Василий Снегирёв - Раноставы
— Дай взаймы.
— В игре не дают — покупай, — отрезал Витька.
— На, двадцать копеек.
Витька в момент отсчитал двадцать пар.
— Ставьте, сколько у меня есть, — предложил Гринька.
— Куда по столько! — съежились ребята.
— Что долго чикаться. Быстрей Окулю обыграешь.
Кон растянулся почти до дороги. Вспыхнул азарт у Григория, загорелись глаза. Он навел плитку на стройный взвод костяшек и, прицелившись, метнул. Она упала в середину кона и, собирая бабки, срезала коновку.
— Ух ты! — заорали ребята.
Григорий, как и Витька, взял пустое ведро и наполнил его с верхом. Вскоре и второе ведро было полное. Игра накалилась. Григорий забыл обо всем. Он метал и метал плитку. Она, как литовкой, косила бабки. Их уже некуда было класть. Он начал сортировать: крашеные панки — в одно ведро, крупные, похожие на коновки, — в другое, которые похуже — отдавал ребятам.
— Китыч, тебя же ждут, — раздался из створки досадный голос Огафьи Ждановой.
— Подождите.
— Некогда ждать. Иди быстрей.
— Только разыгрался, — проворчал Григорий.
С двумя тяжелыми ведрами Китыч закатил в прихожую конторы. Тонкие как бумага, двустворчатые обшарпанные двери пропускали грозный густой бас председателя Пал Палыча.
— Почему не убираешь хлеб, каких указаний ждешь?
— Хлеб ишо зеленый. — Григорий узнал Гошу Нашего, как звали в третьей бригаде Егора Нестеровича Заборина.
— Ждешь, пока не осыплется да дождем не прихлещет?
— Я же позавчера смотрел.
— У Лисьего мостика, у Кругленького — тоже зеленое? — наступал председатель. — Молчишь? Нечем крыть. Ты различаешь спелое зерно от зеленого? Спроси старух. Они тебе объяснят. Да что старух. Любой ясельник ответит. Не агроном!
Григорий ворвался в кабинет.
— Во работничек! — засмеялся председатель.
Григорий целиком еще был в игре. Он не обратил внимания на смех и бухнул от радости:
— Смотрите, почти все крашены.
— Видим, видим, Гриша. Садись-ко поудобнее да рассказывай.
— О чем?
— Скажи нам, как обмолачивается хлеб?
— Где?
— У Будичевых.
— Хорошо.
— Одинаковы поля. Неодинакова ответственность. Так-то вот. — Павел Павлович резко повернулся к Егору Нестеровичу.
— Сдать бригаду Китычу. А сам садись на трактор.
— Пал Палыч… — промямлил парнишка.
— Запоминаешь, как звать, что ли? Не бойся, Гриша.
— Залез в ярмо, Китыч, — говорил по дороге на конный двор Лийко Захара Назаровича. — Не бригада, а черт знает что! Рубить надо под корень. Честно говоря, не мог я там прижиться, не выдюжил, удрал.
О третьей бригаде давно ходили нехорошие слухи. Да и как не ходить. По всем показателям бригада завалила план. Разные меры были приняты. Даже бригадиров меняли. Не помогло. Опять назначили Заборина. В последний раз поверили, как бывшему фронтовику. Но дело опять не клеилось. В чем собака зарыта, сразу не разберешься.
В бригаде Григорий застал конюха. Тянко, как звали Андрея Афанасьевича, выводил из конюшни Шагренька. Мерин высокий, но худой, еле переставлял ноги.
— Заездили тебя, окаянные, — любовно шепелявил старик. — Откормлю я тебя, в обиду не дам. Пойдем. — Он дернул на себя повод и встретился с взглядом Григория.
— Ты что, Китыч, перепутал бригады?
— Нет.
— Что пожаловал?
— Хочу проехать по полям. Где теперь бригада?
— У Барневки, — ответил Тянко. — Надо попроведать.
— Ты вроде за бригадира?
— Навроде Володи, наподобие Кузьмы, — рассмеялся конюх. — Гоша наш, куда его девашь. Седни его нет, вот и замещаю. Кольше, сыну-то, наказал, чтобы к уборке приступал.
«Дела, — подумал Григорий, — в коробейку не складешь». А вслух спросил:
— Хлеба поспели?
— Подошли. Правда, местами. Но есть большие кулиги. Чего, думаю, ждать. Пока ведро да не осыпались хлеба, надо молотить.
— Правильно, Афанасьич.
— Не первый год живу. Слава богу, седьмые десятки. Знаю, что к чему, — ободрился старик и добавил: — Ноне хлеба ух как выдурели. Вровень с человеком. Как бы не измотало ветром. Успевать, успевать надо, пока не полегли.
Конюх запряг мерина и взял вожжи.
— Садись, коли по пути. Подброшу.
— Спасибо.
Старик отодвинул литовку, обмотанную обрывком старого половика, чтобы не звякала дорогой о головку шкворня, резко опустился на передний краешек телеги.
— На обратной дороге надо травки покосить для Шагренька, — пояснил Тянко, показывая на литовку.
— Дюжий ты старик и на все дела мастак.
— Поживи с мое… Може, где и не так, резвость-то не молодецкая. Но без дела сидеть не могу. Где Гошку выручу, где сына. Ишо в теле. Кое-кого за пояс заткну. Не гляди, что старый.
— Афанасьевич, пошто бригада на последнем месте?
— Откуль ей быть на первом? Народу нет. Кто робит? Одни старики, бабы, подростки. Какой с нас спрос? Где сел, там и слез. Гоша-то согрешил с нами. Порой жалко его. Ни за что ругают.
— В тех бригадах это же самое?
— Ты что, Китыч, допытываешься? Поди, в бригадиры метишь?
— Что получится.
— Неуж тебя назначили?
— Попросили.
— Из грязи да в князи.
— Считай, как знаешь.
Тянко бросил вожжи, проворно спрыгнул с телеги и зло прошептал:
— Никак.
— Не сердись. Нам работать с тобой.
— И не собираюсь.
— Поехали, Афанасьевич.
— Езжай на все четыре. Я и без тебя обойдусь, — отрезал конюх.
Ну и бригадка. Кто ей не руководил! Один сменял другого. Каждый с легкой руки мог дать указание. Конечно же, были ретивые: не подчинялись. Но сколько ни противься — один в поле не воин. Они все в бригаде переплелись: сват да брат, кум да кума. Словом, один за всех — все за одного. Повысь голос — живьем съедят. На что уж Лийко настойчив, а сломали, не выдержал, ушел. И опять поставили Гошу Нашего. Вновь руководили бригадой кто ни попадя. То Иванко Бескопытов. Уж всех-то больше он знает. В животноводстве и в полеводстве — ума палата. То Юрка Криночка. Чаще всего шурин Гоши Нашего — Колька Хавроньин. Или вот тесть, Андрей Афанасьевич. Вишь, как разъерошился старик. Даже отказался ехать. Видать, за живое задело. А то не поймет, что бригаду до ручки довели. Ведь рассказывают, дело доходило до того, что Гоша даже и не знал, что творится в бригаде, слухом не слыхивал о своем указании, а ходил на конный двор и диву давался.
— Кто так умело распорядился?
— Мы тут с Колькой посоветовались, распорядились.
— Хорошо, хорошо, тестюшко.
— Сношку отпустили домой. Жинку твою тоже. Овдотья штой-то прихворнула, ушла в больницу. У Марины, бают, свадьба заводится, отпросилась у нас. Остальных вместе с Колькой направил в поле.
А кому работать? Некому. Сам ведь говорил Тянко. Стар да млад остались в бригаде. Соломожных баб и то по пальцам можно пересчитать. Овдотья да Степанида, Марина да Орина, Акулина да Агриппина. Весь и костяк бригады, на них она держится. Случись с ними что — волком вой, песни пой. В такие-то дни и заправляет Колька Хавроньин. Один на один с вилами в руках да литовкой в кустах. Тоже мне воин!
Из ближнего осинника вырвалась песня: «Скакал казак через долину, через Маньчжурские края…»
Лоб в лоб столкнулся Шагренько с лошадью первой подводы. На ней сидел Колька Хавроньин.
— Тпру-у! — осадил тот чалую кобылу.
— Куда спешим? — спросил Григорий.
— Домой.
— Не рановато?
— День субботний, не весь работный.
— Поворачивай оглобли.
— Что за указ?
— На месте разберемся.
— Видали вашего брата. Н-о-о!
— Стой! — закричал Григорий.
Подтянулись подводы. На головах женщин пестрели платки, косынки, васильковые венки. Из-под них озорно блестели глаза. Они насмешливо обшаривали Григория.
— Кольша, это откель уполномоченный? Ровно пятном не нашенский? — съязвила Галька, Колькина жена.
— Районный, наверно.
— У-у, из далеких краев, — загудели на подводах.
— Тот же назем, да из второй бригады завезен, — под общий смех подкинула на жарок Нюрка Пудовка.
— Хватит паясничать, — обрезал Григорий. — Поворачивай на стан.
— Мы свое сделали, — ответил за всех Колька.
— Видно птицу по полету.
— Не веришь, не больно нужно.
— Ладно, пусть будет по-вашему, — сдал Григорий. — Запомните, я до трех раз прощаю.
— У, как грозно. А кто ты такой?
— Узнаешь. — Бригадир обратился к таким же, как и он сам, ребятам — к Петьке Зуеву и Тольке Топских: — Вам придется вернуться.
— Куда?
— На ток.
— Что мы забыли?
— Нагрузите одноконки зерном и на сушилку.
— А мы на чем поедем? — взвизгнула Галька.
— В тесноте — не в обиде. Кто спешит, может пешком, — улыбнулся бригадир.
— Не ближнее место топать, — сердито выкрикнуло несколько голосов.
