Рабочий день - Александр Иванович Астраханцев
VII
В половине седьмого утра, позавтракав, бригада пошла из столовой на работу, а Бреус с Микутским — на причал.
— Может, — все-таки сам? — попробовал еще раз переубедить Бреуса Микутский. — Неохота ехать. Все кажется, или ребята чего-нибудь не сделают, или случится что без нас. Да и чувствую себя неважно.
— Не отвиливай, — отрезал Бреус. — На одного меня они там навалятся. Ты должен потемнить, подпустить терминов — перед непонятным человек почему-то сразу робеет. Для дела надо.
— Не люблю я этого.
— Ну, один раз можно.
Спустившись по взвозу вниз, к протоке, свернули на тропинку. Там, в поселке, сухо и пыльно, а здесь мокрая, тяжелая от росы трава, влажные, крупные цветы, запах болота, щелканье птиц в ивовых кустах.
— Интересно, что за птички так хорошо поют? — сказал Микутский.
— Черт их знает, — отозвался Бреус. — Может, соловьи?
Микутский сорвал на ходу цветок, понюхал.
— Хотелось бы, — сказал он задумчиво, — все это узнать, полюбоваться не спеша. Смешно, в тридцать пять лет я еще нигде почти не был. Ни в Средней Азии, ни на Дальнем Востоке, ни на Севере. Если б не случай, и Сибири не увидел бы.
— Узнать и увидеть все не хватит ни времени, ни пиастров в кармане, — бодро шагая впереди, возразил Бреус. — Надо ставить себе посильные цели. Я вот куплю «жигуленка» и на следующий год качу с семьей в круиз: Прибалтика, Белоруссия, Закарпатье. Бросаю к чертям лабораторию, перехожу преподавать — легче, спокойней и лето свободное. А еще через год поедем на своих колесах за границу.
— Тебе легко, у тебя жизнь как маршрутная карта.
— А без этого в жизни, как и на работе, ничего не успеешь. Хочешь жить — умей вертеться. Убого — но в глаз.
Вышли к реке. Поверхность ее в этот утренний час, пока нет ни судов, ни плотов, ни лодок, была гладкой и чистой, как стекло; по ней лишь скользили косые солнечные лучи да две чайки падали и снова взмывали в воздух; на той стороне виднелись черные сопки и серые скалы над водой. Причал был пуст. Они сели на вкопанную скамейку. Вдали, метрах в трехстах, человек стоял внаклонку по колено в воде.
— Здесь так: надо скорей, а сиди и жди, — сказал Бреус. — Теплоход может опоздать и на час, и на два. Все привыкли — ждут и не трепыхаются. Придешь в контору, а директора нет, и неизвестно, когда будет — жди и не трепыхайся. Здешняя жизнь здорово приучает к экономии нервной энергии. Время густеет до студнеобразной массы, и ты в нем барахтаешься, как муха. Интересно, у Эйнштейна было такое ощущение времени? Вон Резан морды проверяет — пойдем посмотрим?
Они пошли посмотреть.
— Здорово, Резан! — сказал Бреус. Они встали на обрыве. — Как рыбалка?
Тут же стоял вагончик — резиденция Резана; около вагончика догорал, исходя жаром, источник дохода Резана — огромный кострище с мотками проволоки: Резан отжигал ее для вязки плотов.
— Здорово, ребятки! — повернул голову Резан, небритый старик в подвернутом накомарнике на голове и подвернутых штанах, все так же стоя в воде. — Рыбка плавает по дну...
Он вышел из воды, поднялся к ним на обрыв, рослый босой старик враспояску, с закатанными штанинами, с полиэтиленовым пакетом в руке. В пакете шевелилось несколько рыбин. В оттянутом кармане брюк транзисторный приемничек тихо наяривал джазовый ритм. Резан неспешно протянул руку Бреусу и Микутскому.
— Рыбка-то есть, а ты говоришь... — сказал Бреус.
— Да какая это рыба! — тряхнул Резан пакетом. — ГЭСы, плотины, сети, моторки — бедной рыбке... Куда это вы с утра?
— На теплоход, в контору — директора надо застать.
— Зачем теплоход? Сейчас катер туда за соляркой пойдет, только что ребята на рейд подались. Я вот что, Олег, хотел с тобой — написал бы ты мне наряд на один дом.
— Бутылка, — сказал Бреус.
— О чем разговор!
— Зачем тебе наряд-то?
— Пенсию себе зарабатывать. Дом на зиму подряжусь рубить.
— Один? Не потянешь.
— А тебе какое дело? У меня секреты есть.
— Открой! Две бутылки.
— Ишь какой резвый. Секреты за две бутылки не продаются. Так напишешь?
— Вы вот что, — сказал Микутский, — приходите через два дня, я вам напишу. Бутылки не надо — Олег шутит.
Резан взглянул на Микутского недоверчиво: мне, мол, не халтура нужна — халтуру может и мастер написать, а кто ты такой, чтоб делать честную работу за здорово живешь?
— Приходите, — кивнул Микутский. — Покажите рыбу, а?
Резан протянул пакет. Микутский вынул одну, упругую, холодную, пахнущую рекой. Рыба еще хотела жить — слабо била хвостом, хватала ртом и жабрами воздух.
— Хорошо вам тут: и работа, и рыбалка, — сказал Микутский.
— Покой и воля пока есть, не отнять, — ответил Резан с достоинством, как бы подчеркивая, что не работа и не рыбалка важны ему, а покой и воля, и Микутского поразила услышанная от этого старика пушкинская строка.
— Вот он, — кивнул Резан на выходящий из протоки катер. — Э-эй, сюда! — крикнул он во всю мощь своей глотки, так что эхо раскатилось по реке, и махнул рукой.
Катер повернул и ткнулся в берег. Микутский с Бреусом вскарабкались на борт, цепляясь за леер; катер дал задний ход, смешал у берега воду с песком, развернулся и отчалил. Они спустились в рубку.
За рулем сидел высокий костлявый парень с волосами до плеч. Второй сидел за столиком позади, грыз жесткие, старые куски хлеба и сыра и запивал холодным чаем прямо из чайника.
— Билеты есть? — спросил этот второй.
— Нету, — ответил Бреус. — Билеты за мной.
Они посидели в рубке, потом
