Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
— Сколько вам лет? — спросил я.
— При чем тут мои лета?
— При том, что вам еще многому надо поучиться, много надо выстрадать. В ваши годы я рассуждал так же, как вы.
— А вам сколько лет?
— В Сванетии не найти камня, которому было бы столько лет, сколько мне, — ответил я.
Ландшафт меняется. Мы поднимаемся все выше и выше.
— Уже 2.500 метров, — говорит Эмхвари.
Ингур остался внизу. От самой высокой вершины до ложа реки теперь было, пожалуй, не меньше двух километров.
Показались ястребиного цвета горы, устремленные вверх подобно готическим храмам. Воздух сделался еще прозрачнее, открылся Кавкасиони в аметистовых отблесках, ослепительно красивый.
С каштановых деревьев, посаженных вдоль дороги, падают плоды. Иногда попадаются скелеты животных, растерзанных медведем. Высоко-высоко на скалах сидят коршуны и орлы-стервятники и спокойно выжидают добычу. Заметив наши ружья, они медленно поднимаются и начинают описывать в воздухе круги. Сваны в папахах, с неизменными кинжалами на боку, несутся вскачь вниз по круче. Вид вооруженных до зубов местных жителей невольно наводит на мысль: не попал ли я случайно в военный лагерь? Они приветствуют нас и скачут дальше. Навьюченные мулы уверенно пробираются по узенькой, извивающейся, как веревка, тропинке.
Джокиа торопится. Он идет впереди; умышленно избегая шоссе, водит нас по этим чертовым тропам. С неимоверными усилиями карабкаются лошади по скалам.
Приближаемся к царству ледников и вечных туманов. Темными башлыками обмотались вершины гор.
Опять медленно начинаем спускаться. По тропинке не шире спины ишака возвращаемся к Ингуру, к его обрывистому берегу, разбитым мостикам. Попадаем в полосу дождя и так едем несколько километров.
Вот размытый ливнями берег совсем оборвался. Снова подъем. Извивающиеся, словно драконы, корни деревьев цепляются за камни. Порой прошмыгнет ящерица, вспугнутая конским топотом, или прошумит на ветке белка.
Опять мы высоко над Ингуром, опять слушаем раскаты взрывов.
На краю дороги рабочие варят асфальт.
Много тысяч жилистых рук борется с неприступными бастионами этих скал. Рабочие в сванских шапках — это кряжистые парни.
Мужествен язык сванов. И хоть отягчен он гортанными и горловыми звуками, все же приятен моему слуху.
Сваны встречают Джокиа с улыбкой, чуть насмешливой.
— Джокиа, тебя спрашивали Тарба, — говорит ему по-свански статный юноша.
Джокиа становится багровым.
— Где, где Тарба?
Ни Арзакан, ни ехавший впереди Кац Звамбая не слышали этих слов.
При упоминании о Тарба Эмхвари насторожился.
Взглянув на меня, спросил, о чем они говорили. Я перевел.
— Правду сказал Арзакан: Джокиа поддерживает связь с Тарба.
— Пустое, еще до наступления темноты мы будем в Хаиши, а там дорожное управление и милиция. Что-нибудь сообразим, — говорю я Эмхвари, но сам этому не верю. Я знаю, что милиция в таком деле не может помочь.
Род Тарба многочислен. Они живут в Мегрелии и в Абхазии; в Сванетии они занимаются скотоводством.
Эмхвари заговорил с Арзаканом по-абхазски. Я немного понимаю этот своеобразный язык: порой похожий на птичье щебетанье, порой журчащий, как ручеек. Но Эмхвари говорил так быстро, что я не разобрал его слов.
Арзакан хмурился. Было видно, что он угрожал Тарба.
Осерчав почему-то на коня, он вытянул его плетью. На свист нагайки с противоположного берега Ингура взлетел огромный хищник. Арзакан выхватил маузер, и подстреленная птица, перевернувшись в воздухе, упала в реку.
Выстрел вспугнул сидевшего на утесе орла.
Теперь вскинул ружье Эмхвари. Сначала в воздухе закружился пух, потом орел упал на камни совсем близко от нас.
Алая кровь брызнула па белый камень, пористый, как сванский сыр.
Тут уж я догадался о смысле этой стрельбы: мои спутники давали знать врагу, как метка и тверда их рука.
В хорошенькую же историю втянул меня окаянный Джокиа!
Отстать от своих попутчиков теперь было бы неудобно. Да и Джокиа не доверит мне лошадь, а другую здесь не достать. Известно мне и то, что предпочтительнее самому участвовать в драке, нежели разнимать дерущихся.
Я был занят этими размышлениями, когда окрик Кац Звамбая заставил меня вздрогнуть. Кац что-то взволнованно кричал сыну, по-видимому отчитывая его. Арзакан надвинул башлык на самые брови и заворчал, не глядя на отца.
Старик обернулся ко мне и Эмхвари и сердито крикнул, чтобы мы ехали быстрей. Мы молча повиновались и стали подстегивать тяжело дышавших коней.
Выехав на шоссе, мы с рыси перешли на галоп и, не замедляя хода, доехали до дорожного управления.
На равнине был разбит лагерь рабочих. В двух бараках горел огонь. На полянке стояли роллеры, ожидавшие ремонта. Мотки проволоки, части механизмов, рельсы, телефонные аппараты, дизели, медные, алюминиевые, железные, стальные и фарфоровые части, электроарматура, бетонные формы были доставлены в эту страну, где еще не видели даже аробного колеса.
Посреди лагеря возвышался единственный телеграфный столб и ослепительно светила двухсотсвечовая лампа. Триста сванов, набранные из Верхней Сванетии, плясали «перхули».[63]
То попарно, то всем строем наступали широкоплечие исполины, позвякивая длинными кинжалами о посеребренные бляхи поясов, притоптывая ногами в мохнатых ноговицах.
Мелькали остроконечные шапочки, похожие на головки пушечных снарядов; двигались плечи; зычные голоса разносились над ущельем.
Одна группа запевала:
Что делать, не могу я петь песню…
Другая отвечала:
Пожаловала царица Тамар…
Снова первая:
Голова ее украшена шлемом…
Вторая в ответ:
Голова ее украшена шлемом…
И вдруг, выпрямившись, танцующие хватались за широкие кинжалы.
Стоял непрерывный звон оружия. Поблескивая друг на друга глазами, сваны подхватывали хором:
Голова ее украшена шлемом…
Неистово отплясывали великаны. (Иль, может, то гнулся и трещал дубняк, сотрясаемый ураганом?)
Из могучих глоток вырывался то рев Ингура, то гул снежных обвалов, то треск рогов дерущихся туров, то грохот взорванных скал.
Джокиа пошел устраивать лошадей. А мы нашли поблизости стога сена и, разбитые усталостью, расположились на ночлег.
Перхули продолжался. В глазах танцующих играл электрический свет. Не ему ли, только что появившемуся здесь, пели сваны свои гимны многовековой давности?
Вот они начали «Беткилис перхули».
— Не знаете, что они поют? — спросил меня Тараш Эмхвари.
— Дали, богиня с золотыми волосами, почитается у сванов как покровительница охоты. Она полюбила охотника Беткили, который был влюблен в свою невестку Тамар. В ночь на праздник Ламарии Беткили удалось соблазнить Тамар. На другой день он участвовал в перхули. Дали послала на землю белую самку тура. Во время танца она пробежала между ног Беткили…
Но я не успел досказать. Показался Джокиа.
— Здесь будете ночевать? — спросил он.
Кац Звамбая поднял глаза.
— Да, — буркнул он, мотнув головой.
ФАЗАНИЙ КРИК
По знаку Кац Звамбая, Арзакан приволок дубовый обрубок и предложил мне сесть. Затем он и Эмхвари подкатили еще два таких же и положили на них доску. Кац Звамбая достал из сумки хачапури, налил в рог водки и протянул мне. Я отказался в его честь.
Благословив трапезу, Кац выпил со словами!
— Да будет счастлива наша встреча!
Затем, передавая мне рог, продолжал в доверительном тоне:
— Так будет лучше: подкрепимся и тотчас же выедем. Похоже на то, что Джокиа выдал нас. Очень может быть, что Тарба гонятся за нами от самого Джвари. А если и не так, все равно задерживаться опасно. В этих местах живут другие Тарба.
И он взглянул на Тараша и Арзакана.
Тараш ничего не сказал. Сняв с головы башлык, он положил его на колено. И что же! У этого молодого человека была совершенно седая голова. Я был поражен, потому что знавал Эмхвари и раньше. Осведомился, отчего он поседел.
— Это случилось со мной в ту ночь, когда от моей руки погиб несчастный Джамлет Тарба. Да, в ту ночь…
Арзакан вначале хранил молчание, потом отец и сын заспорили. Арзакан настаивал на том, чтобы остаться здесь до утра и только с рассветом двинуться дальше.
Спросили и моего мнения.
Для меня, пожалуй, было бы лучше всего расстаться с ними: как-нибудь провести эту ночь, а наутро отделиться, хотя бы для этого пришлось вернуться в Тбилиси.
Но ничего этого я, конечно, не сказал. Уклонившись от прямого ответа, пробормотал!
