Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
Но ничего этого я, конечно, не сказал. Уклонившись от прямого ответа, пробормотал!
— Вам виднее. Поступайте, как находите нужным.
Потом я спросил Кац Звамбая:
— Джокиа говорил мне, что вы приходитесь ему кумом. Можно ли поверить, что он вас предаст?
Старик горько усмехнулся.
— Эх, что вы говорите! Ради выгоды он не остановится перед тем, чтобы предать родного сына. В этом году понадобился кооперативу строительный камень. Что же сделал Джокиа? Он продал им надгробные камни с могил своей матери, отца и всех покойных родичей. Разве этакий человек пощадит кума?
— Но будьте с ним осторожны, — обратился Кац Звамбая к сыну и воспитаннику. — Не выказывайте ему недоверия, не то, чего доброго, он уведет ночью коней и оставит нас ни с чем.
Только бы добраться как-нибудь до Махвша, — продолжал Кац. — Если в Сванетии нас приютит Кора Махвш, тогда мы спасены. Нас защитят его башни и весь его род.
У меня с ним давнишняя хлеб-соль: когда-то я переправлял лошадей из Черкесии.
— Что это еще за Кора Махвш? — спросил Арзакан.
Я разъяснил, что по-свански так зовется глава рода. Кац Звамбая принуждал меня пить. Я выпил еще один рог. (Такое уж у людей обыкновение — перед опасностью налегать на алкоголь.)
И вот сидим злы и с аппетитом, возбужденным горным воздухом, закусываем мегрельскими сулгуни и хачапури. Маленький винный рог ходит по рукам.
Лицо Тараша Эмхвари раскраснелось от водки, но оставалось хмурым. Этот преждевременно поседевший человек, уставившись в землю, весь ушел в свои мысли. Он поднимал голову лишь тогда, когда наступал его черед принять рог.
Снова сваны затягивают хором:
Что делать, не могу я петь песню!..
И пляшут мохнатые великаны на полянке, залитой электрическим светом.
После ужина мы разбудили Джокиа, подтянули на лошадях подпруги и зарядили ружья. Арзакан вложил в маузер новую обойму. Выслав Джокиа вперед, мы поодиночке, незаметно, выехали.
Село спало. Меланхолично рокотала в темноте мельница. Чуть светил месяц, медленно пробираясь среди густых облаков. Где-то мерцала сосновая лучина.
Под сенью безмолвных горных вершин, там, внизу, с грохотом несся Ингур.
Кац Звамбая и Джокиа ехали впереди. Когда я равнялся с ними, то слышал их таинственный шепот.
— Интересно, кто кого обведет вокруг пальца? — говорю я Тарашу Эмхвари.
— Этот проклятый Джокиа не дал вам досказать историю Беткили, — ответил Тараш.
Я возобновил свой рассказ:
— «Опозорила нас самка тура! — вскричал весь род — Пусть лучший охотник, Беткили, настигнет ее».
И вот погнался Беткили за белым туром. Но не воззвал при этом к помощи Дали. К тому же, соблазнив в предыдущую ночь свою невестку Тамар, он нарушил охотничий обет воздержания. Вам, наверное, известно, что сван, собирающийся на охоту, не должен в продолжение двух недель прикасаться к женщине.
Едва успел я произнести это, как в ельнике прогремел выстрел. Мой конь сделал скачок в сторону и, столкнувшись с лошадью Эмхвари, сбросил меня в пропасть.
Я только что не родился на коне, а так — всякое бывало со мной: и стремя отлетало у меня во время джигитовки, и лошадь падала на всем скаку, нередко волочила меня, висящего на одном стремени. Однако я никогда не отделывался столь благополучно, как на этот раз.
Перекувыркнувшись несколько раз по косогору, я ухватился за куст. Порадовался в темноте удаче, но тут же услышал треск выстрелов. Мне стало не по себе. Скинув с плеча ружье, я пополз на животе, карабкаясь по мшистому подъему.
Эмхвари стрелял, перекинув через руку поводья обеих лошадей и положив ствол ружья на седло, как на упор.
Я тоже открыл беспорядочную стрельбу, не зная, в кого стреляю. Пули, жужжа, летели из ближнего ельника; туда мы и целились. Спустя несколько минут стрельба в еловой чаще прекратилась и мы продолжали наш подъем по этим сатанинским тропам.
Медведица была еще видна на небе, когда мы добрались до сосняка. Безмолвно стояли в ночной темноте огромные сосны. Совсем близко, над самыми верхушками, плыла луна.
Развели костер. Едва расселись вокруг него, как в лесу поднялся треск.
— Это медведи, — сказал Кац, глядя в окутанную мглой чащу.
Слышен был хруст сухого хвороста и шуршание листьев. Вдруг зарычал медведь, за ним второй. И поднялся рев.
Из ущелья доносился крик шакалов. Всполошилось во мраке звериное царство.
Что-то серое вдруг прошмыгнуло перед нами. Оно неслось стремглав и при этом стучало ногами, точно конь скакал по дощатому мостику.
Мы вопросительно взглянули на Кац Звамбая.
— Волк, — сказал Кац, мешая костер.
Потом все шумы затихли, и только слышно было, как на притаившуюся землю падали еловые шишки.
Я, Тараш Эмхвари и Арзакан легли ничком наземь. Лежали так, наслаждаясь запахом земли и каштановых листьев.
Лес всегда наводит на разговоры о лесном.
У огня сидит Кац, поджав ноги, и рассказывает, как собираются в круг серны и обороняются против волков, как тур защищается от волка рогами, как бьется лань с орлом, напавшим на ее детенышей. Потом он перешел к рассказам о том, как охотники заговаривают волков.
Вспомнил, как, подражая волчьему завыванию, он выманил из Кохорского леса волчицу. Засучив рукав, показал нам большой шрам: это раненая лань ударила его копытом.
И еще рассказал Кац Звамбая, что лось сбрасывает рога по осени, а в январе вновь начинает их отращивать. Как только самка лося становится котной, она тотчас же покидает самца.
А самец носится по лесам и, если где повстречает самку, бьет ее рогами, норовя вспороть ей брюхо, а то и детеныша проткнет рогами.
Арзакан уснул. Кац пошел посмотреть лошадей.
— Меня все же интересует судьба Беткили, — говорит Тараш Эмхвари.
— Самка тура, — закончил я легенду, — вавлекла Беткили на недоступную высоту и оттуда сбросила его вниз. Об этом и пели сваны в Хаиши.
Уже погасла Медведица. Смолк и медвежий рев в сосновом бору.
Я и Эмхвари плотно прижимаемся к спящей земле, Мы слышим, как где-то вдалеке кричит фазан.
Ах, кто не слышал этого крика, тот не знает, с каким восторгом встречает лес сверкающее, как лик Дали, восходящее солнце!
Арзакан и Джокиа похрапывали. Кац Звамбая продолжал сидеть, устремив взгляд на тлеющий огонь и дымя чубуком.
Лошади, сочно похрустывая, щипали траву.
Растянувшись на ложе из каштановых листьев, я вслушивался в фазаний крик, пока сладчайший сон не погрузил меня в небытие…
ЖАЖДУЩИЙ МЩЕНИЯ ЧОНГУРИСТ
Последняя осенняя гроза настигла нас, когда мы снова спустились к Ингуру.
Сначала сквозь дождь сияло солнце. Потом темные облака обволокли небо, и сверкающие клинки стали бить по шлемам горных вершин. Взъерошилось ущелье. Трещали раскачиваемые ветром, озаряемые молнией деревья. Ревел Ингур, ударяясь об изглоданные скалы.
Кац Звамбая с трудом удавалось удерживать сына и воспитанника от бешеной скачки по крутым спускам. Раза два и меня обругал старик за то, что я не жалею коня. Но когда хлынул ливень, он и сам огрел нагайкой свою лошадь.
Джокиа, съежившийся точно мокрый воробушек, опережал нас, двигаясь напрямик по тропкам. Порой он совершенно терялся из виду, потом снова появлялся где-нибудь на вершине и, как волчок, скатывался вниз по крутому откосу.
Мы завернулись в бурки. Дорога, оставив внизу Ингур, шла теперь по ровному месту. Кац Звамбая гикнул и пустил коня. Мы понеслись за ним. Джокиа не было видно нигде.
Следуя по тропинке, мы углубились в лес. Кустарник доходил нам до плеч, так что, выехав на опушку, мы были совершенно мокры. Погнали коней во весь дух. Скакавший рядом со мной Кац вдруг захохотал.
— Посмотрите-ка на это бесово отродье! — произнес он, указывая нагайкой на промокшего насквозь человека, который почти вровень с нами плелся по тропинке. Мы тотчас же узнали в нем Джокиа.
Снова прогремел гром, и ливень разразился с удвоенной силой. Кац Звамбая стало жаль Джокиа. Повернув коня, он поскакал назад и, посадив маклера на круп лошади, снова нагнал меня, ехавшего впереди всех.
Чувствуя, как вода струйками стекает мне за воротник, с трудом удерживаюсь в съезжающем седле и все же подстегиваю измученного коня.
Кончился подъем, и за перевалом показалось село. Совершенно безотчетно я направил коня к навесу первого же дома на окраине деревни.
Привязав лошадь к перилам крыльца и не дожидаясь приглашения хозяев, я поднялся по деревянной лесенке. В конце узенького балкона стоял парень, одетый в чоху; из окна, облокотившись на подоконник, выглядывал длиннобородый священник. Старик и наклонившийся к нему безбородый юноша дружески беседовали.
Услышав мои шаги, юноша выпрямился и предстал предо мной во всей своей изумительной красоте: широкий в плечах, тонкий в талии, с ястребиными глазами, с открытым лбом.
