Александр Розен - Почти вся жизнь
— Дядюшка! — удивился Виктор. — Вот неожиданный сюрприз! Решили навестить?
— Как же это понять? — еще громче поднял голос Федор Федорович. — Я, можно сказать, по всему Дубянску повестки разослал: племянник приезжает. Какую хочешь работу получай, хочешь учиться — рекомендуем!..
— Они думают, что мы вас как «беби» спрятали, — улыбнулся Маньковский.
Это был верный удар. «Один — ноль в нашу пользу», — подумал Маньковский, взглянув на Виктора.
— Ну и что ж, — сказал Федор Федорович. — Парень молодой, неопытный, как воск, понимать надо…
«Два — ноль в нашу пользу, — мысленно комментировал Маньковский, — сам забивает в свои ворота».
— Граждане, — послышался голос Вали, усиленный микрофоном. — Сеанс начинается через две минуты. Просим подняться наверх.
— Зайдемте к нам, — предложил Виктор Федору Федоровичу.
— Это в балаган? Того мне только не хватает.
Виктор нахмурился:
— Почему вы так шумите, дядя?
Но Федор Федорович стоял на своем:
— Балаганщики, святая правда, балаганщики…
Весь день они провели вместе, и весь день Федор Федорович уговаривал Виктора «не портить себе жизнь». От обеда он отказался так, словно бы его в этом городе собирались отравить, и ел бутерброды, приготовленные чьей-то заботливой рукой и завернутые в пергамент.
Вечером Виктор предложил прогуляться по набережной. Отказ. Может, в кино сходим? Отказ. На пароходе? Отказ: гулянок и у нас сколько угодно.
Виктору было и жаль дядю, и досадно, что тот не хочет слушать никаких доводов.
— Вы что же, дядя, вообще спорт отрицаете? — спросил наконец Виктор.
— Как это так отрицаю? А кто тебе мотоцикл подарил? Да я сам каждое воскресенье Синявского слушаю… За «Спартак» болею. А тут разве спорт? Тьфу!..
— Опять вы ругаетесь!
— Спорт — значит стадион, — настаивал Федор Федорович, — а для мото должен трек быть.
— Вы даже не видели, как работает Николай Алексеевич, — сказал Виктор укоризненно.
— Работает? — загремел Федор Федорович. — Не признаю. Я жаловаться буду.
Виктор обиделся:
— Однако, дядя, я человек взрослый…
Наступило долгое, неприятное молчание.
— Да, плохо, плохо, — задумчиво сказал Федор Федорович. — Очень плохо. А ты подумал, что дело-то костоломное… а?
— Риск, — согласился Виктор. — Ну, а у вас, у монтажников… Сами говорили: одно неосторожное движение…
— Нашел с кем равнять!
Николай Алексеевич тяжело переживал дядин приезд.
— Куда они пошли? — с тревогой спрашивал он. — Почему вы меня не предупредили?
— Николай Алексеевич, дорогуша, ну что вы расстраиваетесь? — говорила Валя. — Ну родственник приехал, ну посидеть пошли, ну старик — может, он по сто грамм привык…
Весь день Николай Алексеевич был сам не свой. Маньковскому наконец стало его жаль.
— Я вам скажу по-дружески, хотите верьте, хотите нет: я очень уважаю Виктора, но если надо… я хочу сказать — можно найти еще желающих делать вертикальную стенку.
Он бы с удовольствием развил эту тему, но Николай Алексеевич махнул рукой:
— Нет, Маньковский, по второму заходу такие вещи не делаются.
Домой Николай Алексеевич пришел поздно ночью. Виктор уже спал. На столе лежал «Огонек» и записка:
«Н. А.! Все решил, кроме небесного тела из семи букв. Приносили телеграмму из управления, распечатанную, но не оставили. Просят сообщить, когда просмотр номера. Хорошо бы еще недельки две поднажать. Спокойной ночи. В.».
Николай Алексеевич глубоко вздохнул, сел за стол, перечел записку и вдруг почувствовал ужасную усталость. «Прав Маньковский, не берегу себя», — подумал он, с нежностью глядя на небесное тело из семи букв.
Перед сном он оставил Виктору записку: «Не буди меня, устал, хочу отдохнуть. Ответ — планета. Просмотр — через две недели».
Сутки они отдыхали, потом начались «часы пик». В двух неделях было всего только четырнадцать дней.
А Федор Федорович сдержал слово и действительно нажаловался. Он не знал, куда писать по такому поводу, и написал в облоно. Оттуда приехала комиссия: пожилая дама, специалистка по обучению дошкольников немецкому языку, и какой-то бравый мужчина с кубанскими усами, оказавшийся заведующим методкабинетом. Узнав о том, что Виктор совершеннолетний, члены комиссии только плечами пожали и, посмотрев мотогонки по вертикальной стене, с достоинством удалились.
— Помилуйте, — говорил Маньковский. — Мы люди советские, не компрачикосы…
5
Просмотр нового номера, к которому все так тщательно готовились, продолжался всего семь минут. Из управления приехали два представителя — старый и молодой, похожие друг на друга, как отец и сын. Этого сходства они достигли благодаря совершенно одинаковому выражению на лицах: «Все знаем, все видели, ничем не удивите». Гонки двух мотоциклов по вертикальной стене они смотрели с таким видом, словно им показывали игру в серсо.
После просмотра оба долго молчали, потом младший спросил:
— Вы здесь кипяченую воду пьете или сырую?
Николай Алексеевич смутился: вода в бачке была тепловатая, невкусная.
— Воду надо пить сырую, — сказал старший, — она полезнее.
С полчаса они оживленно говорили на бактериологические темы, потом разговор перешел на темы транспорта: как добираться домой — сушей, водой или воздухом. Решили, что удобнее всего пароходом. И кормят там прилично. Маньковский засуетился, подал им плащи с погончиками типа «Монтгомери у Тобрука».
— Позвольте, товарищи, а как же все-таки наш просмотр… я что-то не понимаю, — сказал Николай Алексеевич.
Оба разом недоумевающе взглянули на гонщика, потом друг на друга.
— Оформим, оформим, — сказал старый.
— Оформим, — подтвердил молодой.
— Но ваше мнение и все прочее?
— Так что ж, по-моему, чистенько, — сказал молодой.
— Чистенько, чистенько, — подтвердил старый.
Николай Алексеевич проводил их на пароход. Он успел шепнуть Маньковскому, что надо будет собраться вечером на поплавке, часиков в десять.
— Вы, Валя, Виктор и Люба, и пригласите, пожалуйста, Казанцева-Волжского, хорошо бы вместе с той актрисой, Лидией Павловной.
Унылые лица обоих Монтгомери так и не смогли испортить его настроения. Все-таки наступил желанный финиш. Конечно, было бы лучше, если бы эти двое поздравили бы его и Виктора и что-нибудь бы сказали, ну, что-нибудь о работе с молодыми кадрами или что от номера «дух захватывает»…
До самой реки они оживленно обсуждали меню обеда и только с палубы помахали Николаю Алексеевичу.
— Продолжайте работать, товарищ Сыромятников! — сказал Монтгомери-старший.
— Продолжайте, продолжайте, — подтвердил Монтгомери-сын.
Николай Алексеевич забыл о них, едва только пароход отчалил от берега. Он смотрел на Волгу, но думал о своем. Теперь, когда номер сделан, надо его шлифовать. Виктор работает хорошо, и все же Николай Алексеевич чувствует в его работе скованность. Это пройдет со временем. Со временем и весь номер будет совсем другим. «Бочка», что там ни говори, старая конструкция. Он сумеет заинтересовать в этом деле настоящих людей. Все надо менять: освещение, костюмы; сама конструкция должна напоминать отнюдь не базарную бочку, а скорей всего космический корабль. И обязательно должна быть музыка.
Он еще раз взглянул на Волгу, и вдруг откуда-то издалека услышал скрипку. На пароходе играл вечерний оркестр, но Николаю Алексеевичу казалось, что играют только для него. Какая-то неясная теплая мелодия. «Да, да, очень хорошо… Ну еще немного, так… Сейчас начнется звездный полет…»
Стемнело, когда он вернулся домой. Специально к этому дню он сшил костюм и решил перед поплавком переодеться. Он уже взялся за выключатель, чтобы зажечь свет, но услышал из сада голоса Любы и Виктора. Николай Алексеевич хотел их окликнуть, но так и остался стоять молча, с рукой на выключателе.
— Не понимаю и никогда не пойму, — послышался голос Виктора. — Вот это ты и называешь жизнью? Неужели же ничего другого, кроме галантерейного ларька, ты не могла найти?
— Да я особенно и не искала… — ответила Люба. — Надо было работать, хотела уехать в Заволжье или в Казахстан, но бабушку нельзя оставить, она старенькая… Да ведь работа не делится на хорошую и дурную.
— Ну, знаешь, это мы еще в шестом классе проходили.
— Мы тоже. Я кончила семилетку.
— Мне тебе душу хочется открыть, а ты обижаешься… Вроде дядюшки моего.
— Спасибо!
— А чем мой дядюшка плох? Только тем, что доводов моих не выслушал. А так ведь старик замечательный! Бригадир монтажников, они стометровые опоры монтируют… Сто метров над Волгой!
