Борис Пильняк - Том 2. Машины и волки
«…сейчас утро, воскресенье, и меня разбудил колокольный звон, к обедне, что ли. Я приехал вчера, и мне рассказывали: – „в городе в пожарном депо лежит убитый „бандит-большевик“ Гришка Шпак, народу его показывают за два рубля с каждого, при нем лежат его два нагана и топор, – весной убили Митьку Громова, Шпакова коллегу, так того показывали бесплатно, – а третий их компаньон ищи ходить“. Вчера бродил по Коломне, тишь глубокая, тишина вековая, безмолвие, а Кремль, как гнилой рот зубами, полон соборами и церквенками. Завод молчит, заводов у нас нет, у нас только боговы церквенки, и вот сейчас они звонят.
Вы простите, что так начинаю я письмо: знаю, у всех, кто любит Россию, болью большой она, – у нас колокольни вместо заводов, – Бог, черт бы его побрал, не берет их на небо, они колоколят, как при царе Горохе. От этой тишины, что кругом, страшно, к черту, надо, надо, чтоб Россия шумела машиной. И – нам не сидеть, сложа руки. Обыватель идет, ползет, испугался, распоясался хамом. Утром вышел на задворки и сразу попал в места, где скошенная рожь торчит, как торчала она при царе Алексее, триста лет назад, культура здесь не ночевала, здесь пахнет дичью и слезами. В поле единственное культурное начинание – коровьи кучи, удобрение, помощь мужику…»
5
Впрочем, частушек очень много, бабье творчество, ибо – «твой милой в красноармейцах, мой у Балаховича, – твой повешен, мой расстрелян, – наша доля вдовичья». Бытописателю их не обойти. «Охохонюшки-хо-хой, ходит барин за сохой, в три ручья он слезы льет, нашей кровушки не пьет». – «Раньше нашего брата не пущали в ворота, – теперь в парадную зовут, последни юбки отдают». – «По деревне слух идет – вшей забрали на учет, чтобы вшей пересчитать, стали баб учить читать». – Подлинно: – «Наживу себе беду, в сортир без пропуска пойду, – я бы рада пропуск взять – нету денег взятку дать!..» – Частушки-девичье творчество, гуляночное. Бытописателю не выкинуть слова из песни. В парнях большой недочет.
6
В разделе «Сельское хозяйство», в главе о ветеринарии, стр. 81:
«За истекший год в уезде эпизоотий не было. Были только отдельные вспышки сибирской язвы… С середины лета на лошадях в волостях, расположенных на берегу Оки и в других частях уезда, появился цереброспинальный менингит, от которого погибло около 60 лошадей… При появлении сибирской язвы в некоторых пунктах уезда ветеринарный персонал забил тревогу и сделал обследование во всех селениях скотских могильников. Оказалось, что в большинстве случаев эти могильники совершенно исчезли…» (Запись Ив. Ал. Непомнящего.)
7
В июне – до Петрова дня – над лугами за Окой и здесь, – над Дединовскими, Любицкими, Ловецкими, Белоомутскими лугами – на десятки верст, как над всей Россией, загорались костры в ночах: то косари пошли губить травяную, цветовую жизнь, – гробить, валить, ложить, – осенцы, пыреи, дятельники, кашки, дикие овсы. Сенокосные дни над Русью – медовые дни, как брага, хоть и пахнет земля тогда вяжущим медом да дегтем. До июня косили в госфонд – за отаву: потому и спешили, чтоб побольше возросла отава. На десятки верст вправо и влево легли госфондские луга, и госфонд по суводям на Оке понаставил барж, чтоб грузить, чтоб посылать в Москву, в Питер, в армию, – а по лугам госфонд рассыпал объездчиков и роты солдат попрятал по овражкам, по ложбинкам, на границах госфондских лугов, чтобы ловить сенокрадов, – госфонд – государственный фонд сенных запасов. И тогда, когда сено стояло в стогах и стогами грузились баржи, – начинались в госфондских лугах великие кража и контрабанда, – потому что машинными декретами заводов о нормах и допусках запрещался тогда вывоз сена – даже из народоправства Зарайского в народоправство Коломенское. –
На десятки верст раскинулись луга, как целый уезд, – займища, поемы, весною здесь Ока. И телеги надо подмазать как следует, чтоб не скрипнула в коростелином переполохе: потому-то и пахнет так дегтем тогда над лугами. А ночи в июне коротки.
И – ночь.
Мужики столковались. Доктор Осколков лег, накрылся пиджаком, чтоб закурить, чтоб не видно было огня. Капал тихенький дождь. Командовали вор Пронька, Галин и Андрей Меринов. Пришли разведчики, сказали, что солдаты только что проехали, объездчик в шалаше у ворошилок, – что версты за две начали грузить тоже контрабандой, галинскне– для Коломенского союза кооперативов, – видели с собственной телегой комиссара Пашку Латрыгина, просился взять его в обоз; видели Росчиславского – косит в госфонд за отаву, здесь и ночует. Вскоре пришел Латрыгин, заведующий здравотделом, – очень смущенный обратился к доктору Осколкову:
– Владимир Адрианович, – одному мне уйти отсюда невозможно, вторые сутки здесь караулю, в овраге прошлую ночь грузил и пришлось свалить. Но – сено, однако, корове необходимо. Иначе не достанешь. Разрешите пристать к вашей артели.
Отрезал Пронька:
– Пошел отседа ты, к…
Доктор сказал:
– Нет, почему же, товарищи? Надо помочь человеку. Едемте с нами. Пусть едет.
Согласились.
Стемнело. Коростели, у которых гибли гнезда, кричали переполошенно. Небо было мутно. Тогда Андрей ушел в овраг за телегами, стали грузить. Охранители разошлись кругом на полверсты, человек десять. Сигнал: зажечь подряд три спички. – Прошло полчаса, мальчишка обежал всех: сообщил: – погрузили! – Обоз, нагруженный, ушел в овражек. Собрались все, чтобы перепроверить план: – идти кругом обоза шагов на пятьсот друг от друга. Как что заметят – три спички и сейчас же к спичкам от обоза Пронька и Меринов, с объездчиками и красноармейцами – на спор. – Поехали.
Осколков идет, один, впереди и слева от обоза. Коростелиный крик, мрак и тихий, тихий дождь. Обоз исчез во мраке и не слышен: идет ли? где? и не отбиться б! – и не пропустить бы трех спичек… Прилег на землю, прикрылся пиджаком и закурил в рукав. Так проходит час, одни коростели. И вот:
– Эй, кто тама? Кто такой? –
– Свои, свои! –
Из мрака, с винтовкою в руке, идет, но не подходит близко, красноармеец. В поспешности зажег три спички.
– Эй, кто тут? Кто идет?
– Свои, товарищ. Ходил в Дединово, иду домой.
– Что ночью шляешься? – Э-эй, Лактанов – беги сюды, – жуллер, либо контер-бандит.
Откуда-то поблизости бежит еще красноармеец. И с двух сторон подходят медленно, в карманы руки, в плечи головы – Пронька и Меринов.
– Чего орете? – это мы!
– А кто такее мы?
– А самые что ни на есть бандисты. Ходили к гостю, выпили и вот идем домой, еще добавить. Она и Вася – будет! А ты орешь, дурак. Хошь выпить, – айда с нами, она и Вася. А не хошь, – так и в морду получишь. A-а, и ты тут, ваше благородье?! Айда с нами!
– Которые тут контер-бандиты?!
– Да он спросоня! Бей их, я их знаю!
И трое идут в сторону, от обоза, шумно говорят. – Красноармейцы идут вслед за ними. Пронька зажег две спички, – т. е.: опасность миновала. Обоз тронулся. – Красноармейцы все идут поодаль. Пронька и Меринов их наподдевают дружелюбно: – «она и Вася: бей их, я их знаю». – Так, до овражка, – а там в овражке, дном – опрометью во весь дух, в сторону, за холмик, на луга, – к обозу.
Но вот настает рассвет: в рассвете на западе растворяется в хрустале утра скорбный диск луны, и на востоке в золотой короне поднимается солнце на целых двадцать часов. – Обоз уже стоит в Расчиславе, и сладко лошади жуют украденное сено.
8
…и был один из них – человек, еврей, коммунист… –
9
Смотри – о Зарайске-городе.
10
В докладе Коньков сделал ошибку, указав, что Европа и Россия – географически в разных материках.
11
Встал тогда на собрании с травки босой паренек в армяке и сказал, волнуясь: – «Я так думаю, товарищи, мы, выходит, пожелам, чтобы собрание рабочкома не делали в воскресенье, потому, как гражданины самовольные порубщики в будин все в поле на работе, их там не поймаешь, – а в воскресенье они сидят дома, тут их и ловить с милицией».
12
Выяснилось, что половина лесников безграмотны. Кузя шептал, голосуя, Егорушке: – «Ничего, выкурим!»
13
Товарищи, Кандин тогда говорил, что вопрос вступления в РКП – вопрос совести каждого, – Сарычев обиделся на него, – говорил: – «…а если вы думаете, что кадомский Васька Нефедов, председатель, доносчик, правду на меня наплел, – так он сам первый жулер, а которые фамилии были подписаны, – так они люди страииие, теперь уехали домой, на Ветлугу. –
