Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович
Мысли снова и снова возвращаются к главному, что камнем легло на сердце: "Почему так жестоко хотят со мной расправиться? За что?"
У Мавзолея поток убыстрился. Идут, идут люди к Ильичу со своими думами, заботами, радостями и печалями. Идет с ними и Емельян Глебов. По гранитным ступеням вниз, где покой и тишина, где не слышно даже шагов. Он пробыл там, у Ленина, должно быть, не больше трех минут. А показалось - вечность. Когда выходил, солнце слепило глаза, расплескало у ног брызги лучей, золотистые, по-осеннему мягкие. Сердцу стало как будто легче, на душе светлей. Кем-то приглушенная, загнанная вглубь вера, большая и светлая, с которой он ходил в контратаки, которая светила на трудных дорогах жизни, теперь ожила, вновь возродилась. И сразу ничтожными временщиками показались ему гризулы и черновы. Подумалось: сегодня они есть, завтра их нет. А солнце будет вечно светить людям.
Из будки автомата Глебов позвонил на завод.
- Приходил Посадов, - ответила ему секретарша. - Я сказала, что вы в райкоме. Борис Николаевич, Ян Витольдович и многие наши справлялись о вас. Звонил скульптор Климов. Просил позвонить ему обязательно. И телефон свой оставил.
- Спасибо, Людочка, у меня есть его телефон.
Набрал номер Климова. Трубку взял сам Петр Васильевич, как всегда, обрадованно проговорил:
- Емельян Прокопович, родной вы мой, вы где сейчас?
- На Красной площади.
- Что вы там делаете?
- Был у Ленина.
- Прекрасно. Одобряю. А теперь заходите ко мне. Я очень хочу вас видеть. У меня сейчас Алексей Васильевич. Мы ждем вас.
В прихожей Климов расцеловал Емельяна как старого и верного друга, сказал вполголоса:
- А знаете, какое преимущество у нас, москвичей, перед сибиряками, предположим?
Глебов пожал плечами: "Вообще, мол, много разных преимуществ у столичных жителей". И тогда Климов ответил:
- Когда на душе у нас уж очень тяжело, так что дышать нечем, мы идем к Ленину. Признаюсь, я тоже не раз ходил. И представьте себе - помогало. - Познакомив Глебова со своей новой супругой, Климов сообщил: - Эта та самая Беллочка, которая жизнью своей обязана вашей маме, Емельян Прокопович.
Привлекательная женщина жеманно протянула Емельяну тонкую руку с золотым кольцом и брильянтом.
- Я очень, очень рада. Позвольте мне вас поцеловать, - сердечно произнесла она и сухо приложилась к щеке. - Я только недавно узнала, что вы сын той самой женщины… - И, спохватившись, добавила: - Тети Ани. Я собираюсь поехать на ее могилу. Хочу поставить там памятник. Вот Петя должен сделать. Мы решили из диорита. Мрамор на сельском кладбище - не практично.
- Мне нужны фотографии вашей мамы, Емельян Прокопович, - сказал Климов.
- Сохранилась плохонькая, - ответил Глебов, растроганный вниманием. - Перед самой войной корреспондент сфотографировал как ударницу.
- Мне нужен и профиль, - добавил Климов. - Ну мы потом посмотрим. Вы приготовьте мне. Я не хочу откладывать это дело в долгий ящик, и Беллочка меня торопит.
Емельян с любопытством, обрадованно, как при долгожданной встрече, рассматривал человека, ради жизни которого погибла мать.
В Белле - теперь уже не Солодовниковой, не Петровой, а Климовой - он хотел видеть достойного человека, ради которого пошла на самопожертвование мать. Может быть, хотел даже видеть частицу своей матери. Первое впечатление было неопределенное. Белла казалась, какой-то неуловимой; внешнее обаяние, мягкие манеры и внимательность этой женщины казались неестественными.
- Простите за нескромность, - обратился к ней Емельян. - Каким путем вы узнали, что я - это я, то есть…
- Понимаю, - мило улыбнувшись, предупредила Белла. - Мне о вас рассказал Арон Маркович Герцович. Вы его помните?
- Арона Марковича? Ну как же! Чудесный человек. Где он? Ведь он, кажется, был репрессирован?
- Да, да, - вздохнула Белла, изменившись в лице, словно поменяла одну маску на другую. Емельян внимательно наблюдал за Беллой. - Сейчас он живет в Москве, на пенсии.
- Ну а ребята, Фрида, Моня? - не отставал от нее Глебов, у которого воспоминания детства оттеснили на время нынешние неприятности.
- Они тоже в Москве, - равнодушно ответила Белла. - Рита замужем. У нее растет дочь. Такая же интересная. Ну а вы как? У вас двое ребят? - продолжала она так, будто они были старыми знакомыми.
- А как с ними повидаться? - спросил Глебов.
- С Герцовичами? - уточнила Белла. - Рита, кажется, позавчера уехала в Японию в туристическое турне. А Миша? Я не знаю, у меня его телефона даже нет. Мы как-то не общаемся. У него своя компания.
- А где он работает? - допытывался Глебов.
- Где-то в театре, - нехотя ответила Белла.
Глебов, почувствовав это, не стал больше расспрашивать о Герцовичах. Но в то же время растревоженная память вызвала в Емельяне желание рассказать не столько молодой даме, сколько ее супругу о родственнике Герцовича.
- А вы Якова Робермана не знали? Двоюродного брата Арона Марковича? - обратился он к Белле.
- Слышала. Он, кажется, погиб в войну, - по-прежнему равнодушно отозвалась Белла и пристально посмотрела на Глебова.
Емельян не понял взгляда и стал рассказывать дальше:
- Вы знаете, Петр Васильевич, интереснейший был человек Яков Роберман. Первоклассный кузнец. Артист своего дела. И никогда спичек не имел. Принципиально. Придет, бывало, утром в кузницу, возьмет клещами гвоздь и начинает его бить молотком. И так ловко, так виртуозно вертел гвоздь на наковальне, что минут через пять он становился раскаленным. Тогда Яков брал папироску и спокойно прикуривал от гвоздя. А после этой же папироской разжигал горн. Мы мальчишками, когда приезжали в город, заходили к нему в кузницу полюбоваться работой. У него в кузнице народ всегда толпился. Яков любил работать на людях. Кузница стояла у большого шляха при въезде в город. Когда пришли немцы, Яков собрал нехитрый свой инструмент и пошел по деревням зарабатывать на кусок хлеба. Кому рогач сделает, кому ведро, кому железную тяпку. Он все мог. Кастрюли латал, лошадей ковал. Уважали его люди и прятали от оккупантов. Однажды фашисты объявили: кто выдаст кузнеца Якова, получит вознаграждение. И представьте" себе - нашелся негодяй. Продал за две пачки сигарет. Гитлеровцы расстреляли Якова. А партизаны потом повесили предателя.
- За две пачки сигарет! - воскликнул Климов, подняв тонкие брови. - Каких только подлецов не водится на земле! А, Беллочка? Ты слышишь? Продать человеческую душу за понюшку табака!
Белла молчала. Нет, она не была взволнована страшным рассказом. Это казалось тем более странным, что Белла сама пережила ужасы войны и ее личная судьба в чем-то была схожей с судьбой Якова.
Потом перешли к главному. Емельяну пришлось все рассказать о Поповине, о том, как он приходил к нему домой, об инцидента в электричке, о своем разговоре с Черновым и заворготделом райкома. Рассказал и о том, что по его заявлению военные товарищи произвели экспертизу поповинского "предсмертного" письма, в котором он описывал свои подвиги и которое послужило причиной возведения Ефима Евсеевича на пьедестал героя, и экспертиза эта установила, что письмо Поповин написал не в сорок первом году, а два, максимум три года назад.
- Так это же ваш козырь! - вскричал Климов, но Глебов своим скепсисом охладил его:
- Козыри имеют силу в честной игре. А здесь орудуют шулера, и ни о какой честности или справедливости говорить не приходится.
- Тут что-то не так, - с видом человека, глубоко обеспокоенного судьбой Глебова, заговорила Белла. - Я не могу поверить, чтоб на такое грязное дело могли пойти известные в мире искусства люди. Евгений Озеров или тот же Радий Грош - это же не просто какие-то проходимцы. У них есть имя.
- Имя? - быстро перебил ее Посадов. - Позвольте вас спросить - а кто создал им имя?
- Надо полагать, сами они, своими талантами, - ответила Белла, и Емельян заметил в ее глазах холодные, пожалуй, даже злые искорки.
- Сами - это да, конечно, сами создали, - подхватил Посадов, возбуждаясь. - А вот насчет талантов - позвольте мне не согласиться. Я-то знаю Женьку Озерова, снимался в его фильме. Талантом там и не пахнет. Зато нахальства, цинизма - да-аа, этого добра навалом. Не верите? - Он подошел вплотную к Белле, огромный, рокочущий и уставился на нее вопросительно.
