Виктор Курочкин - На войне как на войне (сборник)
— Молчать! — закричал он. — Щербак, немедленно прогрей машину!
Щербак засопел и, схватив шапку с фуфайкой, выскочил на улицу. За ним вышли и Домешек с Бянкиным. На крыльце они остановились, стали закуривать и о чем-то разговаривать. «Наверное, обо мне», — подумал Саня и так сморщился, словно у него заныли зубы.
Размолвки с экипажем случались часто. Саня переживал их болезненно. Но по своему характеру долго сердиться не мог и первым шел на мировую.
Антонина Васильевна, убрав со стола, принялась заметать хату. Выкинув за дверь соломенную подстилку, она ожесточенно шаркала веником. Около Сани она разогнулась, заправила под платок волосы и мягко улыбнулась.
— Ребята на тебя осердились, товарищ лейтенант. А ведь в бой-то вместе пойдете. — Она покосилась на темный циферблат ходиков и охнула: — Царица небесная! Одиннадцатый час, а у меня корова не доена! — Бросила веник, схватила подойник и побежала доить корову. Открыв дверь, остановилась: — Скоро поедете-то?
— Не знаю. Впрочем, наверное.
— Может, успеете еще молочка похлебать, — хлопнула дверью.
Малешкин походил по хате, остановился у окна. Стекла промерзли насквозь и заплыли льдом. Саня лизнул и сплюнул. Лед показался ему соленым. Он совершенно не знал, что делать. Поднял веник и стал дометать пол. Через минуту бросил. Махать веником показалось ему ниже его офицерского достоинства. Саня оделся и пошел к самоходке.
Его экипаж усердно трудился. Щербак набивал солидолом масленку, наводчик надраивал казенник пушки, заряжающий чистил днище. Когда экипаж переходил с командиром на «вы», то особенно следил за чистотой и порядком в самоходке. Это был весьма прозрачный намек Сане на то, что экипаж и без командира сам отлично знает, что ему делать, и великолепно может существовать без младшего лейтенанта Малешкина.
Саня спустился в машину и спросил, чем они занимаются. Вместо ответа Осип Бянкин в неприятной форме сделал командиру выговор, суть которого заключалась в том, что он не покладая рук чистит машину, а другие ее только… Тут заряжающий выдал такое словечко, что Малешкина затрясло от бешенства. Огромной силой воли он сдержал себя и спокойно заметил, что так с командиром не разговаривают.
— А как же еще с вами разговаривать? — возмутился ефрейтор. — Сколько раз говорил вам очищать ноги! А вы что? Посмотрите, сколько на сапогах приволокли снегу.
Саня посмотрел на ошметки грязного, талого снега и отвернулся.
Минут пять работали молча. Саня старательно очищал грязь с панелей радиостанции и ждал, кто же воткнет ему очередную шпильку. Не выдержал Щербак; сначала он обругал помпотеха, который мало отпускает ветоши на протирку, потом Малешкина.
— Если вы, командир, будете понапрасну гонять рацию и разряжать мне аккумуляторы, я доложу помпотеху, — заявил он.
Саня мужественно смолчал, хотя кто знает, чего ему это стоило. Окончательно добил Саню наводчик. Он вытащил из-под пушки противогаз и спросил:
— Чей?
С противогаза ручьем стекало масло.
— Товарища гвардии младшего лейтенанта Малешкина, — громко объявил ефрейтор.
Домешек бросил Сане под ноги противогаз и объявил перекур. Экипаж оставил Саню в машине одного, а сам выбрался наверх покурить.
«Как будто здесь не могли, — горько усмехнулся Саня. — Специально подчеркнуть, что я для них ничто, круглый нуль. И бьют-то как, подлецы! И синяков не оставят. Ни к чему не придерешься. Они кругом правы, я кругом виноват. Ну как теперь с ними мириться? А мириться надо. Иначе затюкают».
Саня вспомнил, что у него где-то запрятана на черный день пачка легкого табака. Саня разыскал ее, вылез из машины и со словами: «Закурим моего легонького, офицерского» — положил табак на колени ефрейтора.
Все потянулись за легким табаком, молча свернули цигарки. Саня тоже свернул, похлопал по карманам и выжидательно посмотрел на Домешека.
— Ком глих, — сказал наводчик.
— Чего, чего? — переспросил Бянкин.
— По-немецки «ком глих» — сейчас, — пояснил наводчик, вынимая из потайного кармана зажигалку. Зажигалка у него была трофейная и очень срамная. Домешек ею дорожил и гордился. Осип Бянкин, наверное, сто раз любовался зажигалкой и столько же возмущался. И сейчас он вертел в руках зажигалку и ухмылялся.
— Невесте такую похабель подарить вместо обручального кольца! Глупость и похабель. Хошь заброшу? — Ефрейтор занес руку.
Домешек от испуга посерел:
— Ты что?! Ты что?! Слышишь, не дури!
Бянкин еще раз с омерзением посмотрел на зажигалку и бросил ее наводчику.
— Все, больше ты ее не увидишь, — сказал Домешек и запрятал зажигалку под бушлат.
— Вместе с комсомольским билетом хранишь? — спросил Бянкин. — Что ты мне головой мотаешь? Факт, вместе.
— А я комсомольский билет потерял, — неожиданно заявил Щербак.
— Потерял?! Где?
Саня машинально сунул руку за пазуху и успокоился. Комсомольский билет был на месте.
— Это когда я еще был в учебном полку. Хотели выдать новый. Потом раздумали, сказали, что я из возраста вышел.
— И тебе предложили вступить в партию? — спросил наводчик.
Щербак исподлобья посмотрел на Домешека, махнул рукой и отвернулся.
После этого надолго замолчали. От нечего делать свернули еще по цигарке. На этот раз прикуривали от «катюши». «Катюша» у Бянкина была превосходная, от одной искры срабатывала.
Саня чувствовал, что экипаж ждет, когда командир начнет каяться. Он мучительно раздумывал, как бы это дело повернуть так, чтобы не очень-то было унизительно и чтоб экипаж остался доволен.
Он решил начать издалека.
— А ты, Домешек, неплохо немецкий язык знаешь.
Наводчик самодовольно ухмыльнулся:
— С филфака Одесского университета на фронт ушел.
— С чего? С фигфака? — серьезно переспросил Бянкин.
— С филологического факультета, бревно нетесаное.
Бянкин, видимо, хотел ответить, но, не найдя веских слов, сплюнул окурок и уставился на Саню, как бы давая ему понять: все, что говорилось, ерунда, я жду, голубчик, какой ты поведешь разговор.
— А я с самого начала невзлюбил немецкий язык, — заявил Малешкин. — В школе совсем не учился, только немку изводил. Эх и поплакала же она от меня! — Саня стал подробно рассказывать, как он безобразничал на уроках немецкого языка, как его за это исключили на месяц из школы и как потом отец его порол. — С тех пор я так возненавидел фрицев, что готов их, гадов, душить вот этими собственными руками. — Малешкин показал руки и сжал кулаки.
Однако ни самобичующий рассказ, ни патриотический порыв не тронули экипаж. Щербак смотрел в одну точку. Домешек насвистывал «Темную ночь».
— Все? — спросил ефрейтор Бянкин.
От этого вопроса Саня сморщился, словно проглотил горсть недозрелой клюквы, и стал горячо доказывать, что сердиться совершенно не на что, да и глупо, так как экипаж — одна семья и делить им нечего, и что скоро вместе в бой пойдут, и что он как командир ничего для них не жалел и не пожалеет. В доказательство своих слов Саня разделил табак на четыре части. Экипаж молча забрал табак и рассовал его по карманам.
— Ну что же вы молчите, черт возьми? Это ж, в конце концов, обидно! Ну виноват я с этой самогонкой, виноват, — с какой-то отчаянной решимостью выдавил Саня.
Бянкин заулыбался. Вероятно, он был доволен. Домешек усмехнулся.
— А мы тебе, лейтенант, больше всех оставили. А ты ее в помойное ведро свиньям. Обидно. Так обидно, аж слезу давит, — пожаловался Щербак.
— Ну хватит тебе! Давит! Расчувствовался! — прикрикнул на водителя ефрейтор. — Извинился лейтенант, и ладно. Ставим на этом точку. Вон и комбат, кажется, к нам катит.
От дороги к дому бежал лейтенант Беззубцев. Тропинка, видимо, для него была слишком узка. Оступаясь, он переваливался с боку на бок и нелепо размахивал руками. Не добежав до машины, комбат подал сигнал: «Заводи!»
Щербак полез в люк. Саня с Бянкиным и наводчиком бросились в хату за вещмешками. Антонина Васильевна, узнав, что гости уезжают, торопливо разливала по стаканам молоко. Молоко пили на ходу, без хлеба, как воду, торопливо прощались и выскакивали на улицу. Когда подошел комбат, экипаж младшего лейтенанта Малешкина был в полной боевой готовности. Саня доложил, что все в порядке, все здоровы и никаких происшествий не было.
— Опять шапка задом наперед, — заметил комбат.
— А будь она проклята! — выругался Саня, поправляя шапку.
— По коням! — крикнул комбат и вскочил на самоходку.
Самоходка, рыкая, мягко покатилась по снегу. С ходу проскочив канаву, выехала на дорогу и, круто развернувшись, ринулась в село.
— А Щербак, оказывается, неплохой водитель, — заметил Беззубцев.
Саня хотел сказать, что это у него сегодня так ловко получилось, а вообще-то… но раздумал и сказал, что Щербак — хороший водитель.
