Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

По дыму, плывущему из трубы сторожевской избы, равнялись соседи Луки Лукичи.

— На ногах Лука. Пора и нам с полатей. Эй, бабы, вставать!

После завтрака каждый, кроме малолеток, принимался за свое дело. Чистили двор, выгоняли скотину в стадо. Мальчишки к тому времени возвращались с лошадьми из ночного.

Бренчали ведра, надрывно скрипел колодезный ворот, стук молотков, пилы, лязганье железа раздавались во дворе. Если стояла вешняя пора, налаживались телеги, сохи и бороны; отбивали косы и точили серпы перед жатвой. Андриан чинил сбрую. Бабы убирались в дому, на кухне, шла стряпня.

Петр ходил по двору и хозяйским глазом проверял, все ли готово к выезду в поле. Потом появлялся «сам» и придирчиво оканчивал досмотр: тому что-то объяснит, другому попеняет за нерадивость, третьего научит, как ловчее отбить косу или наладить лемех сохи. Заодно разгонит ребятишек, путающихся под ногами, зайдет в хлев, посмотрит, чисто ли убрано, потом в амбар — отвеяно ли зерно.

Выезжали в поле, когда в низинах еще стлался белесый туман. Лука Лукич закладывал первую борозду, первым шел и в ряду сеяльщиков. Сеял он споро, семя ложилось ровно. На том месте, где старик прошел со своим лукошком, плешин не замечали.

Первым брал он косу в сенокос и в страдную пору и не отставал от внуков. Куда там!.. Молодые потом обольются, а на его лице ни капельки, лишь чуть-чуть побуреет рубаха на спине.

А когда принимался молотить — не наглядишься! Цеп в его руках словно игрушка. Жарынь полыхает, а он колотит под общий ритм, колотит да приговаривает: «А ну, давай, давай! А ну, давай, давай!»

Еле поспевали за ним, а цеп у него, не в пример прочим, тяжелый-претяжелый. Десяток раз взмахнешь — спина ломится.

…И так изо дня в день, в жару и холод, обливаясь потом, работала семья. Больше всех трудился и меньше молодых отдыхал старик. Каторжным трудом добывали хлеб, корм для скотины, видимость довольства для дома.

И зимой не знали отдыха: либо навоз вывозили в поле, либо шли в извоз, плели лапти на продажу, бабы ткали холсты, Андриян готовил сбрую к весне, старик валял валенки… И все шло ровно в трубу! Подати, выкупные, расходы по дому: каждый грош на счету!..

Нет, лодырничать тут не приходилось. Горяч был на расправу с лентяями Лука Лукич, но и на похвалы не скупился.

А в жаркую летнюю пору, когда всем табором выезжали убирать хлеба, щедро кормил семейство, и водочка бывала на полевом стане: Лука Лукич и сам был не дурак выпить при случае.

Лука Лукич не впервой принимал на себя тяготы мирского ходока. Любое поручение сходки он доводил до конца — счастливого или несчастливого — в зависимости от предрасположения чиновников к взяткам и веса мирской мошны.

Вести тяжбу с Улусовым он взялся не только ради торжества справедливости. Он сам, как и многие мужики, был кровно заинтересован в аренде улусовской земли.

Семейство Луки Лукича росло из года в год, а земли не прибавлялось. Двор жил надельной землей и жалкими десятинами, арендуемыми у барина. Решение Улусовых покончить с арендой было гибельно как для всего села, так и для Сторожевых. Именно поэтому Лука Лукич так охотно согласился взяться за дело почти безнадежное, ездил по судам, искал в Тамбове и в столице надежных стряпчих и адвокатов.

Он начал тяжбу с того, что густо подмазал чиновников губернского судебного присутствия, и дело как будто повернулось против Улусова. Это обстоятельство еще больше возвысило Луку Лукича в глазах тех, кто прозябал в нищете, в полунищете. У этих старик пользовался непререкаемым авторитетом — ведь он знал, у кого просить защиты, сколько полагается сунуть одному, сколько другому, какое обхождение надо иметь в управе и в земельном банке.

Кроме того, он был большой грамотей, а таких на селе в те поры можно было пересчитать по пальцам. Лука Лукич имел пристрастие к чтению; впрочем, читал он только толстые книги.

— Тонкие книжки, — говорил он, — пишутся людьми легкомысленными, с прытким умом и малым рассуждением. А потому и читать то их нечего!

Он был в полнейшем согласии со всеми деяниями верховной власти.

— Она самим господом богом поставлена. Так сказано в Священном писании, а Писанию этому много сотен лет, и ничего умнее после него людьми сочинено не было.

Года за три до описываемых событий Лука Лукич ездил по мирскому делу в Петербург и во время какого-то торжественного богослужения в Исаакиевском соборе увидел императора Александра Третьего. Царь ему понравился и, Лука Лукич хвалил его.

— Царь Лександр, — рассказывал он мужикам, — человек подходящий, опять же богатырь вроде Еруслана Лазаревича. Ба-альшой мужик! Говорят, будто играет на агромаднейшей трубе, а за голенищем всегда носит плоскую бутылку водки. Хлебанет и ходит ве-еселай такой! Он не мудрствует, да зато подковы гнет. С ним был и сынок его Миколай. Этот на другой манер. Мелковат, не то что батька, и все ножку вперед выкидывает, форс наводит. Рыжеват. А так — кто его знает… Может, подрастет — перестанет ножкой-то крутить. А может, и с того крутит, что у него в полюбовницах баба — на театре, слышь, представляет. И почти голышом, мать ты моя! Рассказывал мне один питерский знакомец — он ее видал. Музыка это заиграет, она это выскочит, поломается всем естеством, ножкой эдак брык-брык — и долой. Баба, говорят, вроде бы и ничего, но тоща.

Лука Лукич крепко верил, что царь в разных мирских безобразиях неповинен, а повинно в них начальство, которому лень подумать над чем-нибудь таким, что сделало бы мужицкую долю полегче.

— Кроме того, — рассуждал Лука Лукич с приятелями, — вокруг царя все больше господа крутятся. Живется им легко, сытно, сладко, они, слышь, и боятся: не зажил бы, мол, мужик богаче, не быть бы с того им самим беднее. Ну, они государю глазки маслицем и мажут: у нас-де все в полном благополучии. Ясное дело — рады присобачиться к царевой особе и туман на него навести. Вот ежели бы государь знал о нашей нужде, он бы враз тех господ, которые прячут указ насчет земли, в кутузку, а то и на плаху.

Проходили годы, а Лука Лукич, как и все мужики, терпеливо ждал милости насчет земли.

Когда начальство выпустило объявление по поводу вздорности слухов о новом переделе земли, Лука Лукич осторожно говорил мужикам:

— Эта бумага не настоящая. Ничего обстоятельно не знаю, но пока, слышь, насчет земельной милости говорить не дозволено. Господа препятствия ставят, вот оно в чем дело-то. А ежели кто думает покупать землю в вечность — дело его, но я не советую. Всю задаром получим, дай срок.

Лука Лукич был одним из тех, кто отговаривал мужиков брать у барина землю в аренду за отработки. Лишь страшная земельная нужда, вконец разорявшая село и его собственную семью, приневолила старика пойти на договор с Улусовым.

— Ладно, потерпим, мужики! Землю всенепременно будут равнять, — убеждал он мир. — Каждому отрежут по его силам. И мужикам и господам поровну — обойден никто не будет. Только не надо трепыхаться, — придет время, и все сбудется. Царь хочет, чтобы всем жилось равно. Перед его светлыми очами все крещеные люди одинаковы — и мужики и баре.

Лука Лукич был человеком общинным, весь склад его верований проистекал из тех отношений, которые вековечно существовали в общине, а община от времени до времени делила землю для поравнения всех живых.

— Русская земля, — утверждал Лука Лукич, — большая община, только и всего. Настанет час, и поравняют землею всех.

— Царь, — частенько говаривал он, — главный земельный хозяин и, как каждый хозяин, не может терпеть, чтобы громаднейшие и плодоносные земли пустовали, шли в облог, зарастали. Всем полная выгода, чтоб вся земля пахалась и родила хлеб, а не лежала в забросе.

Каждую весну Лука Лукич ждал: вот объявят указ, вот явятся землемеры и начнут равнять землей.

Но время шло, проходили зимы и весны, указа не объявляли, и землемеры не приходили, а народу жилось все хуже.

Тогда, сперва как бы в тумане, появилась у Луки Лукича мечта: добраться до царя, поговорить с ним по душам один на один, все рассказать ему, о чем думает малоземельный мужик, да так опрятно, чтобы государь понял его, похвалил и сделал все, как Лука Лукич ему скажет. Мечта о встрече с царем овладела им, но никому не доверял Лука Лукич заветную мысль.

В урожайные годы семья Сторожевых производила много хлеба и прочих продуктов, но все производимое потреблялось в семье.

Поговаривали в народе, будто Лука Лукич, наученный знахаркой Фетиньей, умеет наговаривать для двора удачу.

Знал ли Лука Лукич или не знал ворожбу, но хозяин он был рачительный.

Тут понимали, что лошадь везет не кнутом, а овсом, a у коровы молоко на языке. Сохи, бороны и всякая хозяйственная снасть всегда были готовы к употреблению.