Павел Лукницкий - Избранное
Послышался цокот копыт — третий всадник, осыпав щебень с тропы, подъехал к Азиз-хону.
— Ну? Где караван?
— Смири гнев, благословенный! Я только маленький человек… Дошли до широкого места. Хотят повернуть караван, уходить в Яхбар. Караван стоит. Наши воины спорят: «Зачем нам в Сиатанг? Что еще там получим? Товар можно дома делить!»
— Как дома делить товар? — вскочил с ковра Мирзо-Хур. — Почтенный хан, что это такое?
— Молчи! — огрызнулся Азиз-хон, свистнув в воздухе плетью. — Не с тобой разговор!… А ты, бородавка риссалядара, рассказывай дальше!
— Несколько воинов сбросили вьюки, кричат: стрелять будем! Идти сюда другим не дают. Риссалядар ругается с ними.
— Вот что! — подавился бешенством Азиз-хон. — Скачи назад, коня не жалей! Мое слово риссалядару: тех, кто повернуть хочет, казнить, в реку бросить! Не сделает — сам приеду! В уши тебе это вошло?
Слышал. Скажу, достойный!
— Пленный где?
Азиз-хон всматривался в лицо молчавшего басмача, но не мог разглядеть его в темноте.
— Не гневайся! — тихо ответил гонец. — Я только вестник. Вины на мне нет… кончили пленных: под ногами путались, мешали всем.
— А доктора? — Азиз-хон положил руку на подвешенный к поясу маузер без кобуры.
— И доктора… Хныкал очень, всем надоел. Саблей разрубили плечо, потом руки сломали, потом грудь резали — мягкий очень был, как жирный кабан, визжал… Потом в реку бросили!
— Так! — голос Азиз-хона охрип. — Скажешь риссалядару — тех, кто резал, связать, сюда привести! Мне он нужен был, доктор! — Хлестнув плетью по ноге всадника, Азиз-хон вдруг пронзительно, тонким голосом закричал: — Мне! Понимаешь, собака? Рану мою лечить! Поезжай!
Довольный, что дешево отделался, басмач стегнул коня, растворился во тьме. Мирзо-Хур хотел было изложить свои жалобы, но побоялся ярости Азиз-хона. Хан, удаляясь по тропе, сел на камень, наблюдая, как вдоль ущелья медленно пробирается свет луны, выступающей из-за гребня горы. Пенные глубокие воды реки мерцали внизу зеленым золотом.
Когда лунный свет коснулся тропы и обнаружил сидящих в молчании людей, из-за мыса выехал еще один всадник. Шагом приблизился он к Азиз-хону, узнал его, осадил коня, спешился, в поклоне коснулся ладонью чалмы, выпрямился. Азиз-хон, уже овладевший собой, всматривался в его освещенное луной безбородое лицо:
— Что там?
— Не гневайся, благословенный! Риссалядар казнил троих. Караван идет. Сейчас будет здесь.
— А те, что доктора резали?
— Вот это и были они, что кричали «домой!»: Хайдар-бек, Рахим-джан. Казнил их риссалядар, и еще одного, который не резал!
Азиз-хон плюнул в лицо приехавшему, круто повернулся, пошел к ковру. Гонец утерся рукавом халата, сел на коня, плашмя ударил его саблей между ушами. Ошеломленный конь припал на колени, вскинулся на дыбы, понесся очертя голову…
Наконец за мысом послышался дробный перестук многих копыт. В лунном свете показалась длинная цепочка всадников. Между ними, раздельно, шли вьючные лошади каравана.
Не дожидаясь риссалядара, Азиз-хон тяжело сел на подведенного к нему коня и, ни разу не оглянувшись, шагом поехал к селению. За ханом вытянулся весь его штаб. Риссалядар не старался догнать его и продолжал ехать во главе своего притихшего воинства.
Позади каравана шли лошади с привьюченными к ним с двух сторон, завернутыми в кошмы мертвецами. Это были басмачи застреленные Шо-Пиром. За ними, пешком, замыкая процессию, шли несколько стариков с фитильными ружьями.
Риссалядар хотел отправить трупы в Яхбар, но не нашлось басмача, который взялся бы сопровождать их: каждый рассчитывал поживиться товарами каравана.
5
Молчаливое спокойствие возвращающейся в селение банды было вынужденным и напряженным: банда текла по узкой тропе, как сдавленная в трубке вода. Едва басмачи достигли последнего мыса, за которым раскрывался пустырь, как сразу же с гиком и свистом разлетелись по каменистой россыпи, гоня перед собой вьючных лошадей каравана. Вьюки полетели на землю. Веревки, спадая, путали ноги лошадей. Спотыкаясь о камни, лошади прыгали, бились: басмачи гнали их дальше, радуясь, когда распотрошенных вьюк распадался. Перегнувшись на стременах, они выхватывали из груды товаров то, что попадалось под руку и, нахлестывая ошалелых коней, мчались кто к уда: к подножью осыпи, к хаосу скалистой гряды, к реке… Прятали свою добычу и возвращались, чтобы налететь на следующий вьюк.
Напрасно разъяренный риссалядар носился по пустырю, стремясь прекратить грабеж, напрасно охрипшим голосом грозил немедленной казнью всякому, кто прячет под камни товар. Басмачи не повиновались ему, а когда он направил на одного из них револьвер, окружили его, крича, размахивая саблями и винтовками.
Азиз-хон, уже было достигший крепости, услышав за собой буйные крики, повернул со всем штабом и примчался на помощь к риссалядару.
— Проклятье и смерть всем! — в бешенстве заорал он. — Остановитесь! Разве ваша добыча от вас уходит? Разве я сказал, что вы недостойны платы?
— Не надо нам твоей платы, — послышался дерзкий голос. — Сами возьмем! Дело мы сделали, что надо еще? Домой хотим! Что делает риссалядар? Трех доблестных воинов он убил! За что убил? Собака он!
— Кто кричит? — негромко сказал Азиз-хон. — Пусть подъедет сюда, если не трус. Нет его? Смотрите все — нет его? Разве верный не может повторить свои слова перед лицом хана? Риссалядар казнил трех изменников — пытать мы хотели пленных, узнать у них, что нам надо! Кто помешал этому — тот изменник. Прав риссалядар! Оставьте караван, поезжайте в крепость. Я сам буду наделять каждого по заслугам его. О покровителе забыли вы? Разве пиру ничего посылать не надо? Разве достойный купец даром кормил вас в Яхбаре и не заслужил своей доли в добыче? Или моим обещаниям не верите? В крепость, верные, в крепость, кто хочет милости моей, а не гнева! Риссалядар, возьми десять честных, все собери, привези в крепость — делить по закону будем!
И, круто повернув коня, Азиз-хон поехал вперед. За ним потянулся штаб. Басмачи остались на месте, совещаясь вполголоса. Наконец решили подчиниться приказанию и все вместе, гурьбой, двинулись к крепости. Риссалядар с десятью надежными стариками остался собирать разбросанные вьюки и снова кое-как грузить их на лошадей.
Вскоре в крепости запылали четыре огромных костра. Риссалядар и Науруз-бек, выгоняя ущельцев из домов, заставляли их носить хворост. Весь запас топлива, оставшийся в селении после зимы, был взят из домов факиров и навален кучей посреди крепостного двора. Одна за другой сюда подходили лошади. Вьюки сваливались в огромную груду. Мешки, ящики с продовольствием, тюки мануфактуры, битая посуда, хозяйственная утварь — ведра, чайники, кирки, лопаты, — консервы, медикаменты, множество самых разнообразных предметов — все без разбора нагромождалось горой, освещенной шумно полыхающими кострами. Басмачи сидели теперь внутри четырехугольника, образованного кострами, с жадностью рассматривая богатую добычу. Азиз-хон, купец, Науруз-бек, Зогар, все сеиды и миры, вся знать расположилась на коврах перед награбленным.
Бобо-Калон, выйдя из палатки и заняв место рядом с Азиз-хоном, был молчалив и сосредоточен. Кендыри сидел на камнях, в стороне от всех, наблюдая издали за происходящим.
Позади Азиз-хона разожгли маленький, пятый костер: всем хотелось видеть получше каждую вещь, предназначенную для дележа.
Ущельцы, принесшие хворост, жались к крепостным стенам, рассматривая те богатства, какие достались бы им, если бы в селение не пришли басмачи. Чувствуя на себе осуждающие, враждебные взгляды, Науруз-бек заорал на часовых, велел выгнать ущельцев из крепости.
Старики, допущенные Азиз-хоном к добыче, перешвыривали вьюки, щупали мешки, разламывали уцелевшие ящики; Мирзо-Хур с Науруз-беком торопливо оттягивали в сторону наиболее ценное.
Работа проходила при общем молчании и продолжалась так долго, что Азиз-хон задремал. Но как ни хотели спать басмачи, никто не сводил воспаленных глаз с товаров, мелькавших в зыбком свете костров.
Вскоре костры пожрали весь запас хвороста, принесенный ущельцами. Луна приблизилась к гребню горы. Азиз-хон очнулся и, опасаясь, что в темноте воинство вновь сделает попытку расхватить товары, приказал риссалядару добыть еще топлива. Риссалядар с десятком басмачей отправился на конях в селение, но вскоре вернулся ни с чем, заявив, что надо рубить в садах тутовые деревья.
— Вот дерево! — сказал Науруз-бек, указывая на желоба, проходящие мимо ханского канала. — Зачем далеко искать! Давай их сюда!
Риссалядар взглянул на линию нависших вдоль скалистой стены желобов; сорвать их — пустое дело, а везти из селения срубленные деревья — тяжелый труд для разленившихся басмачей. Конечно, можно принудить к этой работе самих ущельцев, но риссалядар уже еле держался на ногах, ему не хотелось снова грозить, распоряжаться. Что скажет, однако, хан?
