Михаил Зощенко - Том 2. Нервные люди

Взял лошадь и поехал за 16 верст.

Теперь получилась такая картина. Сторож Морозов служит при этой церкви. Однако в этом храме он ничего религиозного себе не дозволяет. Даже не крестится и демонстративно ходит в шапке.

А молиться и за другими мелкими религиозными делишками ездит в соседний приход. Так, сердечный, и живет, не бросая религию. Пущай его.

«Выдвиженец»

Эта грубая история произошла у ворот завода.

Главным героем этого дела оказался Кузьмин, рабочий железнокотельного цеха.

А пришел этот Кузьмин на работу 4 сентября.

Ну, немного поработал чего-то там такое и, значит, видит — папирос у него нет.

Пошарил по карманам — нету, выкурил.

«Дай, думает, смотаюсь за ворота, приобрету в киоске».

А было, конечно, рабочее время. Половина одиннадцатого.

Ну, потерпи до перерыва. Ну, стрельни у приятеля. Ну, поработай энергичней заместо куренья. Так нет, приспичило ему, видите ли, немедленно за ворота пойти.

Сунулся он к воротам. Охрана не пускает.

Начал наш Кузьмин кричать разные грубые слова, кулаками размахивать, начал охрану оскорблять. И дело неожиданно дошло до зубочистки. Кузьмин размахнулся и ударил сторожа Воробьева по зубам.

Ну, свели его к коменданту. Он и там не оставил свой грубый характер и ругался почем зря и кричал:

— Я и мой брат — выдвиженцы… Мы вам покажем… Мы еще поговорим, где следует.

Что он собирался поговорить и о чем — не сказал. И что хотел показать — тоже не выяснилось. А только показывать ему, товарищи, абсолютно нечего. Ну, в лучшем случае, он может бумагу показать, в которой будет, наверное, сказано: уволен с завода за хулиганский поступок.

А больше и показывать ему нечего.

Некрасивая история

Слезай — приехали!

Об этом безобразном деле была напечатана уже заметка. А только мы еще желаем подбавить пару. Потому уж очень невозможное дело.

Понадобился рабочему Мамаеву больничный листок. Неизвестно, на что ему понадобился. Ну, может, маленько отдохнуть хотел, утомившись ударной работой, или там из деревни брат в гости приехал. Ну, неизвестно, одним словом.

Вот пошел он к хирургу тов. Иоффе и, значит, предъявляет ему свою руку.

— Вот, говорит, обратите внимание — рука захворала.

Врач осмотрел руку — ничего такого не видать. Рука как рука, свеженькая, аккуратная рука, ни пупырышка на ней нету, и никакого внутреннего заболевания не заметно.

Хирург говорит:

— Поскольку вы здоровы, не могу дать больничного листка. Извиняюсь.

Очень от этих слов Мамаев расстроился, и в расстройстве чувств закричал такую фразу:

— Знаем мы ваши еврейские привычки.

Врач, хотя, конечно, возмутился, но не стал с ним браниться и направил его к главному врачу.

Главный врач осмотрел ручку и тоже ничего лишнего не нашел. И нельзя было найти, поскольку в ней ничего не было. Я говорю, аккуратная рука, такую руку каждому интересно иметь. Такой рукой гири подбрасывать можно.

Снова расстроился Мамаев и говорит:

— Знаем, говорит, вы из одной компании.

Схватил свою тетрадку своей захворавшей ручкой, сильно хлопнул дверью и ушел себе в душевном страдании.

На этом дело и кончилось. Хотя как для кого. Для Мамаева, небось, не кончилось, а только начинается. Потому как невозможно, товарищи, допущать такие антисемитские выходки. Требуется слегка одернуть.

Спешное дело

Теперь поговорим, братцы мои, о внутренних делах.

Ну, случись, для примеру, пожар на заводе. Надо дать сигнал. Ну, начнется беготня, суетня и так далее. Начнут сигнальный аппарат искать.

А только сдается нам, что его не найдут. Или назавтра за кустом отыщут. Очень уж эти сигналы в незаметных и скромных местах расположены.

Или надо какие-нибудь стрелки нарисовать или указатели, куда бежать.

Или еще чего-нибудь.

А если стрелки рисовать затруднительно, то, в крайнем случае, можно неподалеку от сигнала портрет повесить. Скажем, человек в полной пожарной форме. Наилучше всего взять портрет того самого человека, который не додумался насчет сигнализации. Народ, скажем, посмотрит на портрет и сразу сообразит, что сигнал надо где-то тут поблизости искать.

А то можно еще, конечно, перенести сигналы на более видные места.

Одним словом, надо не пожалеть мозгов и подумать, пока над нами не каплет.

Не забавно

Об этом дельце прямо противно говорить. Противно говорить, но приходится. Тем более, что тут пять человек замешано. Можно сказать — целая «ударная бригада». Это не баран чихнул.

Главное, до 12 часов было тихо и спокойно. Работишка самосильно шла. Обрубщики старались. Делали чего-то там такое в своем чугунолитейном цехе.

А после перерыва два обрубщика перемигнулись промежду себя. Перемигнулись, и один из них легонько щелкнул себя пальцем по горлу, дескать, не мешало бы выпить, товарищи.

Одним словом, два обрубщика, Ильин и Величко, прихватили с собой беспартийную прослойку в лице Углова, Кадомского и Терентьева и отправились в пивную. Или наоборот, беспартийная прослойка прихватила двух партийных обрубщиков. Это осталось неизвестным.

Известно только, что половина первого «ударная бригада» закончила работу и тихо, смирно, без особых возгласов и пения пошла в пивную.

Сколько они там выпили, чего кушали и сколько пришлось им с носа заплатить — этого мы не знаем, поскольку они нас с собой не пригласили.

По этой причине не можем вам подробно объяснить, что у них там после выпивки вышло.

Но один парнишка, осветивший все это дело, рассказал нам, что произошло у них какое-то там темненькое дельце. Кто-то кого-то по личности съездил. Когда они выходили, встретили еще какого-то обрубщика. И схватились с ним. То есть, вернее, один с ним схватился. Один обрубщик, беспартийный с 1895 года, схватился с ним, начал ругаться и схлопотал себе по морде.

Одним словом, грубое, некрасивое дело.

И тем более некрасивое, что в цехе стояла срочная работа. А это, может, вело к срыву производства.

Неинтересно получается, товарищи. Некультурно. Надо постараться, чтоб впредь ничего подобного не было. А то прямо писать об этом противно. Перо из рук валится.

Невроз сердца от таких дел нажить легко. Захворать можно.

На заводе

За последние два месяца я побывал на нескольких заводах с ударной бригадой писателей, и с «буксиром» «Красной газеты», и просто так, как любопытный.

Здесь я хочу напечатать кое-какие заметки из моей записной книжки. В этих заметках я ничего не придумал, и многое записано буквально.

Должен сказать, что я видел на заводе большую мужественную работу и настоящий труд, однако в этих заметках я буду касаться только лишь недостатков. У меня, как и у каждого юмориста, так устроено зрение, что я главным образом замечаю отрицательные явления, то есть те недочеты и упущения и те мелкие смешные и забавные черточки, которых, вероятно, другой человек и не увидит.

В силу этого заметки мои несколько односторонни, и я прошу читателя учесть это обстоятельство, прежде чем делать из этого материала какие-либо выводы.

Мастер говорит на собрании:

— Считаю, товарищи, своим долгом информировать вас насчет труддисциплины. Со всей своей откровенностью я должен сказать, что труддисциплина у нас в цехе всецело расшатавши. Я сколько лет мастер. Я каждого рабочего понимаю. Но пущай же и меня рабочий понимает. Я скажу для примера: я хожу по цеху — рабочий курит. Я прохожу около него, он на меня ноль своего внимания. Он курит. Он сидит и курит. И меня он видеть не хочет. Он не встает и за работу не берется. Он не берется, товарищи, за работу при виде меня.

Голос с места: А ты хочешь, чтоб перед тобой дрожали? Старая закваска.

Мастер: Вы совершенно не те слова пущаете, товарищ. Мне не нужно дрожания. Я не нуждаюсь в вашей вытяжке. Но меня затрагивает другое. Меня то затрагивает, что он не вскакивает работать. Ну возьми какую-нибудь гаечку в руки. Ну верти чего-нибудь, если ты сознательный член профсоюза. Нет, он только курит. И меня он видеть не хочет. Это не есть труддисциплина, товарищи. От такого рабочего результат, как от моего пальца. Отсюда, я так понимаю, идут прогулы, халатное отношение и появляются разные другие явления.

Формовщик объясняется с заведующим цехом:

— Товарищ заведующий, чего я вас попрошу — дайте пропуск за ворота.

— А что?

— Да я домой хочу идти…

— То есть как домой, когда рабочее время? Ты болен?

— Я не больной. Только я сейчас работать не умею. У меня сегодня нету настроения. Говорю это в интересах производства.

— Не могу пропуска дать. Вставай на работу.