Михаил Шушарин - Фотькина любовь
— Вы его друг, поэтому вы обязаны выслушать меня, — говорила она, бледнея и все оглядываясь на калитку: как бы кто не зашел.
Прокопий сразу заволновался.
— Говорите, что произошло, честное слово!
— Я хотела раскрыть вам глаза, как товарищу моего мужа.
— Раскрывайте.
И она начала говорить о Сергее. Черствый человек, жестокий. Никогда не обращает на нее никакого внимания. Не любил никогда. Обманом взял замуж. Она посвятила ему жизнь, отдала лучшие годы, надеялась, что будет какой-то прок. Напрасно… Оберегала его от всяких бед… Сейчас все ее осуждают.
— Почему ваша мать, Анна Егоровна, ухаживала за ним во время болезни? — всхлипывала она. — Для того, чтобы меня опозорить?
— Послушайте, Елизавета, да ведь вы все время были на взводе. Какой же тут уход, честное слово?
Она будто и не услышала этих слов.
— Сейчас вся деревня ставит мне в упрек эти бабушки Анны труды. На меня все показывают пальцем, как на прокаженную. Я не вынесу этого!
— Зачем вы мне все это говорите? Я же вам ничем не помогу… Вы можете, как люди, по закону, разойтись с Сергеем Петровичем!
— Что вы сказали? — она почти закричала и показалась Прокопию некрасивой: раскосая, с выпавшими из-под шапки жирными, черными прядками.
— Я не знаю, что вам-то надо, честное слово. Тьфу! — совсем растерялся Прокопий.
— Разойтись значит? Отдать ему всю жизнь и разойтись? Благодарю за совет! Вы знаете, что у него масса женщин! Он завтра же найдет другую. Вот посмотрите, я много лет берегу это письмо, как доказательство его распущенности… У него не только есть женщины, но и немало по белу свету детей пущено, сирот, на страдания. Вот читайте!
Это было письмо председателя сельского Совета села Святые Ключи, адресованное Сергею Яковлеву. В письме сообщалось о том, где захоронены расстрелянные фашистами партизаны, в том числе и Наташа Ковригина, как сельчане чтут память погибших. О ребенке сказано несколько слов: да, по слухам, у Наташи была грудная девочка. Ее якобы унесли партизаны-разведчики из того же соединения, отправили на самолете в Москву.
— И вы не сказали ему об этом?
— Что я, идиотка?
— Как зам не стыдно, Елизавета, честное слово!
— Дурак ты, Прокопий. И больше разговаривать с тобой не о чем, — она громко захлопнула за ним дверь.
«Вот стерва!» — Прокопий хотел тотчас же разыскать Сергея Петровича и рассказать ему все. Но подумал: муж да жена — одна сатана, похвалить-то обоих не за что, да и ругать, вроде бы нет основания. Разберутся. А за обман Елизавету он решил все-таки взгреть. Скрыть письмо и держать столько лет!
Приехав однажды в райцентр за двумя новыми «Беларусями», он зашел в прокуратуру и опешил: за столом, увидел он, сидела та самая, красногубая.
— Вы к кому, товарищ? — улыбнулась она.
— Не к вам, — Прокопий дал задний ход, но она все-таки остановила его.
— Погодите, погодите!
И тогда только Прокопий разглядел ее по-настоящему.
Это была не красногубая. Эта была помоложе, покрасивее.
— Так что же вас все-таки привело?
— Нет. Вы скажите сперва, кто вы?
Она засмеялась.
— Какой вы недоверчивый. Я работник прокуратуры. А здесь — наша юридическая консультация.
— Понятно, — Прокопий бросил на стул кепку и сел на нее. Девушка снова улыбнулась.
— Рассказывайте.
Закончил Прокопий вопросом:
— Неужели за это оштрафовать нельзя?
— Нет. Нельзя. Поздно. Неподсудное сейчас дело.
— Девушка, — Прокопий облокотился о стол. — Поговорите со мною спокойно, честное слово!
— Ну, давайте.
— Скажите мне, пожалуйста, вот эта Елизавета чью-то человеческую судьбу искалечила и она безвинна? Так, что ли?
Прокопий тяжело вздохнул. Что она могла ему еще объяснить, эта обаятельная, когда он сам все понимал. И что можно предпринять? Прокопий наговорил девушке много хороших слов и пригласил в гости. «Нашибает лицом-то на ту ведьму, а умом — не родня, — уходя думал он. — Пришло, видно, время — не стали всяких придурков за казенные столы садить».
…Рассвет уже отполыхал, и кончился для Прокопия праздник. Потянул ветер, пошли по воде мелкие волны.
Прокопий пригнал лодку к своей пристани, бросил в рюкзак косачей и по верхней дороге пошел в деревню.
У калитки председательского дома остановился, повернул щеколду, вошел во двор. «Сейчас у них никого дома нету, — решил созорничать Прокопий, — посажу на тополь косача, разыграю Сергея».
Он прошел в садик, глянул на летнюю беседку. Там на деревянной лавке, лицом вверх лежал Сергей Петрович.
У него отнялись ноги, он не мог нормально дышать и, кажется, очень сильно простыл: до рассвета вышел в сад, а занес его Прокопий в дом только в десятом часу.
— Осторожно, Проша, — предупреждал полушепотом Сергей Петрович, — скрючило меня опять!
Потом поднялась температура. Его увезли в районную больницу, затем в областную. Прокопий трижды сгонял на своем «Москвиче» в сопровождении неизменных товарищей председателя Миньки и Олега в областной город. Но в палату его не пустили. А когда он разузнал, возле которого окна лежит Сергей и, подогнав «Москвича», взобрался на верхний багажник, из вестибюля внезапно выскочила нянька с палкой в руке.
— Я те что говорила, — крикнула она. — А ну, марш отсюда, страмец! — И замахнулась палкой.
Прокопий дрогнул. Не приняв боя, укатил домой.
* * *Еще немного, и опять окончательно переломится лето. Птицы в лесах петь перестают, тополя и ракиты по берегам нет-нет да и обронят на травку листочки, желтенькие или пурпурные. Ветерок холодный по низу, по земле шарится, задирает на молоденьких курочках все их сорок рубах, оголяет тело. Зябко. А работы и забот в это время у всех по горло: и у колхозников, и у рыбаков, и у грибников. До свету в домах кто-то да просыпается. И пошло: обуванье, одеванье, умыванье, кто — в лес, кто — в поле, кто — к реке.
Яков Георгиевич Башаратьян твердо запрограммировал свои два выходных дня: первый — грибы, второй — удочка. И никаких отступлений. Почти до полуночи возился он в гараже, ремонтируя свой желтый «Запорожец», прозванный сослуживцами «Антилопой-Гну», обсудил с соседом маршрут поездки. Яков Георгиевич хорошо знал Зауралье: сразу после окончания института приехал сюда. Друзья, отработав обязательный срок, разъехались, а они с Андрюшей Мартынюком, как бросили якорь, так и намертво. И Андрюша стал уже заведующим отделением, и он, Яшка Башаратьян, теперь известный в области хирург. И нисколько его не тянет в родной Аястан. Все здесь почти от нуля начинал, все своими руками сделано. Разве бросишь? Сакля, хотя и худа, но своя — так старики судят.
Вскоре, однако, грибная и рыбная программа Башаратьяна начала ломаться. Только зашел домой из гаража, как позвонил Андрей.
— Прошу тебя, Яша, завтра, с утра, посмотреть у меня несколько больных. Я буду в первом корпусе ждать, в ординаторской. Хорошо, Яша?
Андрей просил, и Яков многие годы эти просьбы принимал, как приказ, и никак не мог отказать, и Андрей это тоже хорошо знал. Существовало между ними правило: помогать друг другу во всем.
Башаратьян брюзжал в трубку:
— Ты, Андрюша, всю жизнь мне испортил. Ты как худая корова в ненастье телишься… Правильно? Ну вот. И я думаю, что правильно! Я, Андрюша, уже шестой десяток живу, но такого добряка, как ты, еще не видел… Да, да. Ты меня осчастливишь? Чем? Армянским коньяком? Для того, чтобы стать счастливым, коньяк, конечно, нужен… Но не только коньяк, Андрюша! Не только.
В общем, все эти шутки были уже явным выражением согласия. Яков Георгиевич вычеркнул из программы первый день. «Черт с ними, с грибами. Раз Андрею надо — значит, надо. Зря просить не станет!»
В субботу, к началу рабочего дня, он был в отделении больницы. Андрей действительно находился в «цейтноте». Переполнены не только палаты, но и в коридоре, вдоль стен, стояли кровати.
В первой же палате Башаратьян увидел бледного, с печатью смерти на лице человека с мучительно сжатым черствым ртом.
— Он же в шоке! — шепнул Андрею.
— Да. Тут уже работают наши. Пойдем! — тихо позвал Андрей. Проводив Якова Георгиевича после нескольких операций до остановки автобуса, Андрей пообещал:
— Завтра сам за тобой заеду и увезу. На рыбалку или куда хочешь! Сам заеду и увезу. Не сердись!
Дома как всегда ждала стопка писем. Первое от Николы Осипяна, партизанского командира. Никола, будто чувствуя приближение чего-то необыкновенно горького и страшного, будто прощаясь, писал Якову о том, что партизанское прошлое надо воскресить в памяти, что Яков должен написать несколько страничек в книгу, которую они хотят издать, чтобы оставить память потомкам. Надо всех вспомнить, Яша! Сейчас у нас веселые свадьбы справляют, по пятьсот человек пьют днями и неделями. Денег много, вина много, фруктов много! Всего много! А чего-то все-таки не хватает. Воздают хвалу друг другу обоюдно, задаривают друг друга и глаза на худое закрывают. Не все, конечно, такие, но есть еще. Нет дома без скандалов, нет и леса без шакалов!
