. Включая энциклопедии, библиотека насчитывала одиннадцать тысяч сто семьдесят шесть книг и журналов. Причем за это время я множество книг успел прочитать и кое-что выписал. Я мог закончить опись значительно раньше. Но много времени занимал университет. Порой неделя проходила так, что я заглянуть в библиотеку не успевал. Бесцельное шатание по улицам с товарищами, дни рождения, походы в кино и на стадион «Динамо»… Какой смысл без этого могла иметь жизнь!
Каким образом будет оформлена передача библиотеки университету, я не знал. Калбатони Мариам говорила, что оформит передачу в нотариальном порядке. Я понятия не имел, что нотариусы существуют и в наше время, считая их лишь неизменными персонажами французских романов. Калбатони Мариам с самого начала говорила мне: «Я не тороплюсь с завещанием, всегда успею», — и не торопилась… Эта сторона дела меня не касалась, и я вопросов не задавал.
Я был благодарен Зизи за то, что она познакомила меня с этой женщиной. А по Зизи я скучал. Мне многое нужно было ей сказать, но я встретиться с ней не мог никак. Где она была, что делала, чем жила? Хотя иногда — правда, реже, чем раньше, — до меня долетало: «Я познакомился с твоей родственницей…» С тем, что Зизи — моя родственница, я уже свыкся. Меня мучило, что я оставил ее без внимания, но где было искать ее в большом городе? В середине сентября я зашел в театральный институт разузнать о Зизи: «Такой студентки у нас не было и нет», — ответили мне. Был я на премьере в руставелевском театре, был в марджанишвилевском, шел на спектакль с надеждой, что сегодня встречу Зизи непременно. Тщетно.
Отец осуждал меня и обвинял в бездушии: «Стыдно! В конце концов, трудно ли найти девочку? Если возьмусь я, то завтра сюда приведу!» Он взялся всерьез, но и это было напрасно.
— Хоть бы мать ее адрес прислала. Тогда бы мы Зизи нашли, а так — зачем впустую по улицам бегать, — сказал я в сердцах.
— Думаешь, мать знает?..
— Как, и мать не знает?
— В том-то и дело, что она не знает и сходит с ума! — с горечью произнес отец, а потом спросил — Бичо, а может, этой девчонки и вовсе нет в городе?
Сведения о Зизи еще один-два раза долетали до меня — значит, она была в городе. Но постепенно заглохли и эти отголоски — она исчезла начисто. Но, несмотря на это, судьба Зизи не пугала меня, и теперь я верил, что она не пропадет. Слава богу, мне больше не говорили со скрытой иронией: «Я познакомился с твоей родственницей, она так пела, так плясала и еще по-тарзаньи кричала!» Зачем эта дуреха кричала по-тарзаньи?
Наверное, она образумилась, успокоилась, на сомнительных кутежах бывать перестала. После летней сессии я собирался в деревню и был уверен, что увижу там Зизи.
Меня беспокоило другое. Отец постепенно приучил меня к мысли, что наш дом будет не сегодня завтра продан. Анано предсказала мне это заранее. Продажа дома, как я выяснил в разговорах с отцом, и вправду была неизбежна. Он сказал коротко и ясно: «Желающий иметь дом в деревне должен там жить». Это закон, и нарушить его никто не может. Раз так, то ничего не поделаешь. Но меня раздражало, что отец был доволен этим. Я попросил его: «Может, проведем это лето в деревне и продадим потом?» Он засмеялся: «Не так-то легко будет этот дом продать, я не знаю в деревне человека, который купит дом Анано». «Что же делать?» — спросил я. «Нужно искать покупателя в другой деревне». Под конец у него вырвалось: «Дай бог его продать. Наконец поживем по-человечески!»
Летнюю сессию я закончил вовремя и приготовился к отъезду в деревню. Пошел к калбатони Мариам — хотел узнать, оформила ли она завещание и когда собирается передать библиотеку университету.
Скрывать не буду, мне, раз я вложил маленький вклад в это дело, хотелось при акте передачи присутствовать и, если нужно, помочь. Лучше меня никто не знал, где лежит какая книга.
Выйдя на улицу, я встретил товарища, и тот пошел со мной. Лука жил в соседнем с нами дворе, мы с ним были почти одного возраста и до войны все детство проводили на берегу Куры. Во время войны он хлебнул много горя, но все выдержал и в прошлом году сдал экзамены в университет. Все, кто знал Луку, удивлялись и восхищались им. Он нравился девушкам, хотя внешне не блистал, был среднего роста, с коротко подстриженными выцветшими волосами. Был он всегда задумчив и, казалось, знал больше, чем показывал. Удивительно он умел слушать — с большим интересом, не прерывая. Где в наше время найдешь человека, который искренне интересуется тем, о чем ты говоришь?
По дороге я рассказал ему, куда иду, и он даже не поверил, что в Тбилиси есть такая богатая библиотека. «Знай я раньше, помог бы тебе», — с сожалением покачал он головой, сокрушаясь, что упустил столь редкую возможность. Потом он заторопился, стал меня подгонять, словно ему не терпелось тут же увидеть и потрогать эти книги.
Мы быстро дошли до улицы Платона. На маленькой улочке перед домом калбатони Мариам суетилось подозрительно много народу. Подойдя ближе, мы увидели, что люди выносят со двора книги и куда-то тащат их в ведрах, тазах, стиральных баках, мешках, наволочках. Сначала я подумал: калбатони Мариам оформила завещание, вот университет и уносит завещанное. Но нет, так с сокровищем не обращаются. Люди с горящими глазами спешили — кто кого опередит. «Что происходит?» — спросил я старушку, которая однажды посвятила меня в сплетни и интриги двора.
«Княжна Мариам умерла, — сказала она с сожалением. — Вчера на нее наехал фаэтон, и она скончалась на месте. Ее пока не привезли, она в морге. Никого-то у нее, у бедняжки, не было».
Сердце у меня оборвалось, я побежал к калитке и заглянул во двор, где в огромную кучу были свалены книги. Они валялись прямо на земле, и люди без разбору хватали их, пихая в ведра, мешки, наволочки. Эти книги выносили не из галереи калбатони Мариам, а почему-то из комнаты соседей. Я мигом оказался возле этой комнаты и закричал: «Что вы делаете!» Но никому до меня дела не было, все — от мала до велика — сновали взад-вперед и без конца выносили книги.
Я вошел в комнату, где в проломанной наскоро стене виднелась библиотека калбатони Мариам: полки сорваны, пол завален книгами, по которым безжалостно ступают чужие ноги. Я прошел в библиотеку — маляр уже снял дверь, ведущую в комнату калбатони Мариам, заложил ее кирпичами и штукатурил. На меня обратили внимание, только когда я во второй раз крикнул: «Что вы делаете! Это преступление». «Мы тебе покажем преступление», — трое усатых верзил вытолкали меня из комнаты и за шиворот выставили сначала со двора, а потом и с улицы.
— Объясни, что происходит?! — спросил ошеломленный Лука, который стал свидетелем моего позорного изгнания.
Я объяснил ему, что, насколько я успел разобраться, происходит. Калбатони Мариам вчера сбил фаэтон (не машина, не трамвай, не троллейбус, а именно фаэтон), и она умерла. Как только об этом узнали соседи, жившие рядом с библиотекой, они сломали стену и туда, в библиотеку, вошли. А дверь, что вела из библиотеки в комнату калбатони Мариам, заделали кирпичом. Книги? Книги им мешали, и они от книг отделались. Семья у них была из девяти человек, среди них двое стариков и пятеро детей. Им главное было войти в освободившуюся комнату, а теперь их оттуда ничем не выставишь, пятерых детей на улицу не прогонят…
Книги…
Не смогла калбатони Мариам расстаться с книгами, которые олицетворяли ее прошлое. Это была ее жизнь. Что касается меня, то свое обязательство я выполнил, дело до конца довел. Ей оставалось сделать лишь один шаг, формальный шаг… Может, она боялась, что, если оформить передачу книг, то соседи освободившуюся комнату займут! А что бы ей самой сломать стену, открыть дверь детям? Но… Это «но» — огромная высокая стена, в которой пробить дверь почти невозможно.
Передача книг университету не состоялась.
Книги…
— Озо, куда они уносят книги?
— Наверное — домой… Думаешь, они не знают цену книге? Если даже не знают, то все равно, что даром досталось, то они и тащат. Кто их теперь остановит?..
— Может, хоть часть спасем?
— Зачем? Для чего?
— Может, мы тоже что-нибудь выберем…
— Нет, Лука, я больше к этим книгам не притронусь.
— Воля твоя.
— Бог с ними! Пусть уносят. Тазами, ведрами, мешками, чем хотят, — пусть уносят. Уносят! Уносят!
Книги…
Я уже не помню, как я снова оказался во дворе. Наверное, обезумел на миг, потерял рассудок. Я удерживал людей, вырывал у них книги из рук, кричал, надрывался: «Куда уносите? По какому праву? Что вы делаете, варвары? Ведь это сокровище!» Теперь все набросились на меня, окружили плотным кольцом, стали выкручивать руки, бить… В этой кутерьме я мельком увидел Луку (он сбегал по лестнице), но потом все опять смешалось, я вырвался и пытался бежать. Меня снова схватили, избили и выбросили со двора прочь. И на улице продолжали угощать пинками. Когда я пришел в себя, мы с Лукой, взмокшие и запыленные, переводили дух на углу, где улица Платона выходит на площадь. Лука смотрел на меня с жалкой улыбкой. Ему тоже досталось как следует, а уж со мной они расправились на славу — вся рубашка была изорвана и свисала клочьями. Хотелось плакать, но плакать я не мог. Укрывшись за углом, я все смотрел в сторону крутой улицы, где сновали люди, без конца вынося и вынося книги… Я был не только свидетелем, но и посрамленной жертвой этого безумия. Порой в глазах у меня мутилось и я ничего перед собою не видел — потом все прояснилось… Голова кружилась, и каждый мускул дрожал.
