Василий Снегирёв - Раноставы
— Молчите вы, а то всех вернет, — старалась тихонько шепнуть Овдотья Конфетка, но шепоток получился на весь роток. Она прыснула и побежала занимать место на телеге. Марина с Агриппиной заворчали:
— Куда лезешь?
— Ой да, нехрушки, уйдем друг на дружку.
— Поехали, бабы.
Подводы двинулись, скрипя колесами. «Спасовал, не настоял, — упрекал себя Григорий. — Говорил же, говорил я председателю. Какой я бригадир! Жулан желторотый!»
Даже слезы выкатились из глаз.
И уж вовсе растерялся Григорий, когда увидел под кустами трактора. К одному из них, что стоял поближе, парень подошел и крутнул рукояткой. Колесник завелся с полуоборота. Мотор, как часики. Он сел и выехал на сжатую полоску. Разбил ее на две загонки. Черная жирная лента парила, росла и росла. Уж совсем стемнело, когда Григорий заметил две фигуры. Они шли по жнивью вдоль глубокой борозды. Это был Гоша с прицепщиком. Механизаторы молча заняли сиденья: один на тракторе, другой — на плугах. Машина взревела и вскоре скрылась за колком.
Со стана вышел навстречу Китычу второй трактор. Он лег в борозду другой загонки. Фары широко рассеивали свет. Чем ближе подходил трактор, тем гуще и ярче светили лучи. Они ныряли, взлетали вверх, выхватывали брито-ершистый взгорок, вонзались в плотную густую пшеницу. Она казалась Китычу высоким дощатым забором. Трактор поравнялся с бригадиром и, пройдя мимо, скрылся за тем же колком, что и первый.
Вокруг онемело. Почувствовались сырость и холод. Обдирало, как в жаркий полдень ядреный погребной квас. Небо вызвездилось, ночь посветлела. Завтра наверняка погожий день. Перед ним надо выспаться. Китыч плюхнулся в первую же свалку соломы. Проснувшись, удивился тишине. «Что-то случилось», — подумал он и, отряхнувшись, пошел запрягать Шагренька.
Мерин фыркал, потягивался. Он спросонья не мог перейти на рысь и шел вразвалку.
— Ну, пошел! — торопил его Китыч.
Один из колесников стоял у раздвоенной березы. Неподалеку в свежей копне посапывали Гоша с прицепщиком.
— Почему не работаете? — спросил бригадир.
— Не заводится железо.
— Контакты чистил?
— Все переделал.
— Попробуй еще.
Григорий сам прочистил контакты магнето. Они были натерты чесноком. Злость обуяла парня. Но он стерпел и лишь про себя сказал: «Возьмем еще свое».
Через пахоту Китыч выбрался на Гладченскую дорогу. Колеса мягко стучали, приминая высокий подорожник и конотопку. Над лесом друг над другом висели две светло-синие тучки, как два голбчика: верхний и нижний. Между ними белела полоска утреннего рассвета. Ее края постепенно зажигались. Вскоре выкатило солнце. Оно уселось на нижний голбчик. Но ненадолго: прикорнуло и тотчас же перекарабкалось на вторую. А вот и совсем оторвалось от тучки. Стало светлым-светло. У Китыча слепило глаза, высекало слезы, от бессонницы ломило надбровье, переносицу. А сколько впереди еще бессонных ночей…
ИЗ-ЗА ОЗЕРА
Уборка закончена, зябь на дальних полях поднята, остались солонцы на Якшинской поскотине, вокруг Мироновки да за озером, под самым носом деревни. Это радовало и мучило механизаторов. Радовало: дома и стены помогают; мучило: ударят заморозки, покроются поля снегом — дуй на ногти: маленько да жалобно, а пахать надо.
— Душа винтом, а за двое суток вспахать! — сказал, как обрезал, бригадир Ваня Маленький.
— Может, за сутки прикажешь? — огрызнулся Пашка, — молодой механизатор, но с опытом — пятый сезон на тракторе.
— Только приветствуем, — расцвел бригадир.
— А за неделю не хошь? — подговорился Витька Лисьих, тоже молодой, но хорошо знающий эти тяжелосвинцовые солонцы.
— Не время балаболить. Пока стоит погода, надо успевать.
— Давно можно было управиться, — проворчал Витька. — Да у нас все шиворот-навыворот.
— Это почему? — осел бригадир.
— Потому, — не унимался Витька. — Самые худые поля в последнюю очередь обрабатываем. Все кого-то ждем. Вот и дождались Ивана Постного. Ни с какого края теперь не заедешь. Поле водой да грязью взялось.
— Жаль, что не посоветовался с тобой.
— Что зазорного? Надо было.
— Враз все не охватишь. И это, и другое надо. Все неотложное. Вам ли рассказывать. Побудьте денек в моей шкуре, не то запоете.
— Каждый в своей пригож.
— Тогда не рядись, начинай.
Поле раскроили на две штанины-загонки. В одной пахал Пашка, в другой — Витька. Пахали вкруговую. У Одиной, где были когда-то огороды, тракторы шли легко, свободно; ближе к озеру — едва на первой скорости, с пробуксовкой, плуги, как черта за волосы, тянули. Моторы чихали, глохли.
К вечеру на полевой стан подъехала на велосипеде Евдокия, Витькина жена. Раньше они работали вместе на одном тракторе, а сейчас она сменяла Пашку.
— Вовремя успела, — рассмеялся Пашка.
— А чего было бы? — насторожилась женщина.
— Проворонила бы Витьку.
— Куда он денется?
— Чуть одна краля не увела, — парень присвистнул. — Пьфью… Во какая! Шик, карданный вал, не чета тебе.
— Ну, заборонил.
— Э-э, да знаем мы вас. У самой, поди, кошки нутро скребут, — продолжал парень играть на слабинке женщины: ревнивая была она, к каждому пеньку ревновала Витьку.
— Да ну тебя к лешему, нашел разговор. — Она подошла к мужу. — Баню я подтопила, Витя. Жару хоть отбавляй, воды дополна, веник замочен в кадке. Да не прималындывай, ноги хорошенько пропарь. — Наказывала она мужу, как младенцу. И не могла иначе: молод он, едва восемнадцать стукнуло, а ей уже за двадцать пять перевалило. Успела замужем побывать и разойтись. Не повезло. И нисколько не жалко. Было бы кого жалеть? Тьфу! Пьяницу луковую. То ли дело Виктор! Вот куда он запал — прямо в сердоболюшко. Никто его сейчас не вырвет из души. Боли его — это ее боли. Соскочит ли прыщик, попростынет ли, она баньку истопит, молочка вскипятит, водочки купит и воркует, как над парком: «Береги себя, Витя, береги». А он еще и фыркает:
— То ли не разберусь, что к чему!
— Чо доброго, опять не пойдешь в баню, с тебя ведь сбудется. Гли-ко, растравил ноги под одну корку. Ни одна уж мазь не помогает. Свежим березовым веничком не брезгуй. Он всю стужу и хворобу выгонит.
— Тошно уж от твоей опеки, — отмахивается Витька с досадой.
— Суп в печке, на загнете, — не унимается Евдокия. — Молоко под лавкой, хлеб на грядке, в сельнице.
— Хватит уж, пристала… Разыщу, поди.
— Тольша-то где? Чо он не сменяет тебя?
— Я почем знаю.
— Он же впереди меня ехал.
— Ему ведь не на свидание, куда-нибудь свернул.
Из-за Одиновского ручья появился на велосипеде Толька. Раскрасневшийся, под хмельком, он подкатил к Виктору.
— Отработай за меня.
— Что за праздник?
— Гостей навалило. Выручай. Ты ж меня знаешь — за мной не застоится.
— Надо — значит надо.
Толька и Пашка уехали. Дуська обрадовалась, что будет работать на пару с мужем. Она залезла на трактор и весело крикнула:
— Догоняй, Витя!
Задымила свежим отвалом земля. Пашня раздвигалась, росла, сжимая жнивье. Намеренье одно — засветло вспахать до Грачинника, а то, что останется за ним — небольшой вискирек, — додолбят ночью. К утру за озером будет управно.
Дуся с Виктором выжимали все возможное из машин. Трактора ныряли в сухие углубления, поднимались на выветренные гребни, обходили водянисто-вязкие низины и, ложась в борозду, то шли к Одиной, то опускались к берегу. И было бы все так, как задумано. Но разворот — правильно кто-то приметил, чертова пасть, — подвел Виктора. Как ни берегся, ни ловчил, а вывернуть трактор на взгорок не мог и левое колесо угрузло. Вдосталь намучившись, Витька сказал Дусе:
— Давай отдохнем.
— Только рассолодеть, Витя. Перекусим на ходу.
— Нет уж, после такой мороки надо капитально поесть.
Виктор сел на прицепную серьгу. Трактор хлопками выбрасывал кольца дыма. Они, рассеиваясь, тянулись навстречу поднимавшейся яркой луне.
— К ведру луна светит, — заметила Евдокия.
— К заморозкам, — поправил Виктор. — А потом снег бухнет — всей пахоте баста.
— Да, успеть бы вспахать к утру.
— Тогда поехали, хватит болтать.
Из-за озера прилетели тоскливо-надрывные звуки. Пел женский голос:
Чо Германия наделала,Оставила одну.Моего милого убила,Схоронив мою судьбу.
— Как на ладони подносится, — замирая, вслушивался Виктор. — Кто это?
— Не узнаешь?
— Уж больно жалобно, будто из-под сердца достает.
— Это же, Витя, мамонька поет.
— Чо она ночью вдруг запела?
— Замуж выходит.
— Не мели.
— Вот те крест.
— И ты все молчала.
— Сплетням не верила. Когда Толька стал отпрашиваться, я сразу скумекала: его отец женится на мамоньке.
