Сенокос в Кунцендорфе - Георгий Леонтьевич Попов
«В газете «Нью-Йорк геральд трибюн» помещена статья бывшего заместителя государственного секретаря Уэллеса, который в резких выражениях предостерегает читателей, что могущественные английские круги стремятся усилить Германию в качестве буфера, против Советского Союза. Уэллес требует, чтобы союзники немедленно приняли решение по вопросу о репарациях и ликвидации германского милитаризма».
«Геббельсовские газеты на немецком языке беспрепятственно продолжают издаваться в Соединенных Штатах Америки. Нет нужды, что эти газеты давно перестали получать директивы от германского министерства пропаганды: они повторяют зазубренные фразы, которые слышали от Геббельса перед его бесславным концом.
Немецкая газета «Абендпост» (Чикаго) заклинает американцев и англичан двинуться, войной против Советского Союза. Еженедельник «Вандерер» (Сент-Поль, штат Миннесота) высказывается за устранение Советского Союза из Организации Объединенных Наций. Едва ли не самую злобную антисоветскую позицию занимает «Ней фольксцейтунг», издаваемая группой немецких социал-демократических эмигрантов в Нью-Йорке: она из номера в номер крикливо призывает Америку и Англию к походу против СССР».
Во время читки то один, то другой солдат бросал реплики: «Вот сволочи!» Или: «Ничего, сейчас в Берлине договорятся, этот… господин Трумэн воротится к себе в Америку и заткнет глотку всем крикунам!» Кутузов — тот время от времени отпускал такие словечки, что, окажись рядом запорожцы, пишущие письмо турецкому султану, то и они зарделись бы, как красные девки.
Закат уже погас, рыба в пруду перестала плескаться. В парке было тихо. Только летучие мыши с внезапным шумом проносились по темным аллеям.
Кутузов сказал: «Отбой»! — и солдаты пошли спать.
Мы с доктором тоже хотели идти, как вдруг является бледный пан Залесский, наш нынешний сосед.
— Я до пана доктора,— говорит.
— Что случилось? Кобета захворала?
— Не, цурка… — отвечает пан Залесский и, вижу, слез удержать не может. Вынул платок из кармана, потер тем платком глаза и попросил закурить. Я протянул ему сигареты.
— Марылька? — спрашиваю.
— Так, Марылька… Цурка… Я и моя кобета — мы ее бардзо кохамы…
Доктор взял сумку с разными медицинскими инструментами и лекарствами и отправился с паном Залесским. Воротился он поздно, когда солдаты уже спали. «Что там у нее? — говорю. А доктор: «Не знаю… Еще не разобрался… Боюсь, воспаление легких…» Ну ты, говорю, уж постарайся, жалко Марыльку, если что… Слыхал, какую она песню пела: «Вольга, Вольга, руска жэка…»
3 августа 45 г.
Вчера приходит ко мне Кутузов и говорит:
— Товарищ лейтенант, я так понимаю, что надо и немцев привлечь, а то солдатики подустали трохи.
Я, признаться сказать, не сразу его понял.
— Что значит привлечь? — спрашиваю.— Это ты насчет работы, что ли?
— Так точно,— говорит,— насчет работы. Немцы, известное дело, народ работящий, если мы их привлечем, ничего страшного, может, даже рады будут, а нам помощь.
Ну голова! И как, говорю, тебя, Кутузов, не пригласили на Берлинскую конференцию всякие мировые проблемы решать?..
Кутузов приосанился, гимнастерку одернул. Смеется:
— А что? Думаете, слабо было бы? Да нацепите мне генеральские погоны... Все зависит от погонов, я так понимаю, товарищ лейтенант.
— Ну-ну! — Я погрозил Кутузову пальцем.— Ты скажи лучше насчет немцев… Привлечь — дело не хитрое. А дальше что? Чем ты, умная голова, будешь расплачиваться с ними?
— А зачем расплачиваться? — удивился Кутузов.— Мы… как бы это сказать… Мы, товарищ лейтенант, помочь устроим, на добровольных началах. Хочешь — иди, не хочешь — не надо, сиди себе в хате и ковыряй в ноздре. А кто придет, поможет… Ну, тому мы большое спасибо скажем перед строем.
Я сказал, что подумаю.
— А чего тут думать? — удивился Кутузов, быстрый в любом деле.— Я сегодня же объявлю и здесь, и в Ульсберсдорфе, а завтра с богом, как говорится.
— Не спеши. Дело это серьезное, и его надо обмозговать,— стоял я на своем.
В это время подвернулся Горохов. Сюда, в Кунцендорф, он приехал тощий, а здесь сразу подобрел, пополнел, щеки заиграли румяными яблоками. Я тогда, в тот раз, проработал его отдельно, с глазу на глаз, так сказать, и все ему высказал. Хоть ты и средний командный состав, говорю, а все равно кончай базар. Я, брат, такой, я морального разложения не потерплю.
— Хорошо, лейтенант, будь по-твоему,— вздохнул доктор.
Серьезно так, холера, вздохнул, ну, думаю, осознал, а молоденькая фрау, гляжу, по-прежнему шныряет туда-сюда, то есть к доктору и обратно. Ну, то и дело юбки мелькают — она эти юбки меняла каждый день и даже чаще. Одна в клеточку, другая в полоску, а третья вся горошком обсыпана. Ну что ты будешь делать? Ему-то я могу приказать, а ей?
В отношении помощи доктор сразу взял сторону Кутузова.
— Одни мы с этим сеном еще месяц проволыним,— сказал он.
Пришлось и мне согласиться. Только смотри, говорю, чтоб все было чин-чином.
Разговор состоялся вчера. А сегодня утром выхожу, гляжу — полон двор бабья. Кутузов расхаживает, как петух, удовольствия скрыть не может. Остальные тоже в приподнятом настроении. Подмигивают немецким фрау, что-то болтают, а что, черт их разберет.
Увидев меня, Кутузов провел рукой по воздуху: «Ша!» — и рассек толпу пополам.
— Разрешайте доложить, товарищ лейтенант, двенадцать добровольцев, которые, значит, изъявили желание помочь Красной Армии, все в сборе. Можно начинать.
И тут, гляжу, по аллее бежит еще одна, тринадцатая. Ну это уже зря, думаю, чертова дюжина — не к добру… А тринадцатая подбежала, подошла, что-то сказала своим подружкам по-немецки и стала впереди, ну как напоказ себя выставила. Я глянул на нее и… сразу узнал. Это была та самая, которая тогда в Ульсберсдорфе мне туману в глаза напустила.
— Начинайте,— говорю Кутузову, а сам глаз от этой, тринадцатой, отвести не могу.
— Есть начинать! — Младший сержант сначала вскинул руку к пилотке, потом кивнул куда-то по направлению к воротам: «Ну, товарищи солдаты и граждане немецкие женщины…» — и все тронулись в путь. До места, где стоял пресс, было рукой подать.
Должен сказать, все было организовано лучше некуда, Кутузов молодец. Одни подвозили сено, другие, вооружившись вилами, совали то сено в ненасытную пасть весело гудевшего пресса, третьи — мужчины — подхватывали туго спрессованные и перетянутые железной проволокой пятидесятикилограммовые тюки и аккуратненько складывали их штабелями под крышей сарая.
Кравчук балагурил с женщинами, пуская в ход все немецкие слова, какие успел запомнить. Женщинам это, видно, нравилось, потому что
