Рабочий день - Александр Иванович Астраханцев
Микутский понимал, что говорит не по существу, но очень уж ему хотелось сбить с Бреуса сухой, начальнический тон.
— Знаешь, Боря, такой разговор относится больше к области эмоций, чем к сути вопроса, — сказал Бреус, но уже мягче — понял, что его тон действительно неуместен. — Я сам могу на любую тему говорить пространно. Так к чему вы пришли?
Микутский начал рассказывать по порядку, что они сделали. Эдик перебивал, поправлял его, когда тот неточно объяснял. Бреус слушал внимательно, переспрашивал, требовал ясности. Но именно ясности в объяснениях не было.
— Нет, ребята, — в конце концов оставил их Бреус, — и мне непонятно, и вам. Давайте от печки. Значит, вы установили, что, если подать на ротор ток, он будет работать? Что значит «много» аккумуляторов? Вы что, на поэтическом вечере? Ну-ка, Эдик, считай, сколько надо?
Эдик принялся считать, рисуя что-то, морща лоб и шепча про себя. Бреус с Микутским продолжали говорить о фазах, обмотках, соединениях, тыкали пальцами в схемы, чертили новые, писали формулы.
— У меня получилось четыре, — поднял голову от бумаги Эдик.
— Прекрасно! — сказал Бреус. — Как паллиатив уже годится! Думаю, найти на первый случай пять аккумуляторов и одного человека в обслугу дирекция сможет. Если им действительно нужна энергия.
— Энергия нужна, но если для них один аккумулятор — проблема! — возразил Микутский, тряся указательным пальцем. — Извините, но я такое пакостное решение никому подсовывать не собираюсь!
— Опять ты со своей дурацкой добросовестностью! — Бреус взялся за голову.
— Надо решать в принципе, а не паллиативами! — в запальчивости крикнул Микутский. — Есть где-то другое решение! Рядом!
— Ну хорошо, хорошо, давай попробуем, — устало сказал Бреус.
И они втроем склонились над столом и начали, рассуждая и споря, чертить схемы, системы координат, кривые, вспоминать формулы, решать уравнения.
Часа через три кончилась вся наличная бумага: тетради, отдельные листы, бланки нарядов, в ход пошли обложки книг. Были нарисованы десятки положений статора, ротора, обмоток возбудителя.
Время от времени выходили на крыльцо покурить. Короткая серая ночь близилась к концу: на северо-востоке брезжило утро; вместе с утром подступало смутное решение вопроса.
— Мне сдается, возбудитель ведет себя так потому, что обмотки у него соединены встречно, — сказал Микутский, затянувшись сигаретой и прищурив глаз.
— И на полуцикле поля накладываются, — добавил Эдик.
— Но почему — встречно? — все щурил и щурил глаз, прикусив губу, забыв про сигарету, Микутский.
— Да может, сборщики в понедельник собирали? — сказал Бреус — к концу ночи он уже хорошо понимал, о чем идет речь. — У меня вон в лаборатории один по понедельникам ручку в руках держать не может.
— Но что же все-таки делать? — спросил Микутский.
— Выпрямлять надо, — сказал Эдик.
— Но ты же выпрямлял? Почему же резисторы не сработали? — спросил Бреус.
— А они не выпрямляют — они только срезают полуволну, — ответил за Эдика Микутский. — Скажи-ка, Эдик, перемотать обмотки в наших условиях можно?
— Сложно. Надо впрессовывать, центровать.
— Выход? Только быстро!
— Сопротивление увеличивать, — отвечал Эдик. Отвечал он теперь серьезно, с достоинством. — Только где его брать? Все уже использовали.
— Только так из него и можно что-нибудь выжимать, — засмеявшись, сказал Бреус Микутскому. — Штурмом и натиском.
— Стоп! Идея! — Микутский, все так же щурясь, тихонько засмеялся. Вспомнил про сигарету и, немного помолчав, затянулся.
— Ну, говори. Чего тянешь? — подстегнул его Бреус.
— Старый генератор пойдет? Быстро, Эдик!
— Ну... если обмотки целые.
— Пошли! Там, за сараем, валяется какой-то!
На улице было тихо и серо — цвета расплылись в предутреннем сумеречном цвете. Ни собачьего лая, ни огня — только возле магазина на столбе горел, ничего не освещая, фонарь.
В дизельной мерно стучали работающие двигатели; Гена, который снова дежурил ночь, доканчивал свою смену на верстачке, подстелив под голову телогрейку, и даже не проснулся — хоть выноси.
Пользуясь досками, трубами и ломами, они втроем кое-как заволокли в сарай старый генератор, весь в зеленых лохмотьях повилики, прозвонили, нашли целую обмотку, подключили в цепь вместе с резисторами. Работали быстро, слаженно, молча. Завели двигатель, прогрели. Гена открыл глаза от постороннего гула, сонно посмотрел на них, подумал, наверное, что они никуда не уходили, и повернулся на другой бок, лицом к стене. Включили генератор. Вольтметр показывал устойчивое напряжение. Включили агрегат в рабочую сеть. Колебания появились, но незначительные.
— Отключи рабочие генераторы! — приказал Микутский Эдику.
Эдик поколебался. Вырубил. Напряжение в сети не падало. Лампы, что горели в дизельной, продолжали гореть так же ярко, чуть-чуть колебался свет, но это — если только всмотреться. Если человек знает, в чем дело.
— Ну вот, а вы говорили! — сказал Бреус, вытирая руки ветошью.
Эдик хихикнул.
Микутский молчал и, сидя, устало смотрел в одну точку — от почти суточного умственного и физического напряжения, от бесконечного курения у него сейчас слегка кружилась голова, тупо стучало в висках, подташнивало. Он ловил себя на том, что в нем нет истинного удовлетворения от победы, что такое с ним в первый раз, что тридцать пять — это, наверное, уже годы; вот Эдик — весел, как козленок, и никакая усталость его не берет. Далеко ему еще до груза лет на плечах.
— Цепь разберем, — скомандовал Бреус. — Эту развалину, — он ткнул ногой ржавый генератор, — оттащим на место, и никому пока — ни звука.
Но тут послышался голос Гены. Оглянулись: сидит на верстачке, свесив ноги, и закуривает папиросу.
— Молодцы, ребята! Бутылка за мной!
Парни смутились, будто воришки. Гена уловил это и успокоил их:
— Я — ни слова! Никому! А что, пускай платят!
— Ладно, —
