Юрий Бондарев - Юность командиров
— Не согласен. Если бы еще раз пришлось встретить эти физиономии, десять суток согласился бы отсидеть.
— А-а, к черту!
Борис повернулся, кривясь, спеша зашагал к серому зданию гауптвахты.
Спустя сорок минут Алексей стоял в канцелярии перед капитаном Мельниченко и, глядя ему в глаза, насмешливым голосом докладывал, что прибыл с гауптвахты для прохождения дальнейшей службы. Со спокойным лицом, точно Алексей и не докладывал о прибытии с гауптвахты, Мельниченко выслушал его, указал на стул:
— Мы с вами так и не договорили. Садитесь, Дмитриев.
— Спасибо… Я двое суток сидел, — ответил Алексей, подчеркивая слово «сидел», показывая этим, что ледок неприязни между ним и капитаном не исчез.
Зазвонил телефон; положив руку на трубку, капитан спросил, как будто не расслышав то, что сказал Алексей:
— Вы знаете, Дмитриев, что мне хотелось вам сказать? Я все же очень хотел бы, чтобы вы были помощником командира взвода у Чернецова.
— Почему именно я, товарищ капитан? — спросил Алексей с вызовом.
— У вас четыре года войны за спиной. Вот все, что я хотел вам сказать. Подумайте до вечера.
После этих слов он снял трубку, сел на край стола и, крутя в пальцах спичечный коробок, кивнул потерявшему логичность событий Алексею:
— Я вас не задерживаю.
5
Третьи сутки мел буран, налетал из степи, обрушиваясь на город, ветер пронзительно визжал в узких щелях заборов, неистово хлестал по крышам, свистел в садах дикие степные песни. На опустевших, безлюдных улицах, завиваясь, крутились снежные воронки. Весь город был в белой мгле. В центре дворники не успевали убирать сугробы, и густо обросшие инеем трамваи ощупью ползли по улицам, тонули в метели, останавливались на перекрестках, тускло светясь мерзлыми окнами.
По ночам, когда особенно ожесточался ветер, на окраинах протяжно и жалобно стонали паровозные гудки, и казалось порой — объявляли воздушную тревогу.
Взвод не занимался нормально вторые сутки.
В одну из буранных ночей в два часа батарея была разбужена неожиданной тревогой.
— Ба-атарея! Тревога!.. Подымайсь!
На всех этажах хлопали двери, раздавались команды, а в короткие промежутки тишины тонко, по-комариному, в щелях оконных рам звенел острый северный ветер.
Алексей отбросил одеяло, схватился за гимнастерку, нырнул в нее головой, не застегивая пуговиц, натянул сапоги.
Со всех сторон переговаривались голоса:
— В чем дело? Какая тревога?
— Ребята, всю батарею на фронт посылают, мне дневальный сказал! — кричал Гребнин. — На Берлин! Миша, возьми свои сапоги. Да ты что, спишь?
Заспанный басок Луца рассудительно объяснял из полутьмы казармы:
— Саша, не беспокойся, портянки я положил в карман, пожалуйста, не тряси меня…
— Братцы, луна с неба упала! — на весь взвод мощно рокотал Полукаров. — Говорят, в нашем районе!
— Не остри! — обозлились сразу двое, и по голосам можно было узнать Дроздова и Карапетянца.
— Товарищи курсанты! Разговоры прекратить! — нетерпеливо раздалась команда Чернецова. — Строиться! Помкомвзвода, стройте людей! Быстро!
— Строиться! — скомандовал Алексей.
Рядом с ним, посапывая спросонок, молча возился, судорожно зевая, курсант Степанов. Степанов, видимо не проснувшись совсем, был уже в гимнастерке, в сапогах, но без галифе и теперь без всякой надобности разглаживал, мял в руках шапку, заспанно и непонимающе рассматривая ее.
— Ну что вы делаете? — крикнул Алексей, не сдержав смеха. — Снимайте сапоги и беритесь за галифе. Иначе ничего не получится.
Застегиваясь на ходу, он побежал к выходу; Дроздов и Борис, рывком стягивая ремни, бежали впереди. У выхода, строясь, толпился взвод. Лейтенант Чернецов, оживленный, весь свежезавьюженный снегом, стоял тут же и, сдвинув шапку, вытирал мокрый лоб платком.
— Строиться на улицу! — звенящим голосом скомандовал он. — Сержант Дмитриев, выделите курсантов к помстаршине для получения лопат! Взвод, выходи на улицу!
— Полукаров и Брянцев, останьтесь, — сказал Алексей. — Давайте, ребята, к помстаршине за лопатами! Борис, ты распишешься в получении. Я — к взводу.
— Однако ты, помкомвзвода, сделал удачный выбор, — поморщился Борис, застегивая крючок шинели. — Слушаюсь — получить лопаты. Пошли!
Задержавшись на площадке, Алексей посмотрел вслед ему — на его прямую решительную спину, на его как бы раздраженную походку — и побежал по лестнице вниз.
Коридоры уже были пусты. Только в шумном вестибюле сталкивались команды офицеров. В открытую дверь валил студеный пар, обволакивая лампочку, светившую желтым огнем под заиндевевшим потолком.
На дворе ледяные вихри до боли остро ударили по горячему лицу, колюче залепило глаза, ветер мгновенно выдул все тепло из шинели. Была полная ночь. В снежном круговороте неясными силуэтами проступали пятна орудий, они будто плыли по двору вкось.
Налегая грудью на упругую стену метели, Алексей побежал к плацу; ветер рвал с головы шапку; из бурана доносились обрывки слов:
— А… ва… в… ави-ись!..
Загораживая лицо от хлещущих ударов снега, он добежал до взвода в тот момент, когда на плацу началось движение, чернеющие фигуры зашевелились.
— Кома-андиры взводо-ов, строить взводы!..
Взвод возбужденно строился.
— Братцы, светопреставление! Дышать невозможно. Противогазы бы надеть. А тут еще лопаты чертовы, — отпыхиваясь, гудел Полукаров, подбегая к строю с лопатами. — Хватай — не посачкуешь!
— Несоответствующее паникерство прекратить! — начальственно и весело рявкал Луц. — Кто там острит? Это вы, Полукаров? Почему так мало лопат?
— Ложку бы ему такого размера, как лопата! — выговорил с сердцем Борис, бросая лопаты в снег. — Взял десять совковых и ныл щенком!
— Ба-атарея-а! Равня-яйсь!
Только сейчас Алексей услышал команду капитана Мельниченко и увидел его. Он стоял перед строем, ветер трепал полы его заснеженной шинели.
— Смирно-о! — Команда оборвалась, и сейчас же после нее: — Товарищи курсанты! В пригороде завалило пути, два эшелона с танками стоят на разъезде. По приказу военного округа училище направляется на расчистку путей! Ба-атарея, слушай мою команду! Товарищи офицеры, занять свои места. Шагом ма-арш!
Шагали, нагнув головы, защищаясь от бьющего в лицо снега. Ветер дул вдоль колонны, но в середине плотного строя, казалось, еще было тепло, разговоры не умолкали, и батарея шла оживленно. Уже за воротами проходной Луц откашлялся, громко спросил:
— Споем?
— Запевай, Миша! — ответил Гребнин.
Луц, как бы проверяя настроение шеренги, переглянулся с товарищами, подмигнул Гребнину и начал глуховатым баском:
За окном черемуха колышется,Осыпая лепестки свои…
— Саша! — крикнул он, смеясь. — Саша, подхватывай!
Но песни не получилось. Ветер схватил и порвал ее. От этого стало еще веселее, хотелось закричать что-то в ветер, идти, распахнув шинель, в плотные, неистовые снеговые налеты. Больше песня не возобновлялась, но все шли в странном волнении.
Шли по шоссе среди гудящего тополями города, затемненного бураном.
На перекрестке колонна неожиданно остановилась. Из бурана, будто дымясь красными окнами, с гулом выделился огромный катящийся утюг трамвайного снегоочистителя, пропал в метельной мгле.
— Шагом ма-арш…
По обеим сторонам шоссе потянулись темные силуэты качающихся деревьев, низенькие дома со ставнями — окраины. Потом впереди проступили мутные сквозь летящий снег большие огни. А когда колонна приблизилась, все увидели огромное здание вокзала, ярко освещенные широкие окна, должно быть, уютного теплого ресторана, вьюжно залепленные фонари у пустынных подъездов. И донеслись далекие или близкие — не понять — тоскливые гудки паровозов.
— Ба-атарея, стой! Командиры взводов, ко мне! — разнеслась команда.
Вдоль колонны проносились рваные белые облака, шумели тополя, буран крутился среди заваленных снегом скамеек станционного сквера.
— Закуривай, что ли, пока стоим! — сказал Борис, прикурив от зажигалки под полой шинели, и окликнул, стоя спиной к ветру: — Алексей, хочешь табачком согреться?
Алексей воткнул лопату в сугроб, подошел к нему; Борис переступал ногами, точно выбивая чечетку, возле заборчика сквера.
— Слушай, мне показалось — ты немного надулся на меня? Объясни, Боря, в чем дело?
— Я? — переспросил Борис. — Ерунда! Из-за чего мне на тебя дуться? Только меня коробит от этих маленьких приказаний: «Получить лопаты», «Распишитесь в получении имущества» — просто начался мелкий быт, Алеша! Вот ты мне спокойно говоришь «распишись», словно ты уж к этой жизни привык. Неужели мы превращаемся в тыловых службистов?
