Борис Полевой - На диком бреге
Еле волоча ноги, завершал он этот свой вечерний путь. С аппетитом ужинал в закусочной, на углу, покупал на утро бутылку кефира, слоеные пирожки и поднимался к себе на восьмой этаж, чувствуя во всем теле приятную ломоту. То, чего опасались его друзья, чего втайне от себя боялся и он сам, не наступало. Он нарочно останавливался у витрин винных магазинов, читал пестрые этикетки, смотрел на мерцание жидкостей, освещенных электричеством: нет, это тоскливое, щемящее чувство, которое, вдруг налетев, парализует волю, убивает разум и, овладев им, заставляет делать то, чего нельзя, не приходило. И он радовался, как радовался когда-то, в первые дни освобождения из заключения.
По субботам от Надточиева приходила одна и та же телеграмма: «Как дела?» Друзья волновались. Он с удовольствием выводил на телеграфном бланке стандартный ответ: «Все в порядке». И все-таки втайне Дюжев опасался этого, может быть, и не совсем побежденного, а только до поры притаившегося внутреннего врага. Наверное, поэтому он и оттягивал встречи со старыми друзьями, с бывшей женой. Сколько раз, вернувшись из успокаивающего похода по залитой огнями столице, он, очутившись в номере, присаживался к телефону, доставал затрепанную адресную книжечку, находил тот или иной номер, вызывал городской коммутатор и… осторожно клал трубку. «Нет, не сегодня. Сегодня что-то очень устал, позвоню завтра с утра». Приходили завтра и послезавтра, назначались и откладывались новые и новые сроки.
Но вот однажды на пути домой, дожидаясь на переходе зеленого света, он вдруг увидел рядом знакомый профиль: жирный лоб, длинный нос, сочные красные губы, выпуклый подбородок, очки.
— Женька! — крикнул он, забыв о всех своих опасениях, узнав в элегантно одетом, пожилом мужчине, сидевшем за рулем голубой «Волги», своего друга, бывшего инженер-майора, командира батальона военных мостовиков. Ну да, конечно же, это он! И Дюжев постучал в стекло машины. Голова повернулась, брови поднялись над очками, и, казалось, сами очки — толстые стекла без оправы, державшиеся на золотых дужках, — удивленно сверкнули. Но машинам открыли путь, голубая «Волга» тронулась и сейчас же затерялась в густом потоке движущихся огней.
Горькая обида полоснула Дюжева по сердцу. «Ну вот, началось». Ведь как успешно все утряслось в институте, ребята в группе замечательные. Двое из четырех — и оба талантливые — уже просятся в Дивноярск. И опять пришла на ум одна из бесконечных пословиц Савватея: «После меда полынь сама себе горше». Но тут же возникла спасительная догадка: чертов ты псих, а борода, а усищи? Но кто же тебя, этакого мельника из оперы Даргомыжского «Русалка», узнает? И, совершенно успокоенный этим доводом, он, не поднимаясь к себе, подошел к телефону, стоявшему на конторке дежурного, и сразу же набрал нужный номер. Ну конечно же, это он, лысый чертяка! Его грассирующе: «Вас слушают».
— Женька, это же я, Павел Дюжев. Я тебя сегодня видел на роскошной «Волге» цвета а-ля черт меня побери.
Одно, очень короткое мгновение, в трубке слышалось дыхание, потом тот же голос, глотая буквы, произнес:
— Па-астите, па-астите, това-ищ, с кем я го-вою? Гм… Дюжев?
— Да какое там «гм»? Дюжев, Павел Дюжев. Помнишь, в Молдавии на виноградниках вместе в борозде носом землю пахали под бомбежкой,
пока «лаптежники» наш мост утюжили?
— Ах, вот как… — И после паузы голос, глотая буквы, сказал: — Здавствуйте, инжене-по-ковник. Рад вас сышать. — В трубке звучало громко, но было ощущение, будто голос доносится издалека, даже и не из Дивноярска, а откуда-нибудь из Сан-Франциско или из Оттавы.
— Вспомнили наконец, и на том спасибо, — весь напрягаясь, сказал Дюжев, и в речи его с особой силой обозначилось увесистое поволжское «о». Молодой человек, с головой, рассеченной аккуратным пробором, опустив глаза, нервно перебирал на столе какие-то счета.
— Что же, вас выпустили досрочно, товаищ Дюжев?
— Реабилитировали, восстановили в партии, вернули стаж. Простите, думал, по старой дружбе встретимся, но чувствую: вы занятой человек, не хочу отнимать время.
— Да-а, да, вы павы. Я сейчас очень, очень занят. — Голос в трубке сразу оживился. — В обычное вемя я бы, конечно, с удовольствием, но сейчас… Впочем, позвоните по этому телефону чеез неделю-две. Пашу вас.
— Не позвоню! — почти прокричал Дюжев, опуская трубку, зло смотря на нее. — У, гад! — . И, увидев взволнованное сочувствие во взгляде администратора, извинился..
Пройдя мимо лифта, Дюжев стал подниматься по лестнице. Шел с трудом, будто на спине была «коза» груженная кирпичом. С помощью такой «козы» он, студент, зарабатывал когда-то на новый костюм и выходные ботинки, таская кирпичи по лесам первых столичных новостроек. В номер он вошел с твердой решимостью позвонить еще двум друзьям. Сначала он заставил себя позвонить Львову — веселому молодому москвичу, которого он когда-то вытащил из строительного батальона и свой мостовой отряд.
— Кто спрашивает Вадима Юльевича? — послышался в трубке мелодичный приветливый голосок.
— Павел Дюжев. Скажите: инженер-полковник Дюжев, он знает.
— Сейчас. — В трубке послышалось тихое: «Дюжев какой-то. Говорит, ты знаешь». Что ответил мужской голос, разобрать было трудно, но женский, кажется, возразил: «Неудобно, Вадик, он все-таки полковник». — Такая жалость, Вадим Юльевич только что был здесь, и вот, я не знала, оказывается, вышел. Пошел на уголок за папиросами. Вы, может быть, позвоните ему завтра на работу. Я дам номер.
— Я не позвоню ему на работу, — с трудом сдерживая бешенство, сказал сквозь зубы Дюжев. — Скажите ему сейчас же, громко скажите, что был когда-то под моей командой неплохой парень — техник-лейтенант Вадим Львов, был, понимаете, был.
Дюжев вырвал из книжки страничку адресов на литеру «Л», скомкал и бросил в корзину. Потом за ней туда же полетела и вся книжка. Прерывисто дыша, он прошел в ванную, и, наклонившись к крану, долго, жадно пил воду. Вернулся в номер, достал из корзины книжечку с адресами, накопленными за много лет, порылся в ней: «Ну, еще звонок Казакову, чтоб было трое. Будет то же, изорву все к чертовой матери». И опять ему ответил женский голос, только на этот раз дребезжащий, старческий.
— Вам кого?
— Товарища Казакова, — стараясь говорить твердо, произнес Дюжев с просительной, даже лебезящей ноткой. — Вы уж скажите ему, мамаша, что звонит бывший его командир, инженер-полковник. — Краснея от стыда, Дюжев не решился даже произнести свою фамилию. — Скажите, мол, прилетел ненадолго, по делу, хочет по старой памяти парой слов перемолвиться по телефону.
— Скажу, сейчас скажу. Ленечка, к тебе тут товарищ звонит, инженер, не то полковник, я что-то не разобрала. Командовал тобой, говорит, прилетел и хочет…
Фраза не была окончена. В трубку ворвался энергичный, звонкий тенорок:
— Павел Васильевич? Вы? Какими судьбами? С проектом? Вот новость-то! Милый, да где же вы? В Москве? Да здесь же семь миллионов живет, где вас отыщешь? А, гостиница «Москва»! Это рядом, я на углу Художественного проезда и Горького. Я мигом у вас буду.
Дюжев еще сидел в кресле, вытянув ноги, закрыв глаза. Из трубки, лежащей у него на коленях, слышались ровные гудки, когда два звука, раздавшиеся почти одновременно, вывели его из состояния оцепенелости: сердитые, крякающие сигналы телефона и нетерпеливый стук в дверь. И вот перед ним возник коренастый человек в распахнутой шубе, в бобровой боярской шапке, сбитой на затылок. Лишь по дребезжащему тенорку, раздавшемуся в следующее мгновение, узнал он в этом румяном, сдобном толстяке хорошенького техника-лейтенанта, которому в свое время приходилось не раз «всыпать» за нарушения дисциплины самого разнообразного свойства. В распахе шубы золотел лауреатский значок.
— Ого! — сказал Дюжев, не чуждый, как всякий военный, уважения к знакам отличия. — За что?
— Тут некий московский мосток… Да не я один, с большой хорошей компанией. Да вы о себе, о себе рассказывайте. Сказали, с проектом. Какой проект? И где вы, где вы теперь? Ну…
Потом, спохватившись, Казаков сбросил на диван шубу, шапку, кашне. Когда шуба падала, она как-то странно грохнула о диванную спинку. Хлопнув ладонью по лбу, гость вынул из кармана шубы бутылку коньяку, лимон. Достал из кармана складной нож. Открыл коньяк. Принес из данной стаканы. Все это быстро, не переставая болтать. Протянув Дюжеву стакан, он с пафосом воскликнул:
— «И за учителей своих заздравный кубок поднимает». За вас, дорогой Павел Васильевич… — И застыл со стаканом, удивленно глядя на Дюжева.
— Не пью. Нельзя, брат Казаков, болен. — Язва?
— Язва, — грустно подтвердил Дюжев.
— Ну так я выпью за то, чтобы она зарубцевалась. — И, чокнувшись с бутылкой, опрокинул содержимое стакана в рот. — Ну, а что же вы после войны делали?
Дюжев усмехнулся.
