Борис Изюмский - Алые погоны
«Очень важно всегда быть в форме — бодрым, веселым, жизнерадостным, как чешский герой Фучик. Его книгу „Слово перед казнью“ я недавно прочитал. Он пишет: „Я любил жизнь и вступил в бой за нее…“ Да, за новую жизнь надо бороться».
Боканов посмотрел на жену, словно говоря: «Каков наш-то Володя!»
«Главное — ясно представлять цель жизни, стержень ее, чаще задавать себе вопрос: „А что скажет коллектив, если я так сделаю?“
Сейчас я внимательно присматриваюсь к тактике волевых наших офицеров и стараюсь перенять их лучшие качества».
— Они действительно стали взрослыми, — сказала Нина Васильевна, когда Боканов умолк. — Прочти, пожалуйста, работу Гербова, — попросила она, — интересно, что пишет он?
Сергей Павлович принес тетрадь Семена.
Гербов начал сочинение словами Суворова:
«Храни в памяти имена великих людей и в своих походах и действиях с благоразумием следуй их примеру».
А дальше писал:
«До Суворовского училища я как-то не задумывался, волевой ли я человек. И в партизанском отряде, и в армии все получалось как бы само собой. Но, приехав сюда учиться, я все чаще стал задавать себе этот, как я понял, основной вопрос. Правду сказать, первое время я немного „задавался“, внешне этого не показывая, а про себя гордился больше, чем надо; как же, партизан, боец-артиллерист, медаленосец! Что значит по сравнению с этим грамматика и физзарядка? Но вот однажды наш капитан сказал мне: „Воля формируется и в незначительных, казалось бы, действиях повседневной жизни. Кто хочет стать героем, должен в школе приучать себя к труду, исполнительности, честности. Вы, Семен, бывалый человек, — честь вам и хвала! Но умейте поддерживать доброе имя и в новых условиях. У нас воля — это прежде всего организованный труд и быт. Преодолеть физические трудности легче, чем исправить свой характер“.
Начал я с небольшого. Твердо решил: соблюдать правила сна, лежать на правом боку, не укрываясь с головой, выходить на физзарядку сразу после сигнала, чистить зубы.
Подполковник Богданов, замполит нашего полка, говорил: „Хороший солдат должен делать все вовремя“.
Было бы неправдой утверждать, что я сразу и легко всего добился. С большим трудом преодолевая в себе грешную мыслишку: „Ну, зачем ты сам осложняешь свою жизнь? Успеешь еще… Используй скидки на детство“, я отгонял прочь такие малодушные рассуждения, старался натренировать свое тело, приучить его к лишениям. В прошлом году, когда устраивали у нас дальний поход, я сначала хотел увильнуть: мол, знаю я эти походы, совершал их не раз в лесах. Но потом подумал — ведь в офицерском-то училище курсанты во время похода будут присматриваться: „А ну, как пройдет суворовец?“
И надо, не полагаясь на бывалость, теперь же закаляться, чтобы позже не опозорить свое училище».
Боканов сделал небольшую паузу, взглянул на жену.
Она продолжала слушать, склонив голову. Большие черные глаза ее были внимательны.
— Но не представляют ли они себе, Сережа, силу воли прежде всего как способность преодолевать только физические трудности? — с опаской спросила она.
— Ну, нет, — решительно возразил Сергей Павлович, — уверяю тебя, нет! Однако посмотрим дальше. «…Я заметил — в преодолении трудностей очень важна поддержка товарищеского коллектива. Вот, например, во время кросса: если один бежишь, то бежать трудно, но если видишь — и впереди тебя товарищ и позади, думаешь: „Нажать, нажать, не отстать!“ А если к тому же знаешь, что за тебя „болеют“, ждут от тебя победы, — любую „мертвую точку“ преодолеешь, с дорожки ни за что не сойдешь!
Я в войну отвык от учебы, но „воля и труд человека дивные дива творят“. Пришлось упорно развивать свою память: в каждые десять дней выучивал новое стихотворение, в месяц рассказ, — мой друг Ковалев меня проверял. Память стала куда лучше прежнего. В специальный блокнот я выписываю незнакомые слова, нахожу объяснение им. Если я лягу спать, недоучив уроки на завтра, мне не спится, я заставляю себя встать, закончить работу и только после этого возвращаюсь в постель».
— Пожалуйста! — воскликнул Боканов, торжествующе глядя на Нину Васильевну.
2За девять дней до первого экзамена выпускникам пришлось участвовать в городском марше-броске. Бежали на восемь тысяч метров по резко пересеченной местности, преодолевая рвы, огибая рощицы, взбираясь на крутые горки. Честь училища отстаивала команда в десять человек, в их числе Андрей, Владимир и Геннадий. Город выставил на этот раз шестнадцать команд.
Андрей сразу вырвался из группы бегущих и все время шел впереди, никого не подпуская к себе ближе чем на пятьдесят метров. Геннадий расчетливо сохранял силы, только на восьмом километре он немного опередил Владимира и сухопарого, в сиреневой майке юношу, из авиатехникума. Тот шел вторым за Сурковым. Теперь впереди Геннадия оказался только Сурков. Все остальные были далеко позади. Оставалось метров двести; надо было преодолеть широкую канаву. Пашков прыгнул, но неудачно и подвернул правую ногу. Он сгоряча пробежал несколько метров, страшная боль повалила его наземь. Парень в сиреневой майке промчался мимо. Владимир нагнулся над Геннадием, лежащим с перекошенным лицом, спросил тревожно, с трудом переводя дыхание:
— Что такое?
— Нога, — сквозь зубы произнес Пашков, сдерживая стон. — Беги! Финиш…
— Андрей! — вместо ответа позвал Ковалев.
Андрей Сурков на бегу оглянулся, не понимая, в чем дело. Владимир замахал ему рукой. Андрей повернул назад к Геннадию. Нога Пашкова около щиколотки вздулась, стала похожа на подушку.
— Я вам говорю, бегите: училище подведем! — свирепо прокричал Пашков и с огромным усилием встал. — Я сам дойду! — Но тут же от сильной боли заскрежетал зубами.
Товарищи переглянулись. Не сговариваясь, они переплели руки, пригнулись, решительно подхватили Геннадия.
— Держись крепче за шею! Сможешь?
— Смогу! — мгновенно понял замысел товарищей Пашков.
Они осторожно побежали, почти пошли, стараясь передвигаться в такт, меньше тревожить Геннадия. К финишу пришли вторыми.
Пашкова повезли в санчасть. Полковник Райский, осмотрев ногу, озабоченно оказал: «Дисторзия». На ногу клали лед. Геннадий беспокойно спрашивал у Боканова: «Нам засчитали бег?»
Райский колебался, не отправить ли Пашкова в госпиталь.
— Я хочу здесь готовиться к экзаменам, нельзя терять и дня, — настаивал Геннадий.
— Да, но…
Боканов поддержал Геннадия:
— Если можно, товарищ полковник, оставьте его здесь.
Друзья принесли Геннадию книги для подготовки. Пришли с грамотой, выданной училищу городским комитетом физкультуры. Понимая, что он мучится, — не подвел ли училище, успокаивающе говорили:
— Нам все же присудили первое место!
Семен неуклюже сунул какой-то сверток под подушку Геннадию. Уходя, крепко пожал руку: «Выздоравливай!»
Когда все ушли, Пашков развернул сверток, — там были конфеты, его любимые, лимонные. В классе все знали, что он сладкоежка.
ГЛАВА XXVI
1В празднично убранном актовом зале за отдельными небольшими столиками сидят выпускники. Бледен и сосредоточен Гербов, нервно покусывает нижнюю губу Ковалев, проступил румянец на щеках Пашкова. Он прислонил к стене костыль. Опухоль с ноги почти сошла, и врачи говорили, что через две недели Геннадий сможет ходить свободно.
Письменная работа по литературе! Решается судьба… Сделай одну ошибку — и все пойдет прахом. Надо взять себя в руки, собрать всю волю и направить ее на то, чтобы написать сочинение как следует. Спокойно, спокойно — все будет хорошо!
За длинным столом, покрытым зеленым сукном, украшенным цветами, государственная комиссия: сдержанный и торжественный генерал в парадном мундире; полковник Зорин приветливым взглядом вселяет спокойствие; по правую руку от генерала — представитель областного отдела народного образования в белой шелковой рубашке, непривычно выделяющейся среди кителей. К нему наклонился, что-то тихо говорит седой полковник из Управления суворовскими училищами.
Всего девять человек. «Хоть девяносто! — думает Володя. — Главное — спокойствие и собранность. Все будет хорошо! Должно быть хорошо!»
У дверей актового зала крутятся Артем Каменюка и Сенька Самсонов. Прибежал запыхавшийся Павлик Авилкин. Шепотом спросил:
— Пишут?..
— Пишут…
И три пары глаз прильнули к щелке в дверях.
Ковалев в это время писал: «Я люблю мой народ всей силой своей молодой души. Да и нельзя не любить народ, который дал миру Ленина и Сталина, первый в истории человечества построил социалистическое общество и уверенно идет к коммунизму».
Через час из актового зала вышел полковник Зорин поговорить по телефону.
