Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
— Так что же — проблема или авантюра? — с полным безразличием осведомился он.
Губы Целина тронула загадочная улыбка.
— Авантюрная проблема. Но… со смыслом. И вопреки многим установившимся представлениям.
— О, это уже пахнет дракой! — оживился Алексей Алексеевич. — Резко отодвинул папку с бумагами. — Я весь внимание.
Однако Целин не торопился. Посапывал, покряхтывал, оглядывался по сторонам, словно проверял, не подслушивает ли их кто, и заговорил лишь тогда, когда заметил, что у Брянцева иссякло терпение.
— Я тут одну шину запустил на стендовые испытания. На принципиально новой основе, — с загадочной миной произнес он.
— Без резины, что ли? — язвительно поддел Брянцев, раздраженный целиновской медлительностью.
Илья Михайлович сразу помрачнел.
— Ну, ну, — подбодрил его Брянцев.
Не очень хотелось Целину раскрывать все свои карты до завершения эксперимента, а теперь, когда он натолкнулся на холодный прием, и вовсе расхотелось.
— Секретничаете все, — снова уколол его Брянцев. — Дорого нам обошлись ваши секреты, Илья Михайлович. Ярославцы давно испытали бы ИРИС-1, если бы знали его состав.
Упреки подобного рода Целин выслушивал от Брянцева не раз, и они изрядно надоели ему.
— Хватит шпынять меня одним и тем же, если больше шпынять нечем! — огрызнулся он, исторгнув из-под бровей две молнии. — Стоит только рассекретить — заграница мигом уворует! Они там ушлые, не то что наши недотепы. Мимо самородка пройдут и нагнуться не соизволят, ногой оттолкнут.
— Ладно. Хватит философии. Ближе к делу.
— Мы с Кристичем втихаря одну опытную шину изготовили, — уже миролюбиво продолжал Целин. — Но состав держим в секрете, пока не запатентуем. На стенд поставили. Сколько обычно на стенде держатся шины? Пять-шесть суток? А наша — десять!
— Что-о?
— Десять! — Целин был несказанно доволен произведенным эффектом. — И еще не думает разрушаться.
— В таком случае, зачем я вам нужен?
— На испытателей цыкнуть надо. Взбунтовались. Снимай, говорят, свое чертово колесо! У них ведь план, в штуках. Пора третью ставить, а эта все катается! — Целин заливисто рассмеялся.
Брянцев выполнил просьбу. Позвонил испытателям по телефону, сказал несколько увесистых слов, и Целин ушел успокоенный.
Чуть позже появился Василий Афанасьевич, принес то самое письмо от Лели, которое Брянцев не чаял получить.
Короткое письмо, но нежное и бодрое. Нежности поверил, в бодрости усомнился. В письмах Леля умела бодриться. В конце трогательная приписка: «Прости, что испортила встречу. Сдали нервы».
Алексей Алексеевич долго вышагивал по кабинету. Сколько раз представлял он себе разговор с женой, представлял со всеми возможными подробностями, с вопросами и ответами, со слезами и утешениями, порой настолько реально, словно разговор этот уже состоялся. И все же в те минуты, когда он думал о будущем объяснении, то внутренне холодел. Как переживет Таисия разрыв, как воспримет потерю привилегий, которые дает положение жены директора, чем заполнит свою жизнь? И не ляжет ли этот поступок на его совесть таким тяжелым грузом, что омрачит счастье с Лелей?
Как на грех, Таисия Устиновна день ото дня становилась все внимательнее, заботливее, предупредительнее. Даже в голосе ее, низком, грубоватом, все чаще прорезывались ласковые нотки. На нее не за что было даже рассердиться, и Алексею Алексеевичу становилось тяжко при мысли, что в конце концов придется сразить ее беспощадным сообщением.
Заводить этот разговор загодя, до того, как представится реальная возможность положить конец их отношениям, было ни к чему — совместная жизнь в одной комнате стала бы тогда обоюдной пыткой, — но и тянуть эту лямку было не менее мучительно. Спасало только то, что виделись они очень мало — утром, когда он торопился на работу, да поздно вечером, когда возвращался домой. Даже в воскресенье они не оставались подолгу вдвоем. Алексей Алексеевич часто без особой надобности уходил проверять, как идет ремонт агрегатов, присутствовал при запуске цехов в ночь на понедельник.
Однажды, когда он возвращался домой позже обычного — было уже за двенадцать ночи, шофер, человек в общем-то достаточно тактичный, ошеломил неожиданным вопросом:
— У вас эта, что в Москве, как: просто для приятного времяпровождения или… с расчетом на будущее?
Брянцева повело от столь беспощадной прямолинейности. От Василия Афанасьевича он такого не ожидал и потому не сразу нашелся, что сказать. Полюбопытствовал только:
— А почему вас это беспокоит?
— Да так, по-человечески, — уклончиво ответил Василий Афанасьевич и добавил уже определеннее: — Нельзя без конца меж двух берегов плавать. Надо к какому-то одному причаливать…
«Глас народа — глас божий, — мысленно произнес Брянцев. — Давно пора».
Василий Афанасьевич долго ждал, что же в конце концов ответит ему шеф, но так и не дождался.
— Знаете что, Алексей Алексеевич, подберите себе кого другого письма получать, — сердито сказал Василий Афанасьевич и тут же, устыдившись несвойственной ему резкости, добавил в оправдание: — Кто-то пронюхал, что я для вас письма получаю. Не хотелось говорить, но… Одно письмо выдернули.
— Как это — выдернули? Откуда его могли выдернуть? Что-то тут…
— А вот представьте себе. Мне девушка на почте сказала, что выдала по доверенности какому-то Харахардину.
— Ха-ра-хардину? Кто он такой? — Брянцев не на шутку встревожился. — А когда это было?
— Кто такой — не знаю, а когда? Незадолго до вашей рекогносцировки в Симферополь.
Брянцев чертыхнулся. Вот, значит, что случилось с письмом, в котором Леля сообщала о переходе в другой институт и звала его хоть на день в Симферополь. Мучительно было думать, что кто-то чужой читал письмо и что сделано это неспроста, не из пустого любопытства. Что-то тут крылось. Но что?
Дома — опять неожиданность: празднично накрытый стол. Салат, марокканские сардины, морской гребешок, пухлый пирог с капустой, любимое его кушанье, графинчик с водкой, настоянной на апельсиновых корочках, бутылка вина. А в центре стола — астры.
— Именинник ведь ты сегодня, Алеша, — ответила Таисия Устиновна на вопрошающий взгляд и заулыбалась, довольная тем, что приятно поразила мужа.
Такая внимательность была для Алексея Алексеевича внове. Никогда его день рождения не отмечался, и только отец, бывало, напоминал о нем поздравительными телеграммами, если не забывал.
Но более всего удивила бутылка вина. Жена вино никогда не покупала, потому что в сортах не разбиралась, это делал он сам. Повернул бутылку к себе, чтобы разглядеть марку. Раздорское, розлива новочеркасских подвалов.
Не знала Таисия Устиновна, какую бурю в душе мужа вызвало это вино. Алексей Алексеевич налил бокал, посмотрел на свет, оценил прозрачность, отхлебнул глоток, как это делают опытные дегустаторы. То самое натуральное слабенькое терпкое вино с тонким букетом, которое когда-то понравилось Леле, и в голове завертелся хаос из обрывков воспоминаний, далеких и близких, вызван такую сумятицу чувств, что за несколько мгновений он испытал и злость на
