Лев Правдин - Бухта Анфиса

— Господи! Да что это на тебя накатило? Да куда же ты меня-то волокешь? — запричитала она, сама удивляясь, как это ее ноги несут, и только старалась как бы не упасть. Но она не удержалась и упала, налетев на тот же стог, где только что разговаривала с Афанасием Николаевичем.

Нина и сама поняла, что совсем не то они делают, что уже поздно думать о вывозке, успеть бы только укрыть зерно, спасти от неминуемой гибели: ураганом не развеет, так дождем прибьет.

И все тоже это поняли, потому что не успела еще она распорядиться, как все сами начали сбрасывать мешки, наполненные зерном, и плотно составлять их вокруг незатаренного зерна.

Афанасий Николаевич, хотя и увидел, что все делается как надо, все же не смог сразу затормозить свое возмущение и с разлету накинулся на Артемова напарника:

— А ты куда смотришь, черт лысый! Бабы, кучнее подгребайте, кучнее! Растакие вы все хозяева. Разворачивайте брезент. А колья у вас где?

Но все так были заняты делом, что никто и не услыхал его выкриков, да и он сам, увидев, что все идет, как должно идти, унялся и кинулся таскать мешки.

Утверждение Аллы о том, что долгие раздумья о любви и сама любовь несовместимы, смутило Артема. Выходит, что если он думает о любви, — а не думать о ней он не может, — то, значит, ничего и нет? Так ли это? И он продолжал думать, и в минуты передышки пытался отыскать Аллу среди работающих женщин, посмотреть на нее, но так и не увидел.

Ему казалось, будто он слышит ее голос, ее смех, но ему надо было именно увидеть ее. Никогда никого он так не хотел увидеть, как ее. Что же это, как не любовь? А может быть, просто прихоть? Воображение?

И только когда он наконец увидел Аллу, он сразу понял, что любит ее и что любил всегда. Такая определенность в другое время насторожила бы его, а сейчас только обрадовала, положив конец всяким сомнениям.

В небе уже совсем не осталось места для туч, но они все прибывали, налетая друг на друга, сшибаясь, как большие, уродливо растрепанные птицы. Раненные, теряя клочья перьев, они падали, но, не долетев до земли, снова из последних сил тяжело взмывали вверх. А оттуда кто-то огромный и отчаянно злой орет на них трескучим голосом распаленного старца и хлещет длинными ветками зеленых молний.

И тогда делается видно, как несутся по полю в пыльных смерчах клочья соломы и обломанные сучья и как страшно кипит ослепленная река. И тут Артем увидел — на него идет дождь. Нет, не просто идет — он движется стеной, он наступает сомкнутым строем, стремительно и угрожающе. От него никому нет спасения. Под тяжкой его поступью расступались волны в реке и никла трава. Крапива в овраге повалилась, как сраженная в бою. Серая стена катилась по полю со звенящим ревом, заглушающим даже грохот грома. Вместе со всеми Артем тянул тяжелый, вырывающийся из рук брезент.

— А вот взяли!.. — отчаянно веселым голосом заорал кто-то из мужиков. — А еще взяли!..

Андрей Фомич топором загонял в землю колья. Брезент натянули, и дождь звонко и ликующе ударил в него, как в бубен. Раздался притворно испуганный женский визг. Закричали и засмеялись мальчишки, прыгая под дождем.

Ветер заметался по полю. Огрызаясь и завывая, как загнанный зверь, он кинулся под брезент, вырвал из рук один его угол и взметнул вверх.

— Бабы, держите! — только и успел крикнуть Афанасий Николаевич. — Мужики, черти не нашего бога!..

Одна из женщин в намокшем платье, облепившем ее большое тело так, что она казалась обнаженной, упала на брезент, раскинув руки. Она что-то закричала, смеясь и закидывая голову для того, чтобы убрать волосы, закрывавшие ее глаза. Это была Алла. И сейчас Артем понял не умом, а как-то всем своим существом, что он любит ее, и ему открылся простой смысл ее слов. Если пришла любовь, то, сколько ни думай, ничего изменить нельзя. Это сильнее всякой силы — начало всех начал.

Все остальные, следуя ее примеру, накинулись на брезент, прижали его и лежали под дождем, пока все не укрепили, как следует.

Сдав зерно, сразу же выехали обратно.

— Знаешь что, — сказала Зина, поглядывая на небо, — а нам не успеть до дождя.

Она хлестнула лошадь, крикнула на нее и, только когда телега с грохотом понеслась по темной лесной дороге, Зина прокричала:

— Ураган идет! Держись! Нам бы только этот лес проскочить!..

Ураган гнался за ними следом и уже настигал. Качнулись вершинки деревьев, тревожно зашумели, заволновались, и чем дальше, тем громче шумело все вокруг.

Лошади, всхрапывая, неслись сквозь темный лес, а за ними гнался ураган.

Лес уже не шумел. Леньке казалось, будто он стонет, кричит, воет на разные голоса. Ветер все крушил на своем пути, ломал сучья, злобствуя, швырялся ими, вывернул несколько старых сосен — словом, безобразил вовсю, нагоняя страх.

А тут ему на помощь пришла гроза, ударив во всю свою силу, освещая длинными трескучими молниями все ураганные бесчинства.

— Стой, Серый, стой! — прокричала Зина, натягивая вожжи, чтобы остановить коня. Наконец это ей удалось. Серый пошел шагом, и только Карюха, привязанная к телеге, все еще не могла успокоиться.

— Ты испугалась? — спросил Ленька.

— Конечно, и еще как. Даже сердце зашлось.

Этот ответ удивил Леньку.

— А я думал, ты ничего не боишься…

— Думал, думал… — всхлипнула Зина.

Лошади еле тащились по раскисшей дороге.

— Вон как льет, — сказала Зина, — свету не видно.

Свернули к большому, недавно поставленному стогу сена. Серого распрягли и привязали к телеге, и только после этого, вымокшие, исхлестанные ливнем, они кинулись под стог. Тут было совсем сухо.

Тяжело дыша, они повалились на сено. Зина проговорила, отдуваясь:

— Разгреби поглубже, залезь в норушку и там разденься и выжми все.

Он сейчас же сделал так, как она велела. В глубине стога оказалось так тепло и так хорошо, что он не сразу понял, отчего это.

Поеживаясь от щекотного прикосновения сухих стеблей и посмеиваясь, он разделся и, свернувшись, закопался в сухое душистое тепло.

И сейчас же он услыхал приглушенный смех Зины и ее голос:

— Тебе хорошо?

— Ага, — ответил он и еще больше сжался, чтобы спрятать свое голое тело. Ведь она тут, совсем около, отдаленная только непрочной перегородкой. Она такая же, как и он, совсем раздетая, и ей так же хорошо, как и ему.

— Ты что, уснул там в своей норушке?

Он не ответил, захваченный необыкновенными своими переживаниями. Она снова о чем-то спросила, послышался шорох разворошенного сена, и вдруг он почувствовал, как ее рука прикоснулась к его голове, провела по щеке, и вот ее пальцы уже щекочут его ухо.

Схватив эту руку, он потянул ее к себе.

— Ага, проснулся! — торжествующе выкрикнула она, не отнимая руки, но и не поддаваясь.

— Иди сюда, иди, — проговорил он таким хриплым шепотом, который испугал даже его самого.

Она вырвала руку и, все еще посмеиваясь, спокойно проговорила:

— Ну, что ты? Ты успокойся. И нельзя так…

— Чего нельзя? — спросил он и не получил ответа. Он долго ждал, слушая ее тихое дыхание. Что она там — уснула, что ли, лесная принцесса? Так, кажется, назвал ее брат, глядя, как она скачет под луной на своем серебряном коне. И еще он спросил Леньку: «Что, и тебя ушибло?» Тогда Ленька не понял вопроса, да и не до того ему было. Девочка на сказочном коне взбудоражила его воображение. Лесная принцесса…

И вот теперь, превратившись в простую девчонку, забилась в сено и спит или думает неизвестно о чем. Да нет, не совсем-то она обыкновенная, и ей ничего не стоит снова превратиться во что-нибудь сказочное. В этом Ленька ничуть не сомневается, потому что… ну да, конечно, потому что он любит ее.

Удивительно, как все просто. И ничего не изменилось. Полюбил и все.

Извиваясь в своей норушке как уж, он натянул холодные, сырые трусики, надел брюки и вылез из стога. Гроза пронеслась, прекратился ливень. В мире стояла лунная тишина, и все кругом сверкало и вгоняло в дрожь.

Из-за стога доносился голос Зины, покрикивающей на лошадь. Она уже запрягла своего Серого. Увидев Леньку, спросила:

— Холодно? Во мне все жилочки дрожат.

Он чихнул в ответ, и они дружно рассмеялись.

— Бежим! — крикнул он.

Они вывели лошадей на дорогу, погнали их рысью, а сами, чтобы согреться, побежали рядом. Они бежали и, перекликаясь, вспоминали, как ехали через лес и как им было страшно, но в то же время было очень хорошо, красиво и опасно. И во всем этом, наверное, и заключается то самое хорошее, о чем потом они будут долго вспоминать.

Ни годы, ни события, сколько бы их ни пронеслось, ничего не смогут поделать с этим воспоминанием о первой детской влюбленности. Теперь уж на всю жизнь останется с ними и этот грозовой порыв природы, и этот порыв чувств, и милая деревенька Старый Завод, и зеленые берега Анфисиной бухты, и все, что живет на этих берегах…