Нина Карцин - Беспокойные сердца
Усевшись у открытого окна, Люба сразу же повернулась лицом к улице, словно там было невесть что интересное. А Виктор смотрел сбоку на изгиб щеки, на чуть вздернутый носик и ровную линию брови, и в голове его шевелились непривычно-сложные мысли.
До сих пор он не задумывался над своим отношением к Любе. Ему казалось, что он просто жалеет ее и возмущается положением в семье дяди. Не таким уж большим поселком была Дубовая Балка, чтобы соседи не знали друг о друге всей подноготной, и Любу иначе, как батрачкой, почти и не называли.
Но грубые слова Калмыкова, сразу придавшие этой дружбе такое значение, какого она еще не имела, невольно заставили Виктора взглянуть на Любу совсем другими глазами. И как-то разом исчезла былая свобода обращения, немного мальчишеское покровительство, он не смел теперь по-прежнему похлопать ее по плечу, взять за руку. У него появился резковатый, отрывистый тон, которым он прикрывал непривычное смущение. И в то же время что-то неудержимо влекло его к этой худенькой, скромно одетой девушке. Будь он старше, опытнее, он понял бы, может быть, что влечет его к Любе сила ее искреннего чувства. Но Виктор так привык, что девушки, за которыми ему случалось ухаживать, выражали свой интерес к нему кокетством, ужимками, притворной холодностью и прочими наивными ухищрениями, что не видел тихой, ненавязчивой и беззаветной любви своей скромной подружки.
Он совершенно искренне уговаривал Любу уйти от дяди, но когда у нее вырвался вопрос: «Куда?», он не нашел готового ответа. Будь это раньше — сразу же нашлись бы десятки решений. А сейчас язык не повернулся. И ни за что на свете не рассказал бы он Любе об условии, которое так нахально навязывал ему Калмыков.
Но долго задумываться, да еще над неприятными вещами, Виктор не умел. Его окликнул один знакомый, подошел другой, и глубокая молчаливость, от которой Люба даже немного оробела, сменилась обычной веселой болтовней.
Дорога от конечной остановки до парка прошла незаметно. Виктор широко шагал, не обращая внимания на измятые штанины, и в увлечении размахивал руками, представляя в лицах, как он уговорил мастера применить новый способ завалки стружки. Если судить по тому, как он рассказывал, можно было подумать, что он совершил чуть ли не переворот в мартеновском деле.
— Мастер говорит: «Молодец, твой опыт на другие печи передавать нужно». А из редакции сотрудник прибежал: «Напишите, пожалуйста, статью о вашем почине». Что ж, говорю, это можно…
— И написал?
— А как же? Надо ведь. Да мне это — раз плюнуть!
Виктор не рассказал, сколько бился с ним работник редакции, выжимая строчку за строчкой из корявого изложения нового способа завалки. Сейчас, видя восхищение в широко открытых глазах Любы, Виктор искренне верил, что сам написал ту статью, под которой поставил свою подпись.
— Теперь еще предложение в БРИЗ подаю. Что тебе подарить на премию?
— Да что ты, Витя, зачем дарить?
— Не говоришь — сам придумаю, тогда не обижайся, если не по вкусу придется… А мне, пожалуй, еще доклад придется делать, — небрежно уронил он напоследок.
— Ой, Витя, загордишься ты тогда совсем. На меня уж и не посмотришь…
Виктору стало стыдно. Проклятый язык сколько раз подводил. Расхвастался, удержу нет… Скрывая смущение, сказал:
— Ну, может, ничего этого не будет. Затирать у нас любят. Вот дядьку твоего выдвигают — это да. Думаю все ж таки соревноваться с ним… Думаешь, не выйдет?
Люба молчала. Виктор подумал и признался:
— А может, пока и не выйдет? Он все ж здорово сталь варит. Но только я все равно буду стараться догнать. Иначе покою мне не будет в жизни.
В кино они не опоздали, но билетов уже не было. Люба расстроилась. Ей казалось, что Виктор непременно должен рассердиться. Но он только передвинул тюбетейку характерным для него жестом, купил два стаканчика мороженого и сказал задумчиво:
— Ну, теперь куда? На танцы?
Но на танцы Люба идти не решилась: стеснялась своего бедненького платья. Решили просто посидеть, послушать музыку.
В парке горели матовые фонари, песок поскрипывал под ногами гуляющих, все скамейки были заняты. Люба с Виктором дошли почти до конца главной аллеи, но тут его окликнули с одной скамьи:
— Виктор, давай сюда, к нам иди, места хватит!
Люба оглянулась на голос, но Виктор нахмурил брови и даже не повернул головы. Тогда со скамейки вскочил Алеша Саранкин, подручный сталевара и член комсомольского бюро цеха. Его свежее, чуть курносое лицо дружески улыбалось.
— Ты чего, чудак? И разговаривать не хочешь? Ну, брось, брось, там было бюро, а тут парк, и нечего обижаться.
Собственно говоря, Виктор не так уж и обижался, но, расхваставшись перед Любой, он умолчал о том, как ему влетело на комсомольском бюро за использование чужих шлаков. И он не без основания опасался, что эта история может сейчас всплыть. Поэтому, не теряя времени, он ухватил Алешу за рукав и оттащил в сторону:
— Тише ты! Не видишь — не один иду?
— Молчу! — уверил его Алеша, прикрыв рот ладонью, и вполголоса добавил: — Порядочек.
Он отправился к своим друзьям, уже выражавшим нетерпение, а Виктор взял Любу под руку и предложил:
— Пойдем на Волгу?
Любе было все равно. Волга, так Волга. Лишь бы побыть с Виктором. А он, сжав в своей руке маленькую загрубевшую ладонь девушки, уже не думал ни о приятелях, ни о делах в цехе, ни о своих неприятностях. В голове застряла одна упрямая мысль, которая относилась к Калмыкову: «Догоню я тебя или не догоню, а судьбой нашей ты распоряжаться не будешь».
Глава V
В обширном кабинете директора было жарко, несмотря на непрерывный шелест резиновых лопастей настольного вентилятора и опущенные кремовые шторы. Ослепительные звездочки горели на гранях прибора из нержавеющей стали, на резном узоре чуть запотевшего графина с газировкой, на полированных рамах портретов — всюду, куда падали узкие солнечные лезвия.
Работники завода, созванные на техническое совещание, в большинстве своем были одеты в синие сатиновые спецовки, под которыми виднелись легкие летние рубашки без галстуков. Среди всех особенно выделялся Рассветов своим тщательно разутюженным белым костюмом.
Он сидел в кресле, приставленном вплотную к директорскому столу, и как бы возглавлял заседание. Крупное мясистое лицо его с чуть обвисшими щеками и брюзгливо опущенными уголками губ имело то несколько деревянное выражение официальной внимательности, под которым человек, привыкший к бесконечным заседаниям, как под маской, прячет свои истинные чувства.
Рядом с ним сидел Вустин. Поглаживая двумя пальцами темную холеную бородку, он рассеянными добрыми глазами осматривал собирающихся, а потом, надев пенсне, углубился в лежащие перед ним бумаги.
Ройтмана на совещании не было. Накануне сердечный приступ уложил его в постель, и вместо него присутствовал его заместитель Баталов, низенький, полный, с простоватым на вид лицом и глазами чистейшей голубизны. Он уселся рядом с Вустиным с таким решительным видом, словно хотел сказать: «А ну, попробуйте выгнать меня отсюда».
Но никто не посягал на его место. Переговариваясь между собой, инженеры привычно рассаживались вдоль стола заседаний.
Марина настороженно ждала, как произойдет встреча Виноградова с Рассветовым. Но они встретились так, словно впервые в жизни увидели друг друга и, поздоровавшись с безразличной вежливостью, сели по разным сторонам стола.
Обсуждение плана научно-исследовательской работы не вызвало ни оживления, ни энтузиазма, ни споров, которые рисовались Марине. Она так ждала этого совещания! Ей казалось, что предложенный метод вызовет страстную защиту с одной стороны, яростные возражения с другой, ожидала чего угодно, только не того приличного «хорошего тона», который сразу же набросил на присутствующих невидимую, но необоримую пелену скуки.
Пока Виноградов делал сообщение, Рассветов, устало и брюзгливо морщась, рассматривал свои полированные ногти. С жадностью слушал Вустин, а по круглой физиономии Баталова чувствовалось, что он каждую минуту готов пренебрежительно фыркнуть.
После Виноградова слово взял Вустин. То снимая, то надевая пенсне, он пустился в ученую полемику, нападая на теоретические установки Виноградова и приводя в подкрепление доказательства из существующих учений. Он сыпал именами, цитатами, ссылками и постепенно забрался в сущие дебри учености. Директору пришлось вернуть его к теме заседания.
— Да-да, я сейчас скажу и об этом, — заверил Вустин. — Оригинальность предлагаемой работы заключается в том, что автор, не объясняя происхождения волосных трещин в металле или так называемых флокенов, дает вместе с тем средство их устранения. Именно в этом я вижу основной порок предлагаемой технологии. Как можно устранить то, происхождение чего не знаешь? Сомнительно. Еще Эванс в своей недавно опубликованной работе…
