Степан Сухачевский - У Белого Яра
...В Моревскую возвратились в сумерках. Андрей остановился у околицы и долго всматривался в темнеющий силуэт здания волисполкома: во дворе его, над пожарной вышкой, Попов должен вывесить красный флаг — условный знак, что на селе спокойно.
Флаг смутно виднеется в вышине, и все же Андрей, распустив бойцов по домам, приказал в случае опасности, не дожидаясь сигнала, собраться у «Дикого болота».
Андрей пробрался домой огородами. Через узкую калитку проник во двор, в котором был необычный беспорядок: около амбара валялась упряжь; крышка с погреба, где хранился запасенный на лето лед, лежала на земле; у приземистого колодезного сруба сбились незагнанные куры...
Андрею это показалось подозрительным, он колебался: вернуться или повидаться с родителями? Нащупав в кармане маленький браунинг, перебежал двор и, неслышно ступая на носках, осторожно заглянул в сени. Из открытой двери кухни доносились всхлипывания. Мать!.. Он переступил порог. Обернувшись, Ульяна Ивановна увидела сына, испуганно попятилась, замахала руками, подавая Андрею какие-то знаки, и вдруг вскрикнула: на Андрея навалилось несколько человек. На голову ему накинули мешок, руки связали.
...От сильного толчка в спину Андрей больно ударился головой о притолоку низкой двери волостного правления, перелетел через порог, но на ногах удержался.
— Ха-ха! Еще одного кота в мешке приволокли, — раздался оглушительный взрыв смеха; среди голосов Андрей узнал бас Марьянинова. — А ну, показывайте, что там за зверь!
Когда с Андрея сдернули мешок, он увидел отца со связанными за спиной руками.
— Ого! Славная добыча! Сам комиссар удрал, так хоть братца подцепили, — торжествующе крикнул Савва, и его бородка, подстриженная клинышком, вскинулась кверху. — Ну, что, безбожник, не знаешь, где твои сынки? — подавшись вперед всем тучным телом, Савва с силой ткнул в бок Егора Алексеевича концом зонта, с которым не расставался при любой погоде.
Андрей шагнул к отцу. Споткнувшись обо что-то мягкое, взглянул и попятился: на полу лежал в бессознательном состоянии Попов. Изувеченное лицо председателя волисполкома трудно было узнать: безобразно вспухшая верхняя губа, над которой были выдерганы усы, представляла собой кровавую массу.
— И с тобой то же будет, б-большевик! — глаза Марьянинова злобно уставились на Андрея. — А пока твоим батькой займемся... Последний раз спрашиваю: где Митрий?
Егор Алексеевич презрительно посмотрел на Марьянинова.
— А ну, ребята, развяжите ему язык! — злобно прохрипел тот.
— Обожди, Иван Трофимович, — нараспев проговорил Савва, грузно поднимаясь из-за стола, — может, мы с Егором Алексеевичем по-хорошему договоримся... Как-никак односельчане, оба крест носим.
Только сейчас Андрей увидел на широкой Саввиной груди медную цепочку и на ней круглую блестящую бляху с надписью: «Волостной старшина». Остановившись у края стола, Савва громко хлопнул в ладоши. Неслышно раскрылась створчатая дверь соседней комнаты, и в канцелярию вошел писарь. В руках он держал темно-синий гвардейский мундир с красным нагрудником, по кромкам окантованным серебром.
— Узнаешь? — хихикнул Савва. — Сей мундир младшего унтер-офицера лейб-гвардии Измайловского полка. Твово Митрия мундир... Простой он мужик, наш, деревенский, а был удостоен служить в Санкт-Петербурге и допущен нести караул в царском дворце. Корону Российской империи был призван защищать. — Савва толстым коротким пальцем погладил металлическую пряжку ремня с потускневшим на ней изображением двуглавого орла. — Это понимать надо, Егор Алексеевич!.. А что с этим мундиром сделал твой Митрий?
Тяжелой походкой Савва подошел к Егору Алексеевичу, выжидательно остановился.
— Опоганил царский мундир!.. Красным комиссаром стал! — исступленно закричал Марьянинов, срываясь со стула. — Пусть ответит старик за обоих сынов!
— Дать баню! — злобно прошипел Савва и, сбычив голову, наотмашь ударил старика по лицу.
Андрей рванулся, но в этот миг что-то тяжелое обрушилось ему на затылок. Оглушенный, он навзничь повалился к ногам отца.
...Лениво шагает Рыжка по песчаной лесной дороге. Возчик, моревской солдат Никандр, беспрестанно поворачивается к Андрею и Попову, поправляет сползающий с них изодранный полог, которым он прикрыл их тела, когда проезжал мимо своей сторожки. Из Моревской выехали вечером, вот уж и ночь на исходе, а оба арестованных все еще не пришли в себя. Глядя на них, старик сокрушенно качает головой: «Ах, звери! Так измываться над людьми... Повесить хотели, да хорошо — казенный пакет пришел в волость: «Всех коммунистов доставить в Курган на допросы». Что-то с ними будет?». Тяжело вздыхает старик, оглядываясь на растянувшиеся по дороге подводы с другими арестованными.
На рассвете показался Курган. При въезде на городское шоссе телегу сильно встряхнуло, и Андрей очнулся. Никандр, сдерживая Рыжка на выбоинах, заговорил:
— У Саввы с твоим батькой, сам знаешь, старые счеты... Маслозавод-то раньше принадлежал Савве... Ох, и обсчитывал же он мужиков! За пуд цельного молока платил по девять гривен, а один месяц рассчитал по полтиннику... Сказывали, что Савва проиграл в карты купцу в Кургане три тысячи рублей, вот и решил, сукин сын, за счет сельчан дела поправить. Только мужики не согласились, сход собрали. Савва поломался, да и продал свой завод обществу. Стал завод, значит, артельным, а Егора Алексеевича мужики избрали своим доверенным. Вот Савва и таил злобу против твово батьки.
Андрей плохо усваивал смысл слов. Голос старика доносится все глуше и, наконец, обрывается совсем, словно проваливается.
...Целый день Андрей находился в полузабытье. К вечеру стал бредить, метаться в жару. Его мучила жажда, но дать ему воды было невозможно: челюсти свела судорога, губы были плотно сжаты. Не в силах больше смотреть на страдания Андрея Аргентовский порывисто кинулся к двери и что есть силы забарабанил руками. В ту же секунду рядом очутился Зайцев.
— Умей себя сдерживать! — строго сказал он.
— Ждать больше нельзя! Мы погубим Андрея...
— Да пойми же, горячая головушка: тут шумом ничего не добьешься! Нас обвинят в беспорядках и отправят в карцер.
В бессильной ярости Лавр отошел от двери, уселся около Андрея.
— Не надо отчаиваться, — продолжал убеждать Зайцев, — раз камера объявила голодовку, тут хочешь не хочешь, а администрации тюрьмы придется вмешаться. От завтрака и обеда мы отказались, и пожалуйста: нас лишили прогулки... Ручаюсь, что еще сегодня к нам прибудет сам начальник тюрьмы, черт бы его побрал. Т-с-с!
Зайцев прислонился к двери: в конце коридора раздался быстро приближающийся топот нескольких ног.
— К нам!.. Ну, друзья, не сдаваться!
Едва Зайцев отпрянул от двери, как она с шумом распахнулась. В камеру вошел часовой и, отступив в сторонку, замер на месте. За ним как-то боком вошел смотритель и подобострастно повернулся к двери. В ней показался странного вида человечек: маленький, почти карлик, на кривых рахитичных ножках; на кособокой фигуре с заметным брюшком мешковато топорщился суконный казенный костюм; на уродливо вытянутой, как гриб-поганец, голове торчала фуражка с квадратным лакированным козырьком.
— Фь-ю-и... — выдавил из себя человечек и осклабился, обнажив бескровные десны; надутые щеки, как проткнутые мячи, опали, лицо сморщилось, стало дряблым.
— Встать! Перед вами господин начальник тюрьмы! — взвизгнул смотритель.
Зайцев, а за ним и другие заключенные нехотя поднялись. Начальник тюрьмы еще больше нахохлился и сердито указал сухоньким пальцем в сторону Андрея.
— Поднять!..
Надзиратель угодливо подскочил к начальнику тюрьмы, зашептал что-то ему на ухо, перевязанное черной лентой. Начальник тюрьмы понимающе кивал головой.
— Ах, этот!.. А ну, проверим, не притворяется ли...
Оттопырив «заячью», раздвоенную губу, он засеменил в угол камеры, где на нижних нарах лежал Андрей. Наперерез ему шагнул Аргентовский, заслонил собой больного.
— Что... бунт?
Начальник тюрьмы гневно вскинул голову. Сверху на него насмешливо смотрел Лавр.
— Если заключенный тяжело болен, его обязаны положить в тюремный госпиталь, — спокойно сказал Аргентовский. — Вам это должно быть хорошо известно по собственному опыту.
— Это еще что за штучки? — воскликнул начальник тюрьмы, невольно отступая от Аргентовского.
— Вот именно штучки! — засмеялся Лавр. — Фокусы-мокусы... Отмычки, крапленые карты, короче — «малина»... Как говорится, был кошелек ваш, стал наш.
При этих словах Лавр перед самым носом опешившего начальника тюрьмы ловко манипулировал руками, поочередно изображая взлом замка, картежную игру и вспарывание кармана.
— Так, что ли, Петька-Рваное ухо? — спросил Лавр.
— Так, что ли, Петька-Рваное ухо? — спросил Лавр.
Начальник тюрьмы схватился за повязку, растерянно огляделся по сторонам. Аргентовский, не давая ему опомниться, продолжал:
