Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника
— Я. Говорю — затопи печь, ну?
Алешка покорно повернулся и вышел. Было слышно, как он звякнул в темном тамбуре топором.
— Что ты на него так? Парень-то неплохой; — со вздохом заметил старик со странной кличкой Сто двадцать.
Скоро печка загудела. Алешка разделся и лег ничком на топчан, неподалеку от беседующих.
Сто двадцать рассказывал невеселую историю о том, как старший десятник Шумихин на расчистке просеки обнаружил у него в куче валежа и хвойного хлама два неразделенных строевых хлыста. Ругал непотребными словами, обзывал кулацким отродьем и под конец пригрозил судом.
История была скучная, Алешка не понимал, почему порядочный человек Степан Глыбин внимательно слушал ее. Да еще в угоду рассказчику поставил его, Алешку, в глупое положение.
Ну, Шумихин, хромой бес, конечно, вредная сошка. Он и Алешке однажды грозил судом, после того как тот украл у него палку с зарубками. Палка служила десятнику и костылем и метром. На костыль он опирался при ходьбе, выделывая вензеля скрюченной ногой, а метром замерял выработку — кубы и квадратную площадь. Метр, естественно, показался Алешке чрезмерно длинным, он тайно укоротил его вершка на два. Подсунул обратно, однако Шумихин сразу обнаружил содеянное.
— Это государственный эталон! — кричал он тогда на Алешку. — Копия его из земного поперечника происходит! А ты что сделал, вредитель паршивый?!
Нынешняя история с сосновыми хлыстами особенно ничего не добавляла к репутации Шумихина. Степан Глыбин, однако, не прекращал разговора.
— И куда ему столько дорог и просек! — возмущенно говорил он о десятнике. — На полтораста верст в тайгу залезли — и все мало. Теперь, говорит, надо усы от главной трассы тянуть в разные стороны… До окончания войны хватит этой тайги на нашу голову.
— Да, к самому Полярному кругу едем… — снова вздохнул Сто двадцать и вдруг поднял голову к Алексею. — Ты, заводной, не спрашивал десятника, что тут строить собираются?
— Оглобли к пушкам будешь заготовлять! — со злобой сказал Алешка и отвернулся.
— Военная тайна! — досадливо сказал Степан Глыбин и желчно усмехнулся. — У нас все тайна…
Замолчали. Тут-то в барак вбежал кто-то с погрузки и зычно сообщил:
— Новый начальник приехал, братцы!
Вокруг печки сразу образовалась толпа. Загомонили, задымили цигарками. Те, что оставались на топчанах, поднимали головы.
— Пожар, что ли?
— Новый начальник, дурья башка! Нефть будто бы из-под земли собираются качать на этом самом месте!
— Что ж, она, нефть, лучшего места, что ли, не нашла, что влезла в этакий бурелом?
— Шумихин, стало быть, на второй план теперь?
На минуту все замолчали. Кому-то, возможно, стало жаль старого десятника. Что ни говори, а понижают человека. А ведь с ним тут первую землянку рыли… Другой вздохнул с облегчением, будто в жизни уже переменилось самое главное.
— Ну, новый-то, может, поскорее о жилье подумает, — с надеждой сказал кто-то в углу и тоскливо оглядел барак — закопченный потолок из неструганых досок, глыбы намерзшего на подоконниках льда, рассохшиеся двери, в щелях которых посвистывал ветер. — Не барак, трактир трех бродяг!
— Насчет хорошего не жди, не то время! — мрачно махнул рукой Сто двадцать. — Новая метла, брат, чище метет!
— Мы работы не боимся, лишь бы хлебово было! — дурачился Алешка.
А человек, принесший известие о новом начальнике, задумчиво сказал у печи:
— Посмотрел я — совсем молодой парень-то… Из геологов, сказывают.
— Из геологов? — с горячим любопытством спросил Алешка и немедленно оказался у печки. — Вот это да! Значит, пр-равильное дело будет! Останыч, от оглобель я тебя освобождаю! — крикнул он старику со странной кличкой.
Алешка присел на корточки, пошуровал в печке, подбросил соснового смолья и березовых чурок с кудрявистой берестой. В раскаленном зеве печки с угрожающим гудом вскипело пламя. Живое, чуть курносое, самоуверенно-диковатое лицо парня и обнаженная грудь отливали медным блеском. Он блаженно щурил глаза, причмокивал пухлыми губами, раскуривая цигарку. Потом захлопнул жестяную дверцу, присел на скамью. Барак снова погрузился в сумрак, багрово засветились раскаленные бока печки. В тишине явственно слышалось глубокое дыхание и покашливание уставших на лесосеке людей.
— Я одного геолога знал… — затянувшись и не глядя на окружающих, сказал будто самому себе Алексей. — Рабочим в экспедиции у него был. Вот то человек был! Справедливый и точно железный. Артюхов… По трое суток иной раз не спал. Прет, бывало, в своем инвентарном свитере в жару и в мороз тайгой как лось! И мы около него как лошади работали: прямо в душу залез! Самому двадцать четыре, а голова — что академия!..
Алешку не перебивали.
— Раз приехал какой-то старик с бородой и в очках проверять, что и как. А наш давай ему заливать всякие ученые вещи. Мудреными словами его — с толку: свита, структура, арке-зой! Ну, дед видит, что тут все в порядке, говорит: покажите, мол, карты. А что карты? Карты у такого человека всегда козырные — четыре сбоку, ваших нет. Поглядя карты, значки поставили. Ничего не сказал дед, похлопал по плечу, вроде обиделся, что выругать не за что, и уехал. Потом видим — нам премия…
— Тебе она к чему? — засмеялся в своем углу Степан Глыбин. — Один черт, ты ее проиграл на другой день…
— Занятная история с нашим геологом потом была, — не обращая внимания на издевку, продолжал Алешка. — Объезжали мы за лето десяток деревень, и куда ни завернем, Артюхов наш присматривается: гирю-двухпудовку искал. На зиму в город захватить, значит. Развитием заниматься. Ну, куда ни зайдем, нет гири — и все! Как назло! Только к самой осени в одной деревухе, смотрим — валяется около склада этакая ржавая груша. Я говорю: «Давай, Виктор Петрович, я ее смою?» — «Не сметь!» — говорит… Получил ее по бумажке. Там тоже, конечно, рады были: то бросом валялась, а то сбыли по безналичному расчету. Все копейка на трудодень. Чин по чину… Ну, нашел — хорошо. А ведь нам обратно до тракта километров сто с лихвой. Речками да пешкодралом только и можно пробираться. Места не хуже вот этих… Так, не поверите, взвалил на спину и сам все сто километров нес!
Люди весело загомонили, кто-то откровенно свистнул:
— Брешешь ты все, дьявол рыжий!
А Сто двадцать лишь рукой махнул:
— Чего другого, а головой в стену биться — этого кругом хватает!
Овчаренко упрямился:
— Век свободы не видать! Голову на отрез!
— Твоей голосе, Лешка, цена известная!..
Цену Алешкиной голове установить доподлинно, впрочем, не удалось — помешали.
Низкая тяжелая дверь барака вдруг широко распахнулась от пинка, а из тьмы тамбура на свет лампы шагнул высокий сухощавый парень в новеньком белом армейском полушубке нараспашку и добротных шерстяных брюках с напуском. Весело поблескивали хромовые начищенные сапоги в гармошку. Каждый носок уточкой.
Это был Иван Обгон — редкий гость поселка, известный предводитель «малины» в районном масштабе. Его никак не могли уловить городские органы, поскольку появлялся он довольно неожиданно и так же исчезал, будто проваливался в землю.
Он мигнул Алешке, — видимо, они были знакомы — и, отставив ногу, с высоты своего роста оглядел барак.
— Создай обстановку… — хрипло, скороговоркой приказал Обгон.
Алешка подчинился.
— Заслушайте краткое сообщение, граждане! Тихо!
— Дань пришел собирать, ворюга… — бормотнул в углу Сто двадцать.
Обгон решительно выступил вперед:
— Как вам известно, граждане, до последних времен вы жили по первобытному способу: «Кто первый встал, того и сапоги», — с язвительной иронией заговорил он, умело выставляя напоказ золотую коронку в углу рта. — Теперь начинается пе-ри-уд сознательности. Наш концерн гарантирует вам полную сохранность штанов, а также зашитых в пояса франков, но… при твердом условии! Вы ежемесячно вносите мзду в пользу концерна. Размер ничтожный — всего двадцать пять франков на рыло, четвертную значит, либо неликвидный талон на овощи…
— Бурные аплодисменты! — за всех сказал Овчаренко. — Гоните пошлину, братья славяне, за безмятежность сна!
Обгон пошел между койками. У притолоки стоял в спокойной и небрежной позе его телохранитель — вовсе бандитская рожа.
И дело шло. Шуршали бумажки. Обгон обошел стороной только Степана Глыбина, зато у топчана в углу задержался дольше обычного. Сто двадцать, как видно, не спешил платить.
— А ты что, кабаржина облезлая? — грозно прохрипел Обгон. — Поверти, поверти шарами-то, я подожду. Ты думаешь, я не знаю, что у тебя под кроватью фанерный угол, а в нем очаровательная поллитра с топленым маслом?
Старик заворчал.
— Во-во! Приделают к ней ноги, и пойдет она на толкучку за двести франков, чучело. А тебе четвертной жалко! А не хочешь — давай капустный талон. Один черт, овощи не выдают вам второй месяц и, как я слышал в авторитетных кругах, выдавать не собираются!
