Виктор Потанин - Провинциальный человек
Никогда не забудется, как знакомились с сельскохозяйственным объединением «Авдархангай». Все бригадиры здесь, работающие в отарах, с высшим образованием! Уместно напомнить, что бригадиры — это всего лишь руководители среднего звена, наверное, им хватило бы для работы средней школы или техникума, но разве есть пределы для человека! Например, для такого, как Лханаажав — председателя этого объединения. Он имеет два диплома — два высших образования. Два высших — и все равно не успокоился. Сейчас он пишет кандидатскую диссертацию, которую назвал «Организация труда в чабанских бригадах». Его консультируют ученые из Академии наук. «У нас каждый учится, не забудь...»
Не волнуйся, Дуламсурэн, такое разве забудешь? Вот беседует с нами Г. Хаянхярваа, секретарь парткома госхоза Батсумбэр:
— Чистая прибыль в нашем госхозе четыре миллиона сорок четыре тысячи тугриков. Мы боремся за звание госхоза социалистического труда. У нас каждый рабочий учится в школе, в техникуме, в кружках...
Разве это забудешь! Разве забудешь, какой высокий, какой образованный человек директор госхоза Жаргалант Д. Арья. О нем я уже рассказывал в этих заметках, но хочется к нему возвращаться снова и снова — так притягивает, волнует его судьба... Своей деловитостью, знаниями, своим душевным спокойствием он мне напомнил нашего Григория Михайловича Ефремова — бывшего директора совхоза «Красная звезда». И в первую минуту, увидев Арью, я сразу вспомнил о своем земляке — как они схожи! И лицом, и голосом, и жестами! И делами! Арья стремится построить в своем госхозе настоящие дороги, новые жилые дома и поселки. И еще он мечтает, чтобы его горы, родные горы, покрылись садами. Вспомните — «заповедные сады Арьи!» Таков и Ефремов. Он задумывал асфальтировать все совхозные дороги и подъездные пути, задумывал перегородить речку Барневку плотиной и создать водохранилище с песчаным пляжем, дома отдыха для совхозных рабочих, задумывал построить Дом учителя и детские площадки.
— Молодым я мечтал пожить возле берез, возле тихой воды. Чтобы пели птицы и цвели яблони, — рассказывал мне Ефремов. И глаза его сияли, переливались, как будто ему все еще двадцать лет.
И что же?
Цветут теперь яблони! Весной вся центральная усадьба залита белым светом. Благоухают, шумят сады. Люди зовут их теперь ефремовскими. В память о своем директоре, которого уже нет на земле.
И сейчас возле совхозных берез стоит ему памятник. Да ведь и сады — тоже памятник. Его мечте, его светлой душе. Смешно теперь вспоминать, как Григорий Михайлович заставлял когда-то насильно сажать деревья, как вызывал в свой кабинет: «Что же вы, люди, ведь когда они зацветут... что же вы? Они так цветут!..»
Так же доказывал, агитировал за сады Д. Арья. Мы не видели, как цветут его яблони, как уходят ввысь, к самым вершинам, его заповедные сады, потому что октябрь для Монголии — зимний месяц. Он хоть и зимний, но все равно какой-то странный, непостоянный здесь месяц октябрь. То выглянет солнце, очистится небо и сделается вдруг таким нежным, таким голубым, и в своей голубизне станет еще более нежным, слепящим, что смотришь на него и не веришь — нет, это не небо, не солнце, это рисунок моей дочки Катюши. А если доживет до ночи такое небо, если не обхватит его снежная мгла, то вам посчастливится увидеть монгольские звезды. В самом деле, поднимешь к небу глаза, и снова не верится, снова вздрогнешь весь в радостном возбуждении — звезды, как гроздья небесного винограда, стремятся к тебе и готовы вот-вот сорваться, и ты чувствуешь, слышишь, как они наполнены и тяжелы, и еще ты знаешь, что они никогда не сорвутся, но все равно страшно, тревожно... А то бывает другое. Стоит день, светит солнце — и вдруг все проваливается, исчезает, и нет уже дня, и нет солнца, а есть только злая метель. Откуда она, зачем, как же ты проморгал? Но пока снуют в тебе эти вопросы, пока раскачивается удивление — снег уже занес и колею и машину, и теперь уже все равно куда ехать — везде мгла, везде снег. С чем сравнить эту осень, такое непостоянство? Может, с полетом бабочки — этого яркого, быстрого, безотчетного существа. Она мечется, порхает с цветка на цветок, и никогда не поймешь, не узнаешь, куда устремит она свой полет.
Но, наверное, хватит про этот капризный октябрь. Да и отвлеклись мы на эту погоду совсем не ради сравнений. Просто сейчас припомнилось, как приехали мы к Арье, как зашли в его просторный кабинет и не успели еще присесть, как в окно вдруг заглянуло огромное веселое солнце и сразу перестали раскачиваться деревья, стих ветер, и Арья улыбнулся: «Балует вас погода. Значит, поедем в отары. Смотрите, какое солнце!» По-русски он говорит свободно, как-то изящно, почти без акцента. «Погодка ради гостей...» И мы сразу вспомнили солнечный день в Дзуун-Моде, как ходили по солнечным школьным классам, значит, и тогда «погодка» смирилась ради гостей. |
А потом поехали по отарам. Жаргалант — передовое хозяйство. В госхозе свыше трех тысяч голов крупного рогатого скота, 34 тысячи овец и 1400 лошадей. А если заниматься полным подсчетом, то нужно упомянуть 128 зерновых комбайнов, 210 тракторов и 40 автомобилей. Хороши эти цифры, но все-таки интересней судьба Арьи.
В прошлом директор был первым секретарем аймачного комитета ревсомола, потом учился в Советском Союзе, а с 1951 года возглавляет Жаргалант — передовое хозяйство. Но передовым его сделал сам Д. Арья. За безупречный труд, за выдающиеся успехи директор удостоен высокого звания Героя Труда МНР, коммунисты избрали его членом ЦК МНРП. За эти годы Д. Арья воспитал превосходных специалистов. И снова в памяти — Курган, наш Ефремов. Однажды у. него спросили: в чем ваши секреты, почему вы все время в первых, как вам удается?.. Г. М. Ефремов ответил: «До меня в совхозе был установлен такой порядок: рано утром к телефонному аппарату подходили все управляющие ферм и каждый из них получал конкретное задание на день. Такие же задания получали главные: агроном, зоотехник, инженер и другие руководящие работники совхоза. Вечером снова собирались и за подведением итогов дня засиживались до поздней ночи... Помню, на второй или на третий день директорства прихожу утром в кабинет, а там полно народу. Спрашиваю: «Зачем собрались?» Мой вопрос удивил товарищей, они говорят: «Вас ожидаем, чтобы задание получить. Пригласили к телефону и всех управляющих фермами». Я им ответил: «Задача на месяц вам ясна?» — «Ясна», — говорят они. «Так выполняйте ее». Людей, которые привыкли работать по указке, без творческого огонька, пришлось заменить. Их места заняли молодые, инициативные товарищи...»
Примерно такой же путь как руководитель прошел и Д. Арья. Но зато сейчас у него умные, верные помощники.
В госхозе работают пять агрономов, три инженера-механизатора, инженер-электрик, инженер-гидротехник, два зоотехника, один ветеринарный врач.
По отарам вместе с нами ездил главный зоотехник Чойжилсурэн. Между отарами — огромные расстояния. Громадные, конечно, только по нашим привычкам. Но привычки всегда с человеком, и вначале, в первые дни, мы охали, удивлялись: едешь-едешь от сомона к сомону, и надоест уже ехать, устанешь от колес, от шума мотора — и вдруг навстречу какой-нибудь встречный. Сразу выглянешь из машины и спросишь: сколько же еще ехать? И ждешь с надеждой. Он ответит по-дружески, рассмеется:
— Семь километров.
— Всего?
— Всего семь километров!
Но проходит час, полтора, может, и два проходит — и все еще тянутся эти семь километров, и ты не сердишься на того человека, совсем нет никакой обиды, наоборот, даже весело, хорошо. Да и предупреждали ведь тебя в самом начале поездки — «расстояния наши не меряны, километры у нас другие». А ты это присловие посчитал тогда за дружескую улыбку. А с тобой, оказывается, не шутили. Но есть и у этих длинных дорог преимущество: они сближают людей и располагают к беседе... В машине я сидел на заднем сидении рядом с Арьей. Но говорили мы не об овцах, не о поливных землях госхоза, а о народных обычаях, песнях, о Нацагдорже. Удивительно! Непостижимо! О нем — Нацагдорже — мы слышим всюду: и в юрте Дуламсурэн, и в школе Дзуун-Мода, и вот сейчас это имя снова на устах Чойжилсурэна. И, снова говорится о нем так просто, сердечно, как будто Нацагдорж для него старший брат или товарищ. В этом и удивление. Ведь поэт давно умер, по о нем везде говорят, как о живом, кровно близком, словно только что тот спустился с гор, вернулся с дороги и сейчас зашел в юрту к соседу посидеть, выпить кумыса. И пройдет минута, другая, откинется полог, он выйдет, забросит на плечо свою сумку и побредет дальше от сомона к сомону, сочиняя на ходу свои песни.
— Как вам наши расстояния? Не утомляют? — прервал Арья моя мысли. И не стал дожидаться ответа, сам ответил:
— Земли у нас много!
— И скота у нас много! — сказал ему в тон Чойжилсурэн и засмеялся.
— И друзей у нас много! — подхватил эту радостную игру Арья и, обняв меня за плечо, крепко стиснул ладонью. И я тоже засмеялся, добавил:
