Виктор Курочкин - Судья Семен Бузыкин
– Далече?
– До «Новой жизни».
– Зачем?
– По делу.
– А кто вы будете?
Мне почему-то стыдно признаться, что я судья.
– Инструктор.
Парень смотрит на меня в упор и сплевывает окурок.
– Инструктор? Понятно… А какой инструктор? Врать – так уж врать до конца!
– По физкультуре Парень усмехается:
– И давно?
– Что давно?
– Инструктором стали?
– А вам какое дело? Глаза у парня стекленеют.
– Хватит врать! Судья Бузыкин, кажись? Ну, что смотришь? – И он весело усмехнулся: – Своих не узнаешь? Пуханов я. Судил меня год назад за хулиганство.
Мне показалось, что поезд споткнулся и пошел назад. Я схватился за поручень с такой силой, что в глазах потемнело. Я онемел от страха. Да и как не онеметь! Преступник и судья на одной подножке поезда.
Это случилось в Павском сельсовете. История и трагичная и тривиальная. Пуханов – он, кажется, тогда был трактористом – ходил в женихах. Его невеста, редкой красоты девушка, но избалованная и пустая, работала секретарем директора МТС. Цвет ее глаз уловить было почти невозможно. Темнота их в одно мгновение сменялась синевой, синева – прозрачной голубизной, порой они были золотистыми и в ту же минуту гасли, становились темными, глубокими, как омут. У нее все было легкое – и фигура, и походка, и руками она умела взмахнуть, как крыльями птица.
Пуханов парень видный, отчаянного нрава, любил ее до безумия. Об этом можно судить по преступлению, которое им было совершено из ревности. Оно отличалось невероятной дерзостью.
Незадолго до свадьбы внезапно появился молоденький лейтенант. На нем все блестело: сапоги, погоны, пуговицы, кокарда. Этот блеск затмил солнечный свет, и голова секретарши закружилась, как карусель.
Поначалу тракторист не обращал на это особого внимания. Прошла неделя, другая, и до Пуханова дополз слушок, что его невеста уезжает навсегда с лейтенантом.
Секретарша устроила не то помолвку, не то просто вечеринку. Хотя отвергнутый жених и не был приглашен, но он явился с компанией дружков и с выпивкой. Невеста перепугалась, но Пуханов заверил, что пришел гулять по-хорошему. И все было бы хорошо. Тракторист вмиг подружился с лейтенантом, за столом сидел с ним в обнимку, пил осторожно, был весел, остроумен, громче всех пел и ловчее всех плясал. Начались танцы. И тут секретарша все испортила. Пуханов пригласил ее на вальс, но она ему отказала и бросилась в объятия лейтенанта. Пуханов и это стерпел. Но когда она, танцуя, стала целоваться с офицером, нервы у Пуханова сдали…
В суде Пуханов рассказывал: «Меня словно кто ударил по голове – все завертелось, в глазах потемнело, и я полетел в какую-то пропасть». Он схватил стол и с невероятной силой ударил его об пол. Стол крякнул и развалился на куски. Гости бросились вон, давя у двери друг друга. Первым выскочил лейтенант, без шапки и шинели. Пуханов носился по дому как ураган. Бил, громил, топтал, корежил. Когда уже больше бить и ломать было нечего, он сорвал с петель дверь, унес на спине и бросил в реку.
В суде Пуханов держался вызывающе. В последнем слове заявил, что ни в чем не раскаивается. Лейтенант на другой же день после скандала уехал. Когда я стал допрашивать секретаршу, она вся затряслась, заплакала и попросила простить своего первого жениха. Пуханова осудили на год лишения свободы. Он выслушал приговор и удивленно спросил: «За что? За разбитые горшки? А что тут разбито вдребезги, – он постучал кулаком по груди, – так это вам ничего? Эх вы, судьи!» Милиционер тронул его за рукав и сказал: «Пойдем».
– Пойдем, – вздохнул Пуханов и погрозил кулаком:
– Погодите, отбуду срок, я вам все припомню!
Милиционер завернул ему руку за спину и вывел на улицу. И вот через полтора года его угроза, казалось, готова осуществиться. Я мертвой хваткой вцепился в поручень и сжался в комок, думая: если он меня не прирежет, то не так просто будет ему сбросить меня с подножки. А Пуханов насмешливо сквозь зубы цедил:
– Судья и преступник на одной подножке поезда. Вот так встреча! Расчудесные чудеса.
Я его плохо слышал. Страх отнял у меня способность соображать. В голове вертелась одна дикая мысль: махнуть с подножки под откос. Но поезд шел быстро, и как раз по тому перегону, который здешний народ прозвал «проклятым». Осенью на ходу здесь из товарного вагона вывалилась свинья, и совсем недавно на этом перегоне паровоз сбросил с рельсов корову. Только бы проскочить этот проклятый участок, там начнется подъем, Я мысленно молил бога, подгонял и торопил поезд. Пуханов, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Сидел он на ступеньке сгорбясь, втянув голову в плечи. Но вот он пошевелился, кинул на меня косой взгляд и сунул руку в карман. И в то же мгновение какая-то неведомая сила толкнула меня с подножки. Я очень плохо помню, как это получилось… Его рука ухватила меня за воротник, придавила к ступеньке. Лицо у него было как мел, а в расширенных глазах метались огромные зрачки. Пуханова трясло. Он долго не мог поймать в пачке папиросу. Наконец это ему удалось, и он в пять глубоких затяжек выкурил ее. Я чувствовал себя так, словно меня опустили в парное молоко.
Накурившись, Пуханов несколько успокоился и, покачивая головой, стал размышлять вслух:
– Ну и ну… Вот так дела… Час от часу забавней! С чего это ты?… Жить, что ль, надоело?… – И вдруг резко спросил: – Испугался? Меня?
Я не ответил. А что я мог ему сказать? Пуханов продолжал рассуждать:
– Вот люди, только о себе думают. – И опять обратился ко мне: – Если бы ты, судья, разбился, мне бы была последняя амба. Наверняка приписали бы убийство. Просто ужасно подумать. – Он весь содрогнулся и с горечью произнес: – А я там как зверь вкалывал, чтоб досрочно освободиться. А тут… – И, не договорив, махнул рукой.
Начался подъем. Поезд, сбавляя скорость, лязгал буферами, дергался.
Пуханов встал, с презрением посмотрел на меня и плюнул.
– И ехать-то с тобой противно! Того и гляди, еще какую – нибудь штуку выкинешь, – сказал он и прыгнул с подножки, несколько шагов пробежал за вагоном и упал. Он лежал плашмя, не двигаясь, а потом медленно поднялся и стал тереть ушибленное колено.
Мне теперь ничто не угрожало. Но было так плохо, словно я совершил непростительную подлость. Когда я вспоминаю этот дорожный случай, меня передергивает, как от озноба… И в то же время этот случай заставил меня смотреть по – другому на человека. В самом плохом, отвратительном я пытаюсь отыскать хоть крупицу доброго, хорошего. И когда мне преподносят человека как идеальный пример, я этому так же не верю, как не верю, когда мне говорят о человеке как о кладезе зла и пороков.
Осень
За окном сентябрь, ясный и тихий. Воздух чист и прохладен. Дышится легко, и дали проглядываются на редкость отчетливо. Далеко – далеко видны словно отчеканенные кромки лесов и пестрые полосы полей. Небо о двойным рядом облаков. Нижние – грязные, лохматые – плывут в одну сторону, верхние – белые, с легкой синевой, как весенний талый лед, – в другую. Каждый звук долго, явственно звенит и откликается.
Поезд с грохотом пересек пыльную улицу Узора. Из под колес выкатился клубок пара, скатился в канаву и запутался в сухой, жесткой траве. Мне очень грустно, что ушел поезд, ушло лето, ушел безвозвратно еще год моей недолгой жизни, и еще ушла от меня навсегда Симочка. С этим поездом она приезжала в Узор. А я ее и не подумал встречать. Почему? Да потому, что она приехала не ко мне и не одна.
Но почему мне только грустно? Почему нет обиды и той щемящей сердце боли, когда от нас уходит любимый человек? Вероятно, в этом повинно время. Оно запылило образ, заморозило страсти, застудило чувства. И с горькой улыбкой я утешаю себя всем известной соломоновой мудростью; «Эх, Семен, Семен, все проходит».
Где же мне ночевать? В кабинете или попроситься к своей уборщице в сарай, на сеновал? Я так задумался, что не заметил, как появилась в кабинете Васюта и заговорила нараспев, растягивая слова и при этом широко улыбаясь:
– Это что ж такое! Его там ждут, а он сидит и не чешется. Пошел, пошел, – потянула она меня за рукав, когда я стал отказываться. – Сам ведь позвал. Так и говорит: «За стол не сяду без жильца». – Васюта оглянулась и таинственно зашептала: – Стар он для Симушки, ох, староват. Не такого я зятя-то ждала, да-а, не такого. – Осуждающе посмотрела на меня, скривила рот и вытерла концом платка сухие глаза, но в ту же минуту оправилась и бойко, восхищенно продолжала: – А так человек-то очень хороший. Два платья мне подарил и платок пуховый. А как ее-то одел!… – От наплыва чувств и радости Васюта закатила глаза под лоб и замахала обеими руками. – С достатком мужчина, из себя видный, представительный. От старой жены у него двое Ну и то слава богу, хоть алиментов не платит. Ну, пошел, пошел! – И она опять потянула меня за рукав.
Что делать, пошел. Отвязаться от Косихи было невозможно. Впрочем, любопытство тоже сыграло кое-какую роль.
