Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

— Иная брань, Гриша, чижельши лютого битья бывает… Да ежели бы только брань! — слезы, как она их ни сдерживала, наплыли на веки, потекли через край. И тут, словно уцепившись, как утопающий за последнюю соломинку, подступилась к главному: — А ты бы пособил мне, Гриша…

— Не отказал бы, — вскинул светлые брови Гришка и приподнял округлые плечи. — Да чем же я пособить могу, не сообразить никак.

— Можешь, Гриша, — Катюха качнулась к нему и тут же, закусив губу, отпрянула, словно обожглась обо что-то невидимое. — Можно, коли захочешь… Да ведь не даром же, заплачу я, Христос с тобой, только пособи-и…

— Чего душу тянешь! — обиделся Гришка, хватив из цигарки добрую затяжку. Видя ее слезы и слушая загадочные слова, он готов был хоть сию же минуту помочь, потому как знал за собой неоплатный долг перед ней. — Сказывай, в чем твоя докука! Коль силов хватит, пособлю…

А Гришкин долг был деликатного свойства и, кроме него самого, не знала о нем ни единая душа на всем белом свете. Ворота у Прошечкиного двора в свадебную ночь вымазал дегтем не кто иной, как он, Гришка Шлыков. И сделал это не по злобе, не потому что догадывался о связях Катькиных с Васькой Рословым, а из чистого озорства, даже не подумав, сколько несчастий нагрянет на людей после этого. Одумался и ужаснулся своему поступку после, когда благополучно укрылся за кузней Тихона Рослова. Ночь-то уж к концу подвигалась. Дрожал там часа два, не зная, что предпринять и как исправить содеянное. Обрадовался без памяти, как увидел, что сам Прошечка первым обнаружил его пакость и засуетился, чтобы спрятать ее. Только тогда со спокойной душой спать отправился Гришка. Но спокойствие это продолжалось лишь до первых слухов о горьком Катькином житье. Манюшка, мать Гришкина, и другие бабы все несчастия молодухи связывали с разбитым в день свадьбы зеркалом и козла Кузьку поминали, пожалуй, чаще, чем Кузьку Палкина — жениха. На козла этого нахального сыпалось множество проклятий, а он, между прочим, так же здравствовал и так же блудничал, не подозревая о бабьем злоязычии.

А Гришка, терзаемый собственной нечистой совестью, при каждом новом всплеске слухов лишался покоя. Не будь всего этого, не остановился бы он сегодня возле Катюхи, не завел бы разговора с нею. Так, издали поздоровался бы с землячкой, да и проехал.

Видя явную Гришкину решимость помочь ее беде, Катюха приступила к делу:

— На могилках склеп видал?

— Ну…

— Где он стоит, помнишь?

— Ну!..

— Туда вот ночью посля иванова дня, как месяц закатится, подъехать надоть.

— Ну…

— Чего ты нукать-то принялся. Тама ждать я стану. Отвезешь меня в город.

Гришка зябко лопатками передернул, рубаху синюю холщовую оправил. Поинтересовался:

— Эт к чему же на могилки-то непременно? Вот с этого места либо вон из тех кустов лучше бы. Прямо — в город.

— Ишь ведь ловкий какой! — обиделась Катька. — А как же мне в городу-то жить? Брось им, Палкиным, хоть все тута — не откажутся. Одежонку-то надоть с собой взять, а как мне ее из избы вынесть?.. Туда все и перенесу, в склеп этот, по штучке да по две. А оттудова заберем все разом. Пособишь?

— Ну-ну… А в городу-то куды ж ты прицелилась? Квартира есть аль как?

Потупилась Катюха и умолкла — никаких знакомых в городе у нее не было. Как там жить и что делать, не знала она.

Долго и пристально глядел на нее с состраданием Гришка, потом сказал, будто тяжелый камень с души сбросив:

— Ладноть, готовься. Завезу я тебя к одной бабке… Недельки на две, на три не откажет, чать-то, а там уж гляди сама, как дальше быть.

Гришка отлично понимал, на что шел. Попадись он на этом предприятии Палкиным — ежели и уцелеешь в живых, то калекой-то наверняка сделают. И оправдаться нечем.

После этой встречи сделалась Катька богомольной и для Кузьки неприступной. А как упомянул он о монастыре — надежда в ней возродилась: от бабки в городе в монастырь податься, там уж никто не достанет. Да вот отец Василий на корню загубил ее мечту. Померкли надежды на монастырь, и ехать туда расхотелось.

Постояла Катюха на ветерке возле ворот, мыслями так и этак пораскинула — ничего нового не придумала. От Гришкиной услуги не поздно и отказаться, а подвернется ли новый такой случай?.. Ехать! Все пожитки перенесены в склеп, все готово.

Вернувшись в избу, опасливо прошагала мимо свекрови, переоделась возле своей кровати и праздничное свое одеяние свернула потуже да положила поближе, чтобы не забыть, как ночью в путь двинется — с собой захватить.

— Ну, солдат вечный, Иван Воронов, как тебе здешняя тюрьма поглянулась? — спросил, улыбаясь, Виктор Иванович у Михаила Холопова, как только они остались вдвоем в домике на Болотной улице. Даже наедине Данин избегал произносить настоящую фамилию этого человека, чтобы не проговориться где не следует.

— Крепка, говорят, тюрьма, да черт ей рад, — шуткой ответил Холопов. — Никто в нее не просится, а все из нее норовят.

— С Антоном-то удалось повидаться?

— Да вот вчера первый раз свиделись. Три раза ходил до этого — не хотели, видать, показывать. Сперва говорили, что не числится у них такой заключенный. Потом — свидания запрещены, велели через день зайти… Я уж поторапливать их стал. Проездом, говорю, здесь, повидаться надо бы.

— А в этом ты молодец, волк тебя задави, что проездом-то сказал, — похвалил Виктор Иванович. — Больше пока туда ни ногой. Других найдем, а тебя для завершения всего дела приберечь надо. Жандармы по карточке тебя не признают?

— Теперь не то что жандармы, Матильда Вячеславовна, матушка ваша, и то ни за что не признает: как-никак почти пять лет минуло.

Темно-русые усы и окладистая борода с редкой искристой проседью, давно не стриженные, свалявшиеся волосы позволяли Михаилу сходить за этакого мужичка по пятому десятку, хотя ему всего лишь за тридцать перевалило.

— Ну, как там Антон-то чувствует себя? Каков он? Я ведь его тоже ни разу не встречал.

— В тюремном лазарете почему-то содержится… Спросил, как здоровье — ничего, говорит, не болел еще. А чего же, говорю, в лазарете-то? — плечами пожал и на стражника бровью повел. И самое главное — кроме него, никого из заключенных там нет, кажется.

— Проверим. Скорее всего, боятся, волк их задави. Тут ведь политических-то мало держат, а особо опасных, видать, кроме него, совсем нет — вот они и берегут его, не знают, куда спрятать. Ну и других от него оберегают, «не заразились» бы социализмом… А лазарет-то где же?

Засунув руку за пазуху, Михаил достал оттуда помятый блокнот и принялся вычерчивать расположение тюрьмы.

— Вот тут, — показывал он, — главный корпус, а сзади — лазарет. Вот так все охватывает тюремная ограда.

— На свидание-то приводили его тебе сюда, что ль? — Виктор Иванович ткнул пальцем в главный корпус.

— Да нет, прямо с задворок. У лазарета есть караулка, и в заборе окошечко прорезано маленькое, через него караульный разговаривает и передачи принимает. И с заключенным через него же говорить приходится…

— Здравствуйте!

Михаил обернулся на приветствие, хотя по голосу узнал Алексея Куликова. А тот, шагнув от порога и увидев чертежик, понял, о чем идет речь, и с ходу врезался в беседу:

— На свидания с Антоном я не ходил, а в окрестностях тюрьмы побывал только что.

— Ну вот и сказывай, как вызволить человека, — подхватил Виктор Иванович, глядя на Алексея задумчиво и с надеждой. — В тюрьме народу много, а петля-то ведь над им одним весит. Иван вот через подкоп ушел с каторги, — показал он глазами на Михайла Холопова. Ни один человек не знал его настоящего имени, кроме них двоих. — Так ведь у него там в запасе целая жизнь была…

— Нет, — мягко возразил Алексей, — о подкопе здесь и речи быть не может. — Он остановился за спиной Ивана Воронова и, не сводя глаз, разглядывал его чертежик. — Это лазарет, что ли?

— Лазарет.

— Сколько от него до забора?

— Сажени две с половиной, а то и три наберется, да там сколько-то под полом пройти надо…

— Отпадает, — безнадежно отмахнулся Алексей. — Нам каждый день дорог.

— А хороших знакомых из тюремной службы ни у кого нет? — как-то вкрадчиво и с опаской спросил Виктор Иванович, словно заведомо не надеясь на положительный ответ.

— По-моему, нет, — подумав, отвечал Алексей. — Да и кто из них отважится на такое? Ведь речь идет не об уголовнике, а о политическом смертнике. Около таких тюремная стража с почтением и робостью ходит. Никто из них не станет рисковать головой ни за какие деньги, если бы они у нас и были… — Говоря это, Алексей засунул большие пальцы рук за ремень и снова уставился въедливым взглядом в чертеж на столе. — А знаете, на вашей картинке не показана одна очень важная деталь…

— Какая? — чуть не одновременно вырвалось у собеседников.