Борис Пильняк - Том 2. Машины и волки
– Фу ты, черт, какая ерунда!
Мужики повалили к Некульеву, повалились в ноги, замолили:
– Барин, кормилец, касатик! – Отпусти Христа ради. – Больше никогда не будем, научены горьким опытом!
Некульев заорал, – должно быть злобно:
– Встать сию же минуту! Черт бы вас побрал, товарищи! Ведь русским языком сказано – лесов грабить не дам, ни за что! – и недоуменно, должно быть: – а вы тут вот человека убили, эх!., где мальчонка?!. Все село телеги перепортило, эх!
– Отпусти Христа ради! – Больше никогда не будем!..
– Да ступайте, пожалуйста – человека от этого не вернешь, – поймите вы Христа ради, что хочу я быть с вами по-товарищески! – и злобно: – а если кто из вас меня еще хоть раз назовет барином или шапку при мне с головы стащит, – расстреляю! Идите, пожалуйста, куда хотите.
Коньков, коммунист, приехавший с Некульевым хранить леса, спросил – со злобой к Некульеву:
– А попа?!
– Что попа?
– Попа никак нельзя отпускать! Его, негодяя, надо в губернскую чеку отослать!
Некульев сказал безразлично:
– Ну, что же, шлите!
– Чтобы его, мерзавца, там расстреляли! Солнце поднялось над деревьями, благостное было утро, и невеселое было зрелище дикого становища.
И опять была ночь. Безмолвствовал дом. Некульев подошел к окну, стоял, смотрел во мрак. И тогда рядом в кустах – Некульев увидел – вспыхнул винтовочный огонек, раскатился выстрел, и четко чокнулась в потолок пуля, посыпалась известка. – Стреляли по Некульеву – –
И бодрое было солнечное утро, был воскресный день. Некульев был в конторе. Приводили двух самогонщиков. Егор тащил на загорбке самогонный чан. – Приехал из Вязовов Цыпин, передал бумагу из сельского Совета, – «ввиду постановки вопроса об урегулиров-ке леса, немедленно явиться для доклада тов. Некульеву». – Цыпин был избран председателем сельского Совета. – Некульев поехал, ехали степью, слушали сусликов; Цыпин рассказывал про охоту, был покоен, медлителен, деловит. – И потом, когда Некульев вспоминал этот день, он знал, что это был самый страшный день в его жизни, и от самой страшной – самосудной – смерти, когда его разорвали б на куски, когда оторвали б руки, голову, ноги, – его спасала только глупая случайность – человеческая глупость. – В степи удушьем пищали суслики. В селе на площади перед церковью и пред Советом толпились парни и девки, и яро наяривал вприсядку паренек – босой, но в шпорах! – Некульева шпоры эти поразили, – он слез с телеги, чтобы внимательно рассмотреть: – да, именно шпоры на босых пятках, – и лицо у парня неглупое. – А в Совете ждали Некульева мужики. Мужики были пьяны. В Совете нечем было дышать. В Совете стала тишина, когда вошел Некульев, – Некульев не слыхал даже мух. К столу вместе с ним прошел Цыпин, – и Некульев увидел, что лицо Цыпина, бывшее всю дорогу медлительным и миролюбивым, стало хитрым и злобным. Заговорил Цыпин:
– Чего там, мужики! Собрание открыто! Вот он, – приехал! А еще коммунист! Пущай говорит, что знает – –
Некульев ощупал в кармане револьвер, вспомнились шпоры, шпоры спутали мысль. Некульев заговорил:
– В чем дело, товарищи? Вы меня вытребовали, чтобы я сделал доклад – –
– Ляса теперь наши, жалам их по закону разделить по душам!..
Перебили:
– По дворам! Заорали:
– Нет, по душам!
– Нет, по дворам!
– Нет, говорю, по душам!
– Да что с ним говорить, ребята! Бей лесничего своем судом!
Некульев кричал:
– Товарищи! Вы меня вытребовали, чтобы я сделал доклад… Страна наша степная, лесов у нас мало. У нас, товарищи, гражданская война, вы что – помещиков желаете?! Если леса все вырубить, их в сорок лет не поправишь. Леса валить надо с толком, по плану. У нас гражданская война, уголь от нас отрезан. Эти леса держат весь юго-восток России. Вы – помещиков желаете?! Лесов воровать я не дам – –
– Мужики! Теперь все наше! Пущай даст ответ, почему кадомские могут воровать, а мы нет!.. Откуда он взялся на нашу голову?!
– Жалам своего лесничего избрать!
– Бей его, робята, своем судом!
Некульев запомнил навсегда эти дикие, пьяные глаза, полезшие ненавистью на него. Он понял тогда, как пахнет толпа кровью, хотя крови и не было. – Некульев кричал почти весело:
– Товарищи, к черту, тронуть себя я не дам, – вот наган, сначала лягут шестеро, а потом я сам себя уложу! – Некульев придвинул к себе стол, стал в углу за столом с наганом в руке. Толпа подперла к столу.
Завопил Цыпин:
– Минька, беги за берданкой, – посмотрим, кто кого подстрелит!
– Стрели его, Цыпин, своим судом! Некульев закричал:
– Товарищи, черти, дайте говорить! Толпа подтвердила:
– Пущай говорит!
– Что же вы – враги сами себе? Я вот вам расскажу. Давайте толком обсудим, меня вы убьете, что толку?.. Вы вот садитесь на места, я сяду, поговорим – Некульев тот день говорил обо всем, – о лесах, о древонасаждениях, о коммунистах, о Москве, о Брюсселе, о том, как строятся паровозы, о Ленине, – он говорил обо всем, потому что, когда он говорил, мужики утихали, но как только он замолкал, начинали орать мужики о том, что – что, мол, говорить, бей его своим судом! – и у Некульева начинала кружиться от запаха крови голова.
Цыпин давно уже сидел на пороге в дверях с берданкой. День сменился стрижиными сумерками. Мужики уходили, приходили вновь, толпа пьянела. Некульев знал, что уйти ему некуда, что его убьют, и много раз, когда пересыхало в горле, надо было делать страшные усилия, чтобы побороть гордость, не крикнуть, не послать всех к черту, не пойти под кулаки и продолжать – говорить, говорить обо всем, что влезет в голову. –
Некульева спасла случайность. В дом ввалилась компания «союза фронтовиков», молодежь, пьяным-пьяна, с гармонией; их коновод – должно быть председатель – влез на стол около Некульева; он был бос, но со шпорами: – осмотрел презрительно толпу и заговорил авторитетно:
– Старики! Вам судить лесничего, товарища Некульева, нельзя! Его судить должны мы, фронтовики. Вон – Рыбин орет более всех, а отсиживал он у лесничего в холодной или нет?! – Нет! – Судить могут только которые попадались на порубках, а которые не попадались – катись отсели на легком катере. А то голыми руками хотят лес забрать! Как мы попадались на порубках его в холодную, – леса нам в первую очередь и нам его судить. А Цыпина судить вместе с им, как он ему первый помощник и сам леший!
Стрижиный вечер сменился уже кузнечиковой ночью. – Парень был пьян, около него стояли, тоже пьяные, его друзья. Тогда пошел ор: «Вре!» – «Правильно!» – «Бей их!» – «Цыпина лови, старого черта!» – И тогда началась свальная драка, полетели на стороны бороды, скулы, синяки, захряскал тяжелый кулачный бой. – Некульева забыли. Некульев – очень медленно, совсем точно он недвижим, полушаг в полушаг – подобрался к окну и – стремительною кошкой бросился в окно. – Никогда так быстро, так стремительно – бессмысленно – не бегал Некульев: он вспомнил, осознал себя только на заре, в степи, в удушливом сусличном писке – –
(В сельском Совете, за дракой, не заметили, как исчезнул Некульев, – и в тот вечер баба Груня, жена рыбака Старкова, а наутро уже много баб говорили, что видели своими глазами – вот провалиться на этом месте, если врут – как потемнел Некульев, натужился, валились глаза кровью, пошла изо рта пена, выросли во рту клыки, стал Некульев черен вроде чернозема, – натужился – и провалился сквозь землю, колдун) – –
И такой был случай с Некульевым. Опять, как десяток раз, примчал объездчик, сообщил, что немцы из-за Волги на дощаниках поплыли на Зеленый остров пилить дрова. Некульев со своими молодцами на своем дощанике поплыл спасать леса. Зеленый остров был велик, причалили и высадились лесные люди незаметно, – был бодрый день, – пошли к немцам, чтобы уговорить, – но немцы встретили лесных людей правильнейшей военной атакой. Некульев дал приказ стрелять, – от немцев та-та-такнул пулемет, и немцы двинулись навстречу организованнейшей цепью, немцы наступали по всем военным правилам. И Некульев и его отряд остались вскоре без патрон и стали пред дилеммой: – или сдаться, или убегать на дощанике; – но дощаник был очень хорошей мишенью для пулемета, – лесники заверили, что, если немец разозлится, он ничего не пожалеет. – Немцы взяли в плен лесных людей. Немцы отпустили всех, но забрали с собой за Волгу, кроме лесов, дощаник и Некульева. – Некульев пробыл у немцев в плену пять дней. Его – по непонятным для него причинам – выкупил Вязовский сельский Совет во главе с Цыпиным (Цыпин и приезжал за Волгу в качестве парламентера). – Пассажирский пароход на всю эту округу останавливался только в Вязовах: – вязовские мужики заявили немцам, что – ежели не отпустят они Некульева, – не будут пускать они немцев на свою сторону, как попадется немец – убьют: немцам необходимо было отправлять на пароход масло, мясо, яйца, – немцы Некульева отпустили – –
